***
Фугуки сидел дома после ванны и после ужина, погружённый в глубокую задумчивость. Парень всё не шёл у него из головы. Он ерошил волосы, высушивая их, вставал, ходил по комнате взад и вперёд, снова садился, подпирая голову кулаком, и думал. Собственная нерешительность его злила. В конце концов он закрыл раздвижные двери, ведущие в сад и сотворил теневого клона. Некоторое время он словно смотрел на своё угрюмое отражение, но потом применил технику превращения и с хлопком превратился в точную копию Кисаме. Он выглядел привычно и, кажется, привычно соблазнительно. Тело получилось именно таким, как всегда, красивого холодного голубоватого тона. Чёрная водолазка закрывает горло, но наполовину обнажает ключицы. Фугуки захотелось поцеловать его в эту границу чёрной ткани и нежной кожи, но он смутился и сдержал себя. — Проклятье! — пробормотал он. — Мне что, тринадцать лет, чтобы я тискался с собственным клоном?! — Можно подумать, мне это приятно, — сварливо отозвался парень. — Заткнись! «Кисаме» несвойственным образом закатил глаза и скрестил руки на груди. — Посмотри на меня, — приказал Фугуки. Парень повиновался. В глазах его стояло злое и агрессивное выражение. Ни тени привычной покорности. Нет провокации в позе и жестах. Он пытался заниматься любовью сам с собой — с жёстким, непреклонным мужчиной, привыкшим доминировать. Эта тень Кисаме не вызывала в Фугуки желания, только, разве что, опасение получить внезапный удар под дых. Всё же, не желая отступать от идеи так быстро, он погладил парня рукой по щеке. Тот старался терпеть ради общего дела. — Это глупо, — проговорил Фугуки синхронно со своим клоном. — Я не смогу не сопротивляться тебе. Фугуки попытался поймать его губы поцелуем, но тот дёрнулся в сторону и вывернул руку из хватки. Фугуки почувствовал прилив жуткой злости, замахнулся, концентрируя слишком много энергии в кулаке, и разрушил клона, прошибив этим ударом и татами, и пол. Он ещё стоял посреди комнаты, тяжело дыша, весь раскрасневшийся, и смотрел на дыру в полу, когда Каори постучалась у двери и с всполошённым видом заглянула внутрь. — Всё в порядке? — спросила она, — братец, ты чего шумишь посреди ночи? — Извините, — пробормотал Фугуки. — Всё в порядке.***
Однако испытание нервов Фугуки только началось. На послезавтрашний день поле случая с клоном была назначена очередная тренировка на пляже. Фугуки прождал почти час, но Кисаме, почти всегда приходящий первым, так и не явился. Капитан на сорок третью минуту ожидания впал в тихую ярость и поклялся страшно отомстить за своё напрасно потраченное время. Чего-чего, а такой дерзости, как прогул, Фугуки от ученика никак не ожидал. «Похоже, я действительно сильно оскорбил бедного парня в лучших чувствах, — подумал Фугуки. — Ну да ничего. Зато теперь я вижу, что он вполне искренен. Будет ему поощрение за страдания, когда я доберусь до него». Идя через пригород, он уже почти придумал, как именно будет мстить, но тут на мостике через канаву его встретил тюнин и передал ему криво сложенную записку. В послании за подписью Хошигаки Кисаме содержались извинения, и доклад о том, что ученик пропустит тренировку из-за ранения. Фугуки неопределённо хмыкнул. Несколько дней назад один капитан просил у него нескольких толковых дзёнинов для дополнительной поддержки, и Фугуки отправил ему Хошигаки. Миссия была высокоранговой, но Фугуки знал, что она была успешно выполнена, и все синоби вернулись живыми. О ранении Кисаме он слышал впервые. Он тут же вызнал у тюнина адрес, слегка смущаясь тем, что до сих пор не удосужился узнать его, и пошёл через всё Киригакуре в противоположный пригород, где располагались двухэтажные казённые квартиры старшего командного состава. Не вполне понятное чувство влекло его туда, но, оказавшись возле низенького дощатого забора с калиткой, Фугуки решительно толкнул её рукой, едва прочитав табличку «Хошигаки» на почтовом ящике. Небольшие дома делились на двух постояльцев. В левой половине жил дзёнин-семьянин. Палисадник перед его половиной фасада пестрел цветами, на площадке, мощёной плиткой, стоял мангал, а по лужайке были разбросаны детские игрушки. Половина Хошигаки не отличалась особой красотой, хотя и не была запущенной. Под окнами кухни ровным рядом росли папоротники, а на дёрне, который представлял собой невысокий клеверный газон, не наблюдалось никаких бурьянов. Мысленно Фугуки похвалил ученика за аккуратность. Эта черта особенно импонировала Фугуки — Кисаме был внимателен к мелочам, даже к самым, казалось бы, незначительным, а это выдавало в нём прирождённого синоби. Дверь в квартиру оказалась незапертой. Фугуки вошёл без стука и поднялся по узкой лестнице в спальню. Кисаме лежал на неразобранной кровати, закрыв глаза сгибом локтя. Из плетёной урны для бумаг возле кровати свисали бинты, бурые от крови. Фугуки приблизился, оглядывая ученика быстрым оценивающим взглядом. У него был перебинтован торс, бинт прижимал повязку к груди под ключицей с правой стороны. Судя по всему, это была глубокая колотая рана. — Капитан, — проговорил Кисаме. Фугуки осторожно сел на кровать и осмотрел комнату. Пустые белые стены, за исключением одного единственного рисунка в рамке, который изображал ветку сливы. Тростниковые жалюзи на окне. Серый плед на кровати. Несколько рядов книг и свитков на полках. Это было аскетичное жилище молодого воина, совершенно безликое. Это обстоятельство слегка смутило Фугуки. Он понял, что его бы порадовало, найди он в доме Кисаме какие-нибудь личные вещи, показывающие, что он способен на привязанность или на сентиментальные эмоции вообще. Это было бы ожидаемо, соответствовало бы восторженному отношению Кисаме к учителю. Но нет. Ни фотографий семьи, ни памятных сувениров. Даже плакатов с высказываниями знаменитых синоби не было на стенах. Одна только женственная цветущая слива, выглядящая тут случайной. Куда уместнее смотрелся бы бамбук, который гнётся под тяжестью снега, но не ломается, символизируя стойкость и мужественность. — Капитан, вы правда здесь? — снова подал голос Кисаме, и, протянув руку, которой закрывал глаза, нащупал рукав Фугуки. — Уф… я подумал, что мне показалось. Вы получили мою записку? — Да. — Извините. Я слишком поздно понял, что проспал. — Ты был без сознания? — Похоже на то. Мне всю ночь снились какие-то жуткие кошмары, а потом ирьёнин сказал мне, что уже вечер. Я и не понял, куда делся день… Боже мой, вот и сейчас, стоит закрыть глаза, и мне всё кажется, что мне нужно сделать какую-то колоссальную работу за то время, пока чудовище не взойдёт на мост, а оно уже к нему подходит… Вернее, это не мост, а такие мостки, которые вдаются в озеро или настилаются через болото. И вот этот монстр идёт через мост. — Что за монстр? — спросил Фугуки. — Черепаха. — Трёххвостый Зверь? Кисаме издал какое-то невнятно утвердительное междометие. — Меня всегда бесил этот стишок про зайца и черепаху, — заговорил он снова через некоторое время, — он вроде бы содержит мораль, что-то вроде «поспешай медленно» или «не задавайся», но всё равно, разве не странно, что черепаха смогла обогнать зайца? Это как-то глупо, разве нет? — Хм, — сказал Фугуки, — разве мораль не в том же, что я беспрестанно втолковываю тебе? Что нельзя рассчитывать только на врождённые умения. Если запустить тренировки, то иной бездарь, при должном старании и трудолюбии, сможет превзойти тебя. Кисаме, не открывая глаз, слегка помахал ладонью и страдальчески нахмурился. — Я не об этом!.. — сказал он, — я хочу сказать, почему никто не задумывался, что странно состязание именно в беге? Черепахи сами по себе довольно страшные. Пресноводная черепаха за милую душу сожрёт зайца, если он попадётся ей, она же хищник! Вы видели, как они охотятся? Сидят замерев и открыв пасть, и мгновенно откусывают рыбам головы. Морская черепаха может убить даже акулу. — Как это? — Если панцирь застрянет у акулы в зубах. — Но тогда черепаха тоже умрёт. Кисаме молчал некоторое время. Фугуки даже подумал, что парень уснул, но тот вдруг выдал довольно внятно: — На что я надеялся? Я не так красив, как Ринго. Такая маленькая, хорошенькая, но смертельно опасная. Я просто какое-то мёртвое чудовище, которое выбросило на берег. Мне здесь вообще не место. Фугуки вздохнