Б-52

– Я приходил сюда всегда, когда больше не мог терпеть, – Йо-ка по-хозяйски прошелся по узкому коридору, включая свет и оглядывая комнаты так, будто не был здесь давно. – Когда выносить родителей не было сил, когда Рёга не понимал, когда казалось, что я остался совсем один и больше не существует совсем никого. – У вас были… сложные отношения с родителями? – Тсузуку пытался одновременно рассматривать незнакомый дом и слушать Йо-ку, а потому мысли путались, а слова выходили ломаными. Диктатор ничего не ответил, только чуть нахмурил брови и скрылся за очередной черной глянцевой дверью – Тсузуку поспешил за ним, с любопытством оглядываясь по сторонам: в отличие от старинного поместья коттедж был совсем новым, современным, но выглядел скорее как выставленный на продажу макет, чем жилой дом. В интерьере полностью отсутствовали яркие тона – белые стены, черный пол, серая кожаная мебель притягивали взгляд, усыпляли, вызывали странное спокойствие: Тсузуку место понравилось, хоть то и привычно отдавало чем-то холодным. Поспешно пройдя за Йо-кой, он оказался на кухне: все те же черные и белые тона с промежуточным серым посередине, барная стойка, высокие табуретки, холодильник – все это вписывалось в интерьер, казалось его частью, но внимание сразу падало на другое. Одну из стен полностью занимало панорамное окно, которое Тсузуку уже видел с улицы: теперь через прозрачное стекло он наблюдал за заснеженным берегом с царапающими его мутными волнами. Это зрелище так заворожило парня, что около минуты он просто молча рассматривал сереющее смеркающееся небо, а на вопрос Йо-ки, будет ли он кофе, только рассеянно кивнул. – Моя мать очень строгая, – негромко произнес диктатор, устраиваясь на одной из табуреток, когда две чашки из-под кофемашины оказались на стойке. – Она держала меня на коротком поводке, требовала идеальности во всем. Она давала мне многое, но еще больше требовала взамен, а у меня не всегда выходило выполнить все ее требования, и мы ругались. И я сбегал сюда, это наш загородный коттедж, о котором все давно забыли. Сидел здесь один, думал. Иногда мог просто лежать, смотреть в потолок и ждать, пока где-то под сердцем перестанет тянуть, когда станет не так тошно. Тсузуку поспешно обернулся и сел на соседнюю табуретку, после чего, чуть замявшись, накрыл холодную руку Йо-ки своими пальцами – тот вздрогнул, но не отстранился. Тсузуку видел, как тяжело диктатору дается этот рассказ, как он почти выдавливает из себя каждое слово, глядя в никуда остекленевшими глазами, пока на столе остывает забытый кофе – так хотелось поддержать его, сказать хоть что-то, но выходило лишь сдавленное молчание. Это все было для него, Тсузуку чувствовал, что Йо-ка дарит ему свои чувства, каждое покрытое льдом воспоминание, о котором сам пытается забыть, а потому парень неловко прислонил чужие пальцы к своим губам: Йо-ка в ответ на это только усмехнулся и чуть сощурился. – Вы всегда были здесь одни? – Тсузуку сам не мог понять, почему говорит так тихо, почти шепотом и старается не смотреть в глаза сидящего рядом человека, сосредоточив взгляд на его острых коленях. – Всегда, даже Рёге не говорил об этом месте, – свободной рукой Йо-ка все-таки потянулся к кофе и сделал первый глоток, продолжая наблюдать за растворяющимися в приближающемся вечере волнами. – Иногда просто лежал один и чувствовал себя сломанным, разбитым, самым последним человеком на земле. Думал, как здорово было бы исчезнуть. – По вам не скажешь, – честно признался Тсузуку, рискнув взглянуть на знакомый прямой нос и поджатые в усмешке губы. – Вы… идеальны. Йо-ка вдруг хохотнул, покосившись на парня, и тот, догадавшись, что сболтнул лишнее, отвернулся, но диктатор опустил кружку и поспешно притянул его к себе, пересаживая на свои колени – сидеть так на крутящейся табуретке было неудобно, отчего Тсузуку пришлось поджать ноги, но он все равно потянулся к губам Йо-ки: тот насмешливо увернулся. Почувствовав на себе удивленный взгляд, диктатор сделал еще глоток кофе и отвернулся к огромному окну, продолжая поглаживать Тсузуку по спине – тот проследил за его взглядом и остановился на покачивающихся волнах, пытаясь представить, о чем сейчас думает Йо-ка: почему-то ничего не выходило. – О тебе, – мужчина хмыкнул и, почувствовав чужое удивление, наклонился к уху Тсузуку, тихо пояснив. – О том, как сильно ты мне важен, если я привел тебя сюда. – Вы мне тоже очень важны, – честно признался Тсузуку, ощущая, что слов снова не хватает, а Йо-ка смотрит на него с привычной хитрой улыбкой. – Важнее всего. Отвечать диктатор ничего не стал: только осторожно слез на пол, не выпуская Тсузуку из рук, и провел ему краткую экскурсию по дому, монотонно рассказывая про каждую комнату – коттедж парню нравился, хоть и казался холодным и нежилым, но по большей части он просто слушал голос Йо-ки, не особенно вдумываясь в смысл слов. Это была болезненная любовь, когда хочется просто быть рядом с человеком: говорить, молчать, слушать, сидеть, стоять – что угодно, только бы делать это вместе с Йо-кой, чувствовать его в любой момент. Тсузуку не говорил об этом вслух, но знал, что диктатор все понимает, потому что, даже когда тот все-таки поставил его на ноги, ходить по коридорам они продолжили рядом, чуть соприкасаясь мизинцами – когда комнаты закончились, Йо-ка просто потянул Тсузуку в гостиную и, толкнув его на кожаный диван, упал рядом, включив телевизор: помещение уже окутали сумерки, а потому в электрическом свете парню привиделось что-то мистическое. – Не помню, когда в последний раз смотрел телевизор, – вдруг заметил Тсузуку, устраиваясь на плече диктатора так, чтобы видеть и мерцающий экран, и очередное панорамное окно, в котором из-за темного вечера различить ничего не получалось. – А что там сейчас смотреть, – Йо-ка вяло листал каналы с одинаковыми сериалами. – Просто еще одно средство для отвлечения внимания населения. Люблю телевизор в тишине, когда звуков нет совсем, мыслей становится слишком много. Тсузуку прикрыл глаза, наслаждаясь этим вечерним полумраком, негромким гудением телевизора, размеренным дыханием Йо-ки рядом – во всем этом было непривычное спокойствие: было очевидно, что это редкий момент, что всегда все так гладко быть не может, но Тсузуку хотелось максимально растянуть эти секунды, распробовать каждую из них. Прямо сейчас он мог спокойно признаться, что он был счастлив, и в этих словах не было ни капли лжи – этот вечер был одним из тех моментов, которые меняют жизнь, поворачивают ее на сотую долю градуса, хоть почти ничего и не происходит: просто чувства обостряются сильнее. Тсузуку злился, что для него все это было впервые, что он не может высказать все, что так хочется, не может вести себя так же уверенно, как Рёга или Йо-ка, но, стоило их взглядом пересечься, и Тсузуку был готов молчать вообще всегда, потому что на глубине чужих глаз – ртутных с осколками льда или искристых с языками пламени – была только бесконечная любовь. – Эй, – Йо-ка неожиданно сел, устроившись на бедрах Тсузуку сверху, и в его глазах появились те самые лукавые искры, которые шли ему больше всего. – Мы забыли про нашу игру. Факт с тебя, факт с меня, поехали! Парень чуть улыбнулся, наблюдая за тем, как в вечернем сумраке над ним возвышается остроносая тень Йо-ки – менять тему разговора, даже его настроение у него получалось мгновенно, по одному мановению длинных пальцев: уже сейчас Тсузуку чувствовал в его усмешке что-то азартное, коварное. В гостиной пахло новой мебелью и холодом, успевшим забраться с улицы через открытую дверь, и только сейчас Тсузуку вдруг понял, что сегодня Йо-ка не надел свои линзы: это был настоящий Йо-ка – с усталыми темными глазами, в черной рубашке и обманчиво узкими плечами. Очень хотелось просто наблюдать за ним и не делать вообще ничего, но диктатор тоже неподвижно замер, и Тсузуку понял, что этот этап игры он должен начать первым – именно в этот момент все воспоминания о собственной жизни исчезли начисто, поддавшим внимательным черным глазам. Нехотя парень рассказал, как однажды в детстве хотел рухнуть в сугроб, но напоролся на забор и неделю ходил с лиловым подтеком под правым глазом: Йо-ка хохотнул, чуть наклонив голову, после чего признался, что лет в пять упал с дивана и пробил губу передними зубами, отчего еще долго не мог нормально закрыть рот. Не удержавшись, Тсузуку рассмеялся, попытавшись представить маленького Йо-ку с опухшей нижней губой, пока реальный Йо-ка терпеливо сидел на его бедрах, чуть прикрыв глаза – это как будто разрядило обстановку, дало Тсузуку вздохнуть легче. Следующий час они просто говорили, делясь самыми откровенными подробностями, впуская друг друга в самые спрятанные уголки души – Тсузуку рассказывал, как вместе со старшей сестрой в детстве они ходили на заброшенную детскую площадку и качались на шатких качелях, пока голова не начинала кружиться, как всей семьей они собирались на кухне на ужин, часто ругались, но быстро мирились и постоянно над чем-то смеялись, как он любил уходить в торговый центр один и просто шататься по магазинам, рассматривая все подряд и успокаивая мысли. Тсузуку признался, что его любимой одеждой были растянутые черные брюки, вечно провисающие в коленях, и сводная футболка дорогого бренда, подаренная мамой на последний день рождения, что пасту в ресторане он берет только в сливочном соусе, что он очень любит острое, что может весь день думать о секундном моменте из фильма из-за удачно подобранного саундтрека. Все это было настолько неважно, незначительно, но Йо-ка слушал его с настоящей внимательностью, он жадно ловил каждое чужое слово, обдумывал его, запоминал: в какие-то моменты начинало казаться, что вместе они были всю жизнь. Сам Йо-ка потом долго молчал, сосредоточенно глядя в темноту и лишь иногда бросая быстрые взгляды на Тсузуку – только когда тот потянулся вперед, снова взяв руки диктатора в свои, Йо-ка заговорил. Он рассказал, что в детстве, когда Рёги по каким-то причинам не было рядом, он всегда был один, потому что одноклассники обходили его, считая странным, что он ненавидел себя, если за задание получал не высшую оценку, что он часто избивал собственные руки до синяков, чтобы наказать себя за слабость. Потом, помолчав, Йо-ка добавил, как в первый раз напился и записывал Рёге голосовые сообщения о том, как не хочет жить, а утром обнаружил того под дверью собственной квартиры – какое-то время Йо-ка долго думал, а затем добавил и то, как, в очередной раз поругавшись с матерью, рванул в этот коттедж, но забыл заправить машину и встал на середине пути: в тот день над Токио бушевала сильная гроза, и Йо-ка стоял на дороге, наблюдая за морем, пока не промок так сильно, что рубашка прилипла к телу. Каждая история диктатора напоминала Тсузуку черно-белый фильм без единого слова, без звука – во всем этом было столько тоски, столько одиночества, но Йо-ка говорил об этом совершенно спокойно, будто это не он стоял на дороге под дождем совсем один, потому что не знал, куда пойти. В комнате уже совсем стемнело, и тишина стала такой же непроницаемой, как и темнота – Тсузуку не мог вспомнить, в какой момент даже телевизор перестал работать, зато теперь без синеватого отблеска экрана стало видно черное море за широким окном. Атмосфера была настолько чуткой, что Тсузуку казалось, будто даже его дыхание выдает его секреты: в сумраке Йо-ку было почти невидно, но парень скорее чувствовал каждое его движение, даже едва ощутимый поворот головы – в какой-то момент захотелось сказать хоть что-то, но диктатор его вдруг опередил: – Хватит трагических историй, это скучно. Тсузуку не успел даже отреагировать, а Йо-ка уже слез с него и вылетел в коридор, прикрыв за собой дверь – по тому, как он ушел, становилось очевидно, что парню нужно просто покорно ждать, что же взбредет в голову диктатора в очередной раз: чужие задумки часто были специфичны. Лежа в темноте, Тсузуку пытался понять, что он ощущает конкретно сейчас, в данную секунду – спокойствие. Да, это было именно спокойствие, когда он был на своем месте, когда единственным, что ему хотелось, было просто не отпускать Йо-ку: сам Йо-ка в этот момент шуршал чем-то на кухне, периодически чертыхаясь – перевернувшись на бок, Тсузуку прикрыл глаза. Столько всего уже произошло, даже не получалось представить, как далеко они с Йо-кой были друг от друга, когда смотрели глаза в глаза из противоположных углов комнаты – более того, когда-то ни Йо-ки, ни Рёги в его жизни не было вообще: сейчас это казалось какой-то неудачной шуткой. – Разбавим обстановку? Когда Тсузуку открыл глаза, Йо-ка уже установил в комнате несколько свечей и опустил на стеклянную тумбу поднос – на нем, конечно, были рюмки с тремя знакомыми слоями. Свечи не разбавили полумрак, а скорее наоборот сгустили его по углам и вместе с тем привнесли в комнату что-то новое, почти интимное: смешиваясь с алкогольным запахом, это что-то накалило чуткость до предела. Опустившись на диван, Йо-ка устроился в ногах Тсузуку и растянулся в своей привычной коварной улыбке, чуть поджимая губы – в темноте его глаза азартно блестели, и парень вдруг подумал, что тот точно опустошил часть рюмок на кухне: Тсузуку тоже усмехнулся. Он чувствовал настроение диктатора, ощущал его резко участившиеся дыхание, даже в полумраке видел слабый румянец на его щеках – сопротивляться такому Йо-ке уже не получалось, но Тсузуку все равно попытался: вышло только отвернуться. – Когда же ты уже начнешь слушаться, – Йо-ка рассмеялся, притворно скользнув пальцами по чужой шее так, будто собирался задушить парня. – Непокорный. – Тогда вам бы быстро надоело, – Тсузуку резко сел, рискнув приблизиться к лицу диктатора так, что следующий его пьяный вдох осел на приоткрытых губах парня. – Слушай правила, – довольно хмыкнув, Йо-ка дразнящее отстранился и прикрыл глаза, будто вспоминая в голове ускользающие слова. – Вспомни свое самое тайное, сокровенное воспоминание, о котором тебе стыдно даже думать: ты расскажешь мне свое, а я тебе свое. Как только рюмки опустеют, мы начнем. Тсузуку не успел ничего ответить, а Йо-ка уже хмыкнул и выпил содержимое первой рюмки – когда его бледные пальцы потянулись ко второй, парень вдруг понял, что начинает краснеть: ни одного четкого воспоминания он еще не придумал, но от мысли о том, что рассказывать это придется Йо-ке, по спине пробежала дрожь. Сам диктатор только улыбался, стремительно отнимая у Тсузуку секунды – рюмки сменялись в его руках одна за другой, движения постепенно становились более смазанными, расплывчатыми. В какой-то момент, зачарованно глядя на свет свечей, Тсузуку попытался возразить, что Йо-ка играет нечестно, опережая время, и тогда тот, резко замерев, протянул рюмку ему, поднеся ее почти к чужим губам: парень напрягся, ощущая резкий алкогольный запах – после той безумной ночи, когда он слизывал следы трех слоев ликера с кожи Рёги и Йо-ки, он не прикасался к этому напитку. – Ну же, – в этот момент голос диктатора звучал искушающее, развратно, будто привычные хриплые нотки соединялись с чем-то еще, вызывая приятную тягу в низу живота. – Попробуй. Разум отказывался подчиняться, и Тсузуку просто покорно приоткрыл губы, позволяя рукам Йо-ки буквально влить в него обжигающий Б-52: напиток лишь на мгновение полыхнул на языке приторной сладостью и тут же опалил горло. На глазах Тсузуку выступили слезы, но он все равно облизнул губы, слизывая с них остатки алкоголя – те отдавали Йо-кой и их первой встречей. Наблюдая, как парень морщится, пока слоистый коктейль падает в его желудок, диктатор довольно улыбнулся, потянувшись к оставшимся рюмкам – три, две, одна: когда время вышло, взгляд Йо-ки уже расфокусировался, и он долго щурился в полумраке, глядя на Тсузуку, после чего прошептал: – Что расскажешь? – Вы выпили больше, – парень сам пугался собственной наглости, но все это время он только заворожено следил за Йо-кой, а потому не придумал ни одного воспоминания. – Значит, вы подогнали правила в свою пользу, так что начинайте первым. Пьяно усмехнувшись, диктатор вдруг кивнул и резко посерьезнел, хотя на дне его темных глаз еще оставалось что-то лукавое, почти озорное – закинув ногу на ногу, он вертел в пальцах пустую рюмку и впивался плавающим взглядом в темноту. Тсузуку чувствовал, как внутри него разгорается неподдельный интерес: почему-то на интуитивном уровне он уже знал, что Йо-ка придумал, о чем ему рассказать, и это только подогревало любопытство – узнать, что для диктатора является самым сокровенным воспоминанием, хотелось скорее. Ощущая чужое нетерпение, Йо-ка намеренно тянул, долго покусывал губы, расстегивал верхнюю пуговицу на рубашке, изучал свои бледные ладони, что в темноте казались синеватыми. А затем он заговорил. – Когда мне было семнадцать, родителям на какой-то праздник подарили бутылку вина, Мартини. Они не стали ее трогать и ушли на ночь в гости к каким-то знакомым, а мне так хотелось попробовать, – Йо-ка чуть улыбнулся, пока его взгляд в открытую дразнил Тсузуку, буквально сканируя его. – Я открыл ее, попробовал совсем чуть-чуть, но этого было мало и скучно. Дома было тихо, темно, я был один. Я не помню, как к этому пришел, но я оказался в ванной, разделся и… трахнул себя этой бутылкой. – Что?! – Тсузуку ошарашено выпрямился, ощущая, как его щеки краснеют, и дело явно было не в выпитом алкоголе. – Вы хотите сказать, что вы отымели себя бутылкой Мартини, пока ваши родители… – Ты не дослушал, – по тому, как довольно хмыкнул Йо-ка, было понятно, что чужая реакция ему понравилась, оправдала все ожидания. – Видимо, я плохо закрыл бутылку, потому что в какой-то момент крышка соскочила, и все полилось… в меня. Я лежал в ванне голый, пьяный, с полупустой бутылкой Мартини внутри, и в этот момент родители начали открывать входную дверь, они вернулись раньше, чем я ожидал. Они входили, пока я с расставленными ногами трясся от оргазма в ванной и думал, что не заперся и здесь они могут оказаться в любой момент. Так и оказалось, но я успел задвинуть шторку и врубить воду, так что в итоге мне просто влетело за то, что я украл их алкашку и напился в одиночестве. Если бы они узнали правду, то меня точно сдали бы в детдом. – Да вы просто ненормальный! Тсузуку смог выдавить только это, потому что дыхание тут же перехватило – член напрягся, выдавая первые признаки возбуждения, в джинсах стало тесно, но парень все равно смотрел только на Йо-ку, пытаясь представить то, что только что услышал: молодой пьяный Йо-ка лежит в ванной, его ноги широко разведены до предела, ягодицы напряжены, и он медленно вводит в себя вытянутую бутылку, приоткрыв губы от возбуждения. Отделаться от этого видения никак не получалось, и Тсузуку непроизвольно застонал, представляя, как Йо-ка в семнадцать делал то же самое, а по его бедрам стекали алкогольные дорожки – от этих мыслей внутри все только сильнее стягивало. Границы между реальностью и воображением стирались, Тсузуку терял связь с полумраком и свечами, связь с темным морем за окном, и только Йо-ка во всех его вселенных оставался рядом и коварно улыбался – лежа в ванной с раздвинутыми ногами или сидя рядом на кожном диване. – Все равно не могу представить, – Тсузуку произнес это отрывистым шепотом, пока диктатор рядом смотрел на него с откровенным любопытством, продолжая вертеть в тонких пальцах пустую рюмку. – Как вы… один… в ванне. – Поверь, все очень просто. Тсузуку даже не понял, в какой момент Йо-ка, пьяно завалившись набок, толкнул его на диван, вынуждая лечь, а сам вновь устроился в ногах, стискивая его колени – уже в следующее мгновение диктатор плавно развел их в стороны и расстегнул пряжку на чужом ремне, оставив мелко подрагивающие руки на выпирающем из-под узких джинсов члене Тсузуку. – Я лежал почти так же, как ты сейчас, – Йо-ка путался в словах, но его пальцы уверенно спускали джинсы парня вместе с бельем все ниже, пока сам он наклонялся ближе. – Даже дрожал почти также, только не думал, что это выглядит так соблазнительно. Щекочущее дыхание Йо-ки уже ощущалось в низу живота, но Тсузуку до последнего сдерживался, кусая губы до боли, чтобы не показать свою слабость, не сдаться этой изощренной пытке, не издать ни звука: только когда диктатор обхватил его член губами, парень резко выдохнул, вцепившись в кожаную поверхность дивана. Тсузуку стонал, пока в сознании непривычная легкость от алкоголя смешивалась с новой волной возбуждения, и Йо-ка в ответ на эти стоны только усмехнулся, а затем заглотил член Тсузуку до самого основания, двигаясь медленно, давая ему прочувствовать каждое движение языка – парень только неловко двинул бедрами: привыкнуть к сюрпризам Йо-ки никак не выходило. В комнате резко стало невыносимо душно, воздуха не хватало, и Тсузуку вцепился в плечи диктатора, чтобы почувствовать его привычный холод – в голове образ Йо-ки с бутылкой в ванной накладывался на образ реального Йо-ки, замершего между его ногами, и от этого тело трясло неконтролируемой дрожью. Йо-ка насаживался на его член, то обхватывал его целиком, то скользил языком по стволу, подбираясь к головке: каждый раз он не сдерживался и цеплялся за пирсинг, тянул его в сторону, пока Тсузуку не вздрагивал от боли – тогда диктатор мгновенно начинал ласкать губами покрасневшую головку с подчеркнутой нежностью, и пальцы Тсузуку, сжимающие его узкие плечи, расслаблялись. Парень чувствовал, как все тело будто становится ватным, не подчиняется ему, и только в низу живота копится приятное напряжение – Йо-ка стал двигаться еще медленнее, замирая на каждой выпуклой венке, почти целуя ее. Периодически он поднимал глаза на Тсузуку, глядя на него с привычной усмешкой, и тот в такие моменты всегда злился на себя, потому что краснел и не мог выдержать этот вызывающий взгляд до конца: Йо-ку это только веселило, отчего он разводил чужие ноги шире и в ответ на протестующие отпихивания Тсузуку снова начинал ласкать его член. Было влажно, жарко, но почему-то больше всего с ума сводила мысль, что рядом был именно Йо-ка: именно Йо-ка сейчас гладит его бедра и отсасывает со всей возможной нежностью, пока вокруг слабо мерцают свечи, а где-то рядом шелестит целое море. Не удержавшись, Тсузуку потянул диктатора на себя, толкаясь в его рот, и Йо-ка снова покорно заглотил его член до самого основания, лаская яички – каждое прикосновение путало мысли и вызывало новый стон: становилось все жарче, парень чувствовал, как дыхание учащается, а на лбу выступают первые капли пота. Йо-ка снова был предельно близко, он прижимается к нему, знает наперед каждую возбужденную судорогу – очередное прикосновение влажных губ к головке оказалось таким чувственным, что Тсузуку резко выдохнул и кончил прямо в рот диктатора. – Я думал, ты продержишься дольше, – сглотнув, Йо-ка завалился на парня сверху, глядя на него с лукавым прищуром. – Дашь мне насладиться тобой. – Вы сводите с ума, – Тсузуку снова послушно выкладывал все мысли, потому что внимание сосредоточилось на белесых следах спермы на губах диктатора. – Вас всегда мало. После этих слов Йо-ка мгновенно потянулся вперед, но парень разгадал его замысел заранее и первым начал поцелуй, скользнув языком в чужой рот – они целовались так, будто не виделись давно, будто были ограничены во времени: Тсузуку привык к агрессивным поцелуям диктатора, его манере кусать язык, впиваться в губы и затем слизывать кровь. Но сегодня Йо-ка делал все с необычной нежностью, не подчеркивал свое превосходство, а только мягко переплетал свой язык с языком Тсузуку – сам Тсузуку в это время обнимал диктатора за талию, прижимая его к себе так, что дышать обоим становилось тяжело. В какой-то момент колено Йо-ки оказалось между разведенных ног парня, и тот почувствовал, как в только расслабившемся теле снова появляется напряженное возбуждение, как в низу живота опять начинает приятно тянуть. Когда Йо-ка чуть отстранился, опираясь о плечи Тсузуку и пристально глядя ему в глаза, тот не удержался и слабо усмехнулся: – Море, свечи, нежность. Что с вами случилось? – Устраиваю тебе романтическое свидание, – Йо-ка тоже хмыкнул и, не удержавшись, погладил Тсузуку по щеке, остановив пальцы на его влажных приоткрытых губах. – Не нравится? Вместо ответа парень только слабо прикусил указательный палец Йо-ки, внимательно следя, что же тот станет делать дальше – угадывать чужой ход мыслей, как это получилось с поцелуем, Тсузуку нравилось. Почувствовав это, Йо-ка будто намеренно выжидал, лежа на парне и едва ощутимо обтираясь об него бедрами: с каждым таким движением Тсузуку ощущал его стояк все более отчетливо, отчего терпение сдавало. Не удержавшись, он попытался сесть, надеясь увлечь диктатора под себя и оказаться сверху, но Йо-ка мгновенно сориентировался и заломил его руки, прижимая Тсузуку к себе – эта манипуляция заняла лишь долю секунды, но дыхание все равно сбилось: в полной тишине и полумраке, разбавленном лишь несколькими свечами, их дыхание казалось единственным звуком, отчего обстановка становилась еще более интимной. Тсузуку хотелось признаваться в любви Йо-ке здесь и сейчас, его почти разрывало от этого чувства, и дело было даже не в коварных пальцах диктатора, скользнувших под его толстовку и гладящих живот – даже присутствие Йо-ки рядом делало ночь другой. Извернувшись, чтобы посмотреть в лицо Йо-ки, Тсузуку увидел, как даже та самая ночь тонула в этих холодных глазах, как она растворялась, а на лицо диктатора падали тени от свечей, и от этого его усмешка казалась еще более дьявольской, опасной. Руки в неудобной позе затекли, и Тсузуку недовольно дернулся, но Йо-ка только сильнее впился в его запястья, прижимая парня к своему животу – пока тот упрямо пытался освободиться, диктатор слабо улыбался и целовал его шею, медленно спускаясь все ниже, к вороту толстовки. На влажные следы от собственных губ Йо-ка осторожно дул, отчего по спине Тсузуку бежали мурашки – он так отвлекся на эту игру, что не понял, в какой момент диктатор ослабил хватку и быстро стянул с него толстовку: парень замер, ожидая продолжения, но Йо-ка сидел неподвижно, задумчиво разглядывая его выпирающие ребра, острые ключицы и очертания импланта. Опомнившись, Йо-ка качнул головой, заправив за ухо пепельные пряди и снова потянулся к Тсузуку, прижимая его к спинке дивана – хотелось сделать слишком много, прикосновений не хватало, и он то скользил ладонями по плечам парня, то ласкал его затвердевшие соски, вводя пальцы в узкие колечки пирсинга и оттягивая их на себя, то гладил чужой напряженный живот, отчего Тсузуку вздрагивал и снова начинал стонать. Дождавшись, пока Йо-ка увлечется этим занятием так сильно, что перестанет замечать все остальное, Тсузуку резко потянулся к его рубашке, трясущимися руками расстегивая пуговицы – диктатора этот порыв рассмешил, но он покорно замер, позволяя чужим горячим пальцам делать все, что вздумается. Справившись со всеми преградами, Тсузуку не стал стягивать рубашку Йо-ки сразу: контраст кожи и черной ткани создавал какое-то особенное притяжение, и парень какое-то время просто разглядывал плоский живот и розоватые соски – только когда Йо-ка нетерпеливо повел узкими плечами, Тсузуку, вздрогнув, подался вперед. Он целовал Йо-ку неразборчиво, просто старался оставить как можно больше красных влажных засосов на его бледной коже – на его шее, под ключицами, на груди, на животе: иногда Тсузуку срывался и почти кусал диктатора, отчего тот шипел, но не отстранялся. Тсузуку чувствовал себя свободнее, чем в их первый раз, а потому хотелось восполнить упущенное, почувствовать всего Йо-ку сразу – обнимая его за талию, парень потянулся к чужому напряженному соску, обхватывая его губами: ощутив шероховатый язык со швом посередине, диктатор не удержался и коротко застонал. От этого хриплого стона по спине мгновенно побежали мурашки, и Тсузуку снова потянулся к губам Йо-ки – пока они целовались, тот вновь сумел вцепиться в плечи парня и повалить его на диван, усаживаясь сверху: скинув надоевшую рубашку, Йо-ка почти лег на Тсузуку, обтираясь об его грудь. Когда их соски соприкоснулись и холодный пирсинг парня царапнул кожу Йо-ки, тот довольно улыбнулся, не разрывая поцелуя, и Тсузуку, воспользовавшись этой слабостью, спустил руки ниже, остановив пальцы на ягодицах диктатора. Йо-ка мгновенно замер и отстранился, стерев слюну с губ тыльной стороной ладони – сидя на Тсузуку, он кусал губы, пока чужие пальцы подбирались к ремню его брюк: несколько раз парень как бы случайно задевал напряженный член диктатора, довольно наблюдая, как тот судорожно сглатывает от каждого прикосновения. Когда Тсузуку почти дотянулся до ремня, Йо-ка резко перехватил его ладони и поднес к своим губам, осторожно целуя запястья – медленно он двинулся выше, скользя языком по рукам парня, его плечам: в конце концов Йо-ка просто лег на грудь Тсузуку, туда, где билось сердце. Не ожидая очередного прилива нежности, парень боролся с желанием и гладил Йо-ку по щеке, как маленького ребенка, пока тот молча прислушивался к его сердцебиению – сегодня диктатор показывал ему свою мягкость, ласку, и от этого доверия Тсузуку снова начинал непроизвольно дрожать, прижимая Йо-ку к себе. – Чем удивить тебя сегодня? – играть в любовь Йо-ке быстро надоело, и он снова поднялся, хитро щурясь. – Есть пожелания? Глядя на полуголого диктатора в этом полумраке, когда свечи делают обстановку еще пикантнее, изысканнее, Тсузуку смотрел на следы собственных засосов на коже Йо-ки, видел его коварную усмешку и любимые выпирающие вены на бледных руках и понимал, что член снова напрягается, снова требует разрядки. Эта извращенность, тонко граничащая с пошлостью, шла Йо-ке, оттеняла его сдержанность, безразличие ко всему – Тсузуку нравилось угадывать самые безумные желания диктатора, воплощать их в жизнь, хоть иногда для этого приходилось краснеть. Сейчас он снова чувствовал неловкость: хотелось отвернуться, спрятать взгляд, чтобы не чувствовать эту хитрую усмешку, но вместе с этим от лица Йо-ки не получалось оторваться – Тсузуку так засмотрелся на длинный прямой нос, что не понял, как его обладатель сумел так незаметно стянуть с него джинсы окончательно. – Снова играете только по своим правилам, – Тсузуку говорил, но Йо-ка уже сосредоточился на его бедрах, поглаживая их самыми кончиками пальцев, отчего парень дрожал, неловко ерзая на кожаной поверхности. – Тсузуку, – диктатор произнес чужое имя с придыханием, возбужденно прикрыв глаза, после чего прикусил губу и вкрадчивым шепотом добавил. – Растяни себя сам, хочу просто смотреть на тебя. – Что? Парень недоуменно приподнялся на локтях, откидывая волосы со взмокшего лба, и Йо-ка тут же мягко взял его ладонь, обхватив губами указательный палец – Тсузуку чувствовал, как пальцы становятся скользкими от чужой слюны, как язык Йо-ки касается его ладони: руки диктатора в это время ласкали его член, осторожно оттягивая края головки. Контраст чувств разрывал, и Тсузуку, не удержавшись, прижался ближе к Йо-ке, добавив в его рот еще один палец, отчего тот хмыкнул и чуть сомкнул зубы, кусая парня: импульсивность Тсузуку притягивала так же, как и его непредсказуемость. Когда чужие пальцы стали достаточно скользкими и влажными, диктатор довольно отстранился, вновь разводя колени Тсузуку в стороны – тот неловко поежился, но не отвернулся, понимая, что привык к Йо-ке настолько, что любые границы между ними давно были стерты. Почувствовав это доверие, сам Йо-ка непроизвольно выдохнул, ощущая, как сердце стучит в груди отчетливее и быстрее: начать хотелось скорее, но он все равно не выдержал и раздвинул ягодицы Тсузуку, скользнув пальцами по проходу. – Начни с одного пальца, только медленно и осторожно, – прошептал диктатор, замирая между широко разведенных ног парня. – Без резких движений. Тсузуку в упор смотрел на Йо-ку, ловил каждое его мимолетное движение, каждую ухмылку, и в этом полумраке он еще больше напоминал ему хищную птицу, сходство стало почти полным: глаза диктатора гипнотизировали, отбирали любую возможность сопротивляться – Тсузуку думал, как извращенно выглядит со стороны: думал и все равно выполнял чужой приказ, плавно вводя указательный палец в проход. Йо-ка наблюдал за ним пристально, чуть улыбаясь, и Тсузуку, ощущая это внимание, наигранно застонал, проталкивая палец до средней фаланги: диктатор в ответ на это только фыркнул и насмешливо поцеловал парня в бедро, долго лаская кожу языком. Прикосновения Йо-ки отвлекали от внутреннего дискомфорта, причиненного собственными же руками, и Тсузуку рискнул добавить второй палец, однако тут же вздрогнул и прикусил губу, когда внутри что-то болезненно натянулось. – Дурак, осторожнее. От нежности в голосе Йо-ки по коже бежали мурашки – диктатор долго смотрел на растянувшееся под давлением колечко мышц, смотрел на напряженные пальцы Тсузуку, а затем мягко накрыл его ладонь своей, как бы направляя его движения. С помощью Йо-ки толчки стали более плавными, и парень медленно привыкал к пульсирующей боли – когда Йо-ка давил на него, он вводил пальцы глубже, стараясь расставить ноги еще шире. Быть наблюдателем диктатору нравилось, в этом был особый шарм – видеть, как Тсузуку дрожит, как борется со стонами и медленно пытается вводить пальцы глубже, расчувствовав первые нотки удовольствия. Тсузуку был горячим, уже влажным от пота, и Йо-ка так засмотрелся на него, что совсем забыл о том, что направляет руку парня, и надавил чуть сильнее – Тсузуку послушно ввел пальцы до самого основания и тут же вскрикнул. Йо-ка мгновенно метнулся к нему, успокаивающе целуя в пересохшие губы, напряженную шею, грудь, живот – он прижимался к Тсузуку, давал понять, что он здесь, рядом, и парень доверительно тянулся к нему. Отвлекая Тсузуку, Йо-ка скользил языком по линии его татуировок, параллельно с этим подталкивая его третий палец к проходу – замявшись на секунду, парень выполнил неоглашенную просьбу и тут же выгнулся от боли. Йо-ка продолжал целовать его, теребить языком соски, покусывать их, и Тсузуку успокаивался, понимая, что собственные пальцы постепенно перестают причинять дискомфорт: тогда диктатор осторожно надавил на тыльную сторону его ладони, проталкивая руку еще глубже – парень почувствовал, как в низу живота снова приятно потянуло. – Пойдем. – Что? Тсузуку не понял, в какой момент Йо-ка настойчиво вытянул его пальцы и поднялся на ноги – сам хозяин дома в этот момент только пристально смотрел на растянувшийся пульсирующий проход, на напряженный член парня, капли спермы у головки под самым пирсингом. Догадавшись, что ответа не услышит, Тсузуку повторил вопрос – внутри все тянуло, он только ощутил отголоски удовольствия, а потому прерывать все сейчас особенно не хотелось: Йо-ка только недовольно шикнул и снова потянул его за собой. Испытывать терпение диктатора Тсузуку нравилось, и он насильно упирался, насмешливо глядя на Йо-ку снизу вверх. Фыркнув, мужчина просто наклонился и резко дернул Тсузуку, почти стягивая его на пол: больно ударившись коленями, тот зашипел, и Йо-ка вызывающе поманил его длинным указательным пальцем – скачки от нежности к похоти сводили с ума, эта непредсказуемость нравилась особенно сильно. Сил вставать уже не было, и Тсузуку просто пополз к Йо-ке на четвереньках: стоя в проходе, тот насмешливо наблюдал за этим, а затем вдруг наклонился вниз и поднял парня на руки, после чего, не удержавшись, снова потянулся к чужим губам. Тсузуку казалось, что целовать Йо-ку он может вечно, но именно сейчас хотелось скорее перейти черту, скорее прочувствовать новые грани, и диктатор чувствовал это нетерпение, чувствовал дрожь парня. Они шли по коридору медленно, постоянно отвлекаясь друг на друга, на короткие прикосновения – Йо-ка чувствовал сбившееся дыхание Тсузуку на своем плече, оно обжигало, и от этого внутри все сводило, отчего возбуждение становилось особенно приятным. В доме было темно, комната со свечами осталась позади, и Тсузуку пытался различить хоть что-то, но раз за разом сдавался, и его внимание возвращалось к Йо-ке – пользуясь тем, что диктатор держит его, Тсузуку безнаказанно целовал чужую шею, прикусывал тонкую кожу, оставляя на ней влажные следы. Чуть улыбнувшись, Йо-ка втиснулся в какую-то дверь: воздух в этой комнате был холодный, почти ледяной – по усилившемуся шелесту волн Тсузуку понял, что окна здесь были открыты, а потому казалось, что они снова оказались на берегу. Йо-ка осторожно опустил парня на холодный пол, отчего тот сразу покрылся мурашками, а сам пошел закрывать окно – глаза привыкли к темноте, и Тсузуку внимательно следил за его силуэтом на фоне широкого, во всю стену, стекла. Хотелось ловить каждое движение Йо-ки, его малейший жест – то, как он тянется к оконной ручке, как заправляет за ухо растрепанные волосы, как оборачивается и пристально смотрит на него, Тсузуку, чуть улыбаясь. Не удержавшись, Йо-ка вернулся к парню быстрее, чем сам того хотел, и опустился рядом на колени, притягивая того к своей груди: – Сегодня выбор делаешь ты. Шепот Йо-ки обжег шею: Тсузуку почувствовал, что тот тянет его к высокому шкафу с зеркальной дверцей – эта комната напоминала спальню диктатора в поместье, разве что кровать была чуть уже, безумный синий сменил сдержанный белый, а одну стену занимало широкое панорамное окно. Парень не сразу понял, чего от него требуют, присутствие Йо-ки в предельной близости размывало все границы сознания, а потому сам Йо-ка нетерпеливо приоткрыл дверцу шкафа, подталкивая Тсузуку вперед. Сидя на холодном полу, тот прижимался к боку диктатора и настороженно рассматривал содержимое полки, медленно соображая, что происходит – по спине пробежала приятная дрожь, и он вдруг вытянул из шкафа наручники: секунды хватило, чтобы он соединил их с Йо-кой запястья. – Сученыш, – по голосу Йо-ки было очевидно, что чужой выбор ему понравился, а оттого он не сумел сдержать очередной улыбки. Тсузуку резко дернул руку на себя, и сидящий рядом диктатор, не ожидая подвоха, почти рухнул на него, прижимаясь к груди парня: быстро сориентировавшись, Йо-ка укусил того за сосок, демонстрируя притворное недовольство, и Тсузуку свободной рукой погладил его по спине, скользя по выпирающим позвонкам самыми кончиками пальцев. Ему нравилось прижиматься к Йо-ке, касаться его всем телом, невзначай задевать соски и ловить кристаллики льда с чужой довольной улыбки – теперь два запястья связала металлическая цепочка, сделав их зависимыми друг от друга в буквальном смысле. С трудом отвлекаясь от поцелуев Йо-ки, Тсузуку снова потянулся к шкафу свободной рукой, рассматривая его содержимое: темнота смешивалась с касаниями диктатора, отчего думать становилось совсем сложно, и Тсузуку просто вытянул какой-то предмет наугад. – Нет, – разглядев, что именно достал парень, Йо-ка резко, будто отрезвев, покачал головой и даже чуть отстранился. – Что угодно, но только не это. – Пожалуйста, – Тсузуку сам не узнал свой вызывающий, свистящий шепот. Два взгляда сосредоточились на двустороннем искусственном члене – медленно Тсузуку соображал, зачем нужно было два конца, и с каждой секундой его желание разгоралось: ситуация казалась все более интимной, чуткой. В голову ударял алкоголь, он стирал границы стеснения, и Тсузуку смотрел на Йо-ку с обожанием – он цеплялся за прямую переносицу, за пьяный румянец на щеках, влажные опухшие от поцелуев губы: хотелось всего, сразу. Ощущая на себе этот тяжелый, возбужденный взгляд, диктатор недовольно повел узкими плечами, понимая, что и сам непроизвольно начинает ерзать на полу от появившегося желания. – Даже не думай, – Йо-ка предостерегающе покачал головой и даже чуть вывернул руку, чтобы больно заломить связанное наручником запястье парня. – Не наглей. – Господин, – Тсузуку вызывающе облизнул губы, глядя на Йо-ку с хитрым прищуром, после чего развел ноги и положил свободную руку на внутреннюю сторону собственного бедра, чуть поглаживая его. – Все, что я хотел, в вас я уже увидел. – Ты еще ничего не видел. Манипуляция Тсузуку была очевидной, почти прозрачной, и Йо-ка понимал, как глупо будет, если он сдастся, если он поведется и позволит этому парню с наглым взглядом диктовать правила – понимал, но уже тянул Тсузуку на кровать, чтобы через секунду устроиться напротив. Наручники сковывали движения, из-за них было неудобно, но Тсузуку буквально сходил с ума от этой необходимости следовать за Йо-кой попятам, чувствовать его движения, угадывать их – они не могли даже отстраниться друг от друга. В движениях диктатора прослеживалось что-то резкое, нервное, но кровать была расположена близко к панорамному окну, и Тсузуку только любовался его лицом в синеватом ночном свете: сам Йо-ка в это время открывал банку со смазкой. Одной рукой делать это было неудобно, и тогда Тсузуку придержал основание, чтобы Йо-ка снял крышку – скрыть усмешку не получилось, и диктатор быстро потянулся вперед, целуя парня в ямку между острыми ключицами. Тсузуку отвлекся на этот поцелуй и только откинулся на мягкие подушки, позволяя Йо-ке спускаться вниз – тот скользил языком по его груди, прижимался губами к выпирающим ребрам, оставлял красные засосы на животе, вылизывая каждую отметину. Когда диктатор развел его ноги, приникая к внутренней стороне бедра, Тсузуку непроизвольно прикрыл глаза и даже прикусил губу, ощущая, как возбуждение доходит до пика, стягивая его тело еще сильнее – момент растянулся, в запястье больно впивался холодный металл, и только это отрезвляло хоть немного. Йо-ка смешивался с алкогольным опьянением, он перекрывал градусы, и Тсузуку, открыв глаза, понял, что потолок кружится, ускользает от него, и это было предельно приятно. Парень не понял, в какой момент Йо-ка ввел в него скользкий от смазки искусственный член, но в низу живота тут же расползлась жгучая боль, и Тсузуку издал слабый стон – Йо-ка остановился, пристально следя за чужой реакцией: это был его любимый Тсузуку – растрепанный, красный, влажный от пота. При мысли о том, что должно быть дальше, Йо-ка сам не сумел сдержать стона: это было пошло, вызывающе, аморально, а оттого так сводило с ума. Диктатор осторожно ввел член глубже, давая Тсузуку привыкнуть, а затем быстро отстранился, стягивая собственные брюки: пальцы не слушались, дрожали от возбуждения, но Йо-ка все-таки сумел избавиться от одежды быстрее, чем напряжение в пульсирующем члене стало невыносимым. Ощущая на себе пристальный взгляд Тсузуку, он повернулся к нему, думая, что только рядом с этим человеком готов на такие безумства. – Может, хотя бы отвернешься? – начать хотелось быстрее, но Йо-ке нравилось играть в смущение и наслаждаться реакцией Тсузуку. – Ни за что, – парень так засмотрелся на Йо-ку, его бледную кожу и стоящий возбужденный член, что почти забыл о пульсирующей боли внутри. Довольный таким вниманием, Йо-ка придвинулся чуть ближе и развел ноги в стороны – игрушка вошла в Тсузуку чуть меньше, чем наполовину, его проход расширился, покраснел, и диктатор, прикусив губу, толкнулся ему навстречу, насаживаясь на второй конец члена. Тсузуку охнул, когда по телу прошла волна от чужого толчка, и сам Йо-ка поморщился от боли, однако продолжил двигать бедрами, насмешливо глядя на парня сверху вниз – тот чувствовал, как Йо-ка прижимается к нему, как от его движений искусственный член входит все глубже, отчего все тело слабеет, отказывается подчиняться. В один момент толчок был таким глубоким, что Тсузуку вскрикнул и дернул рукой, связанной наручниками, и Йо-ка, не удержав равновесия, рухнул на него, придавливая к подушкам: в этот же момент свободной рукой диктатор нащупал пульт управления, отчего игрушка завибрировала. Стон Тсузуку был таким громким, что эхом прокатился по тесной спальне, и Йо-ка замер, наслаждаясь этим звуком: парень под ним извивался, двигал бедрами, пытаясь избавиться от этого щекочущего ощущения внутри, но от этого становилось только хуже. Они чувствовали друг друга предельно близко, малейшее движение одного тут же отдавались в теле другого, и Тсузуку дрожал от этой вибрации внутри, от прикосновений Йо-ки к его груди, их смешавшихся сбившихся дыханий – сил сопротивляться не было, и парень просто откинулся на подушки, прогибаясь в пояснице так, чтобы искусственный член входил глубже. Заметив, что Тсузуку расслабился, чуть прикрыв глаза, Йо-ка стал двигаться медленнее, рассматривая парня в полумраке: хотелось стонать, но диктатор сдерживался каждый раз, когда от чужого случайного движения игрушка входила глубже в него. Тсузуку чувствовал Йо-ку слишком хорошо, чтобы догадаться, что тот потерял бдительность, а потому свободной рукой оперся о его острое плечо, толкаясь бедрами вперед – член вошел в Йо-ку максимально глубоко, так что его зрачки расширились, а с губ сорвался хриплый, глубокий стон. Пользуясь моментом, пока диктатор не отошел от такой наглости, Тсузуку толкнулся вперед еще несколько раз, ощущая, как судороги возбуждения Йо-ки отражаются в его теле, отдают в налившийся кровью член: наблюдать за диктатором хотелось бесконечно, но тот, прикусив губу, снова навалился на него, перетягивая инициативу на себя. Тсузуку уже не пытался делать вид, что сопротивляется – он позволял Йо-ке играть по своим правилам, входить в него до самого основания, вплотную прижиматься бедрами и по-звериному шипеть, толкаясь в чужое тело. Несколько раз они забывали о наручниках, пытаясь обнять друг друга, но те звякали, сковывая движения, и Йо-ка раздраженно морщился, отчего Тсузуку мгновенно начинал целовать его, отвлекая внимание на себя. Терпение было на пределе, и Йо-ка наощупь нашел пульт, выключая игрушку – Тсузуку еще переводил дыхание, лежа на взмокшей от пота простыне, когда диктатор осторожно вытащил из него член, свободной рукой придерживая парня за бедра. Прикосновения привычно холодных пальцев удерживали в реальности, но Тсузуку все равно не сумел сдержать стона, когда ощущение заполненности исчезло, отчего тот начал непроизвольно двигать бедрами, пытаясь вернуть приятные ощущения. Зная, что парень пристально наблюдает за ним, Йо-ка усмехнулся и демонстративно развел ноги, вытащив из себя второй конец игрушки со слабым стоном – не удержавшись, он позволил себе слабость и опустился на кровать рядом с Тсузуку, прижимаясь к его боку. – Я вас люблю, – присутствие Йо-ки рядом убивало любые попытки самоконтроля, парень бесился, но поделать с этой искренностью ничего не мог. – Ты это только сейчас понял? – диктатор хмыкнул, приникая губами к плечу Тсузуку, чтобы оставить очередной след от поцелуя среди линий татуировок. Тсузуку еще пытался придумать достойный ответ, а Йо-ка уже сел на колени, снова забыв о наручниках, отчего его запястье больно вывернулось – поморщившись, диктатор знаком приказал парню подняться: тот покорно встал на четвереньки, опираясь на локти. Стоять так было неудобно, металлическая цепочка натянулась до предела, наручники впились в кожу, но Тсузуку молча терпел, ощущая, что возбуждение доходит до предела, так что все остальное отходит на задний план. Прижимаясь к Тсузуку сзади, Йо-ка смотрел, как тот расставляет бедра, прогибаясь в пояснице, и видел, как растянутое игрушкой колечко мышц пульсирует, отчего сдерживаться уже не получалось. Придерживая парня свободной рукой, Йо-ка попытался войти в него осторожно, но ощутить Тсузуку хотелось быстрее, и первое проникновение получилось резким – Йо-ка вошел сразу до основания, разрываясь от удовольствия и вины за сдавленный вскрик Тсузуку. – Прости. Диктатор послушно не двигался, позволяя парню привыкнуть, хотя тело уже сводило от возбуждения – только когда Тсузуку кивнул, расставляя бедра еще шире, Йо-ка начал медленно двигаться, наслаждаясь каждым мгновением этой близости. Тсузуку прижимается к его бедрам, он все еще очень узкий внутри, он ему доверяет и терпит боль, комкая простыню в пальцах: мысли накладывались друг на друга, и Йо-ка только старался двигаться предельно плавно. Постепенно Тсузуку подстраивался под него, начинал толкаться навстречу, ощущая, как по вискам стекают капли пота – удовольствие хотелось растянуть, но терпеть уже не получалось: с каждым толчком Йо-ка задевал внутри него нужную точку, отчего по телу проходили волны дрожи. Тсузуку стонал все громче, и диктатор начал двигаться быстрее, входя в чужое тело резко, так, что при каждом толчке слышался шлепок – свободной рукой Йо-ка придерживал Тсузуку за ягодицы так, что на его коже уже остались красные отметины от длинных пальцев. В какой-то момент Йо-ка изменил угол проникновения, и Тсузуку застонал так громко, что воздуха стало не хватать: было жарко, почти горячо, за стеклом была спокойная черная водная гладь, Йо-ка был рядом, предельно близко – парень больше не мог сдерживаться. Тело трясло от оргазма, голос сел, и Тсузуку кончил, с облегчением ощущая, как тугой комок внутри исчезает, сменяясь легкостью. Ощутив, как обмяк парень, Йо-ка толкнулся еще несколько раз, не желая отпускать удовольствия, но затем не удержался, и теплая сперма заполнила Тсузуку изнутри, стекая по бедрам. Парень попытался обессиленно рухнуть на кровать, но взмокший Йо-ка хмыкнул и, с трудом держась на ногах, слез на пол, утягивая Тсузуку за собой – в ответ на его недоуменный взгляд, диктатор только шепнул: «Ключи от наручников». Парень обреченно застонал, и, пока Йо-ка чертыхался и рылся в шкафу, тот только прижимался к его боку, сонно зевая – он не спал почти целые сутки, но все равно боялся упустить каждое мгновение рядом с Йо-кой. Когда диктатор все-таки нашел ключ и разомкнул их связь, Тсузуку уже совсем дремал, и Йо-ка сжалился, донеся его до кровати на руках – не сговариваясь, они легли на живот поперек постели, чтобы панорамное окно оказалось прямо перед лицом. Лежа рядом, они касались друг друга руками и смотрели на черное небо, на котором не было видно ни единой звезды, черные волны, что, кажется, были такими же сонными, и заснеженную полосу пляжа, в темноте казавшуюся сизой. Тсузуку боролся со сном, а потому в какие-то моменты ему казалось, что не было никакого окна, а волны наползают на берег прямо перед его носом – он почти слышал этот шум, слышал шипение исчезающей пены. Засыпать не хотелось, потому что рядом был Йо-ка: только сейчас Тсузуку понял, что диктатор посвятил ему целый день, он рассказал ему всю свою историю, он не просто впустил его в свою жизнь – он сделал Тсузуку ее частью. Парень знал, как тяжело Йо-ке дается искренность, как он не любит говорить о себе и отвечать на какие-либо вопросы – не удержавшись, Тсузуку переплел их пальцы, и в этот же момент в небе что-то сверкнуло, хотя до этого там не было ни одного просвета. – Звезда упала, загадывайте желание, – отчего-то Тсузуку говорил шепотом и смотрел перед собой, не поворачиваясь к Йо-ке. – Не будь наивным дурачком, – диктатор усмехнулся в привычной манере, но чужие пальцы сжал крепче. – Это самолет из разведки. – Плевать, – голос Тсузуку звучал неожиданно твердо, почти жестко. – Я дарю вам это желание. – Тогда я хочу, чтобы вы с Рёгой любили меня и были рядом всегда, – Йо-ка ответил так быстро, как будто готовился к этому моменту заранее, раз за разом прокручивая этот диалог у себя в голове. – Чтобы я был смыслом вашей жизни, чтобы вы думали обо мне, были со мной до последнего. – Вы зря потратили желание, – Тсузуку все-таки решился повернуться к диктатору и тут же столкнулся с его внимательным, серьезным взглядом. – Мы с Рёгой и так вас любим, вы и так наш смысл, и сильнее уже нельзя. Лицо Йо-ки осталось невозмутимым, чуть рассеянным, и только в его глазах на мгновение мелькнуло что-то едва различимое, что-то, что делало его подчеркнуто идеальный профиль человечнее – не говоря ни слова, он притянул Тсузуку к себе, прижимаясь губами к его лбу. Хотелось сказать слишком много, но слова были неловкими, не передавали весь спектр чувств, и Йо-ка, ощущая, как выпирающие ребра Тсузуку прижимаются к его боку, думал лишь о том, что не представляет, что делал без этого человека раньше: от этой привязанности становилось страшно. Он никогда никого не любил, не чувствовал зависимости от чужой улыбки, чужого голоса – теперь в вызывающем взгляде Тсузуку сосредоточилось слишком много. – Don’t break my heart на запястье, – парень заговорил неожиданно, внимательно глядя на Йо-ку, пока ночь за панорамным окном становилась еще темнее, тревожнее. – Я набил ее, когда человек, которого я тогда считал лучшим другом, предал меня, с тех пор я никого не подпускал близко. Глаз на затылке появился, когда я понял, что мне не хватает чувств, не хватает мыслей, чтобы жить: мне нужно было что-то, что поможет увидеть мир. Сердце на пояснице значит, что мое тело принадлежит тому, кому принадлежит мое сердце. Ножницы на шее – напоминание о том, что больно будет всегда, нужно научиться принимать это чувство, жить с ним. Тсузуку перечислял все свои татуировки, объяснял их значения, роняя слова в ночную тишину, и Йо-ка слушал его молча, с закрытыми глазами – чужое тело было таким знакомым, что каждую татуировку диктатор легко воспроизводил в памяти. Он вспомнил, как однажды спросил Тсузуку о значении этих рисунков, а тот сказал, что линии на его теле не значат ничего – казалось, что это было в другой жизни, где они были чужими людьми. Теперь они открыли друг другу все свои тайны, показали самое сокровенное, и слова были не нужны: лежа рядом, они молчали и наблюдали за равнодушными волнами – те будто существовали в другой вселенной. Тсузуку уже чувствовал тоску, потому что эта ночь должна была закончиться, и ему не хотелось отпускать Йо-ку, не хотелось позволять ему вновь стать диктатором, ледяным королем, хоть этот образ ему невыносимо шел. Непроизвольно парень подумал, сколько человеческих жизней было за спиной лежащего рядом человека – столько, что вокруг могли бушевать океаны крови: он не идеализировал Йо-ку, он знал о каждом его недостатке, знал слишком хорошо, а потому собственная любовь пугала еще сильнее. Опьянение отпускало, реальность возвращала все черты, и Тсузуку почувствовал, как к горлу подступает тошнота, а в голову закрадывается пульсирующая боль – Йо-ка рядом, будто почувствовав это, обнял парня крепче, покосившись на него с тревогой. Тсузуку думал о том, что ему все равно, сколько крови было на руках Йо-ки, сколько раз он стрелял в чьи-то спины и сколько еще раз собирается это сделать – это был его Йо-ка, и он готов идти за ним след в след, даже если этот путь приведет в ад. Мысли путались, события накладывались одно на другое, и Тсузуку сонно прошептал: – Что бы вы ни делали, я буду вас любить. И в этом виноваты вы. Вы влюбили меня в себя. – Тсузуку, ты предельно пьян, – не удержавшись, Йо-ка улыбнулся и, не отпуская парня, второй рукой натянул на него одеяло. – Засыпай, отпусти уже эту ночь. Я буду рядом, я устрою тебе еще бесконечность таких же и лучше. Тсузуку хотел ответить еще что-то, но язык уже не слушался, и он почти мгновенно заснул, прижимаясь к Йо-ке так близко, что даже дышать было неудобно – последним, что он слышал, был шелест черных волн, хотя окно, конечно, было закрыто. Йо-ка мягко гладил Тсузуку по спине, наблюдая за тем, как во сне тот морщится и хмурит брови – только что он соврал ему, он сказал то, что парень хотел услышать, скрыл правду. Йо-ка боялся, он чувствовал тревогу и сам не хотел упускать ночь, когда они просто лежали рядом и принимали друг друга во всех мелочах: он был диктатором, он управлял человеческими жизнями, он создавал свои правила, но не мог подчинить судьбу – он не знал, что будет завтра, и тем более не мог говорить о бесконечности. Глядя, как Тсузуку сжался на кровати рядом, Йо-ка думал о том, что этот человек стал его уязвимостью, и он сделает все, чтобы тот был в безопасности – и все-таки ему было страшно. Йо-ка понимал, что сделал свой выбор, что все не может всегда идти так гладко, как идет сейчас: он взял на себя ответственность за Тсузуку и Рёгу, и эта ноша была тяжелее, чем ноша правителя целой страны – и все-таки он сделает все, чтобы справиться с ней достойно. Йо-ка не считал себя идеалистом, он знал, что все было слишком сложно, чтобы говорить о бесконечности, но он позволил себе эту вольность, позволил себе обмануть Тсузуку, чтобы тот спал крепко – как никогда хотелось ксанакса, но для этого нужно было встать и разомкнуть объятья с Тсузуку, и Йо-ка понял, что это того не стоит. Впервые он не убегал от трудностей, а приготовился встретиться с ними лицом к лицу – было страшно, тревожно и почему-то холодно. Засыпая, Йо-ка думал о том, что не существует ни бесконечности, ни правдивых обещаний, ни уверенности в завтрашнем дне – есть только шипение равнодушных волн и вспышки военных самолетов в искалеченном небе.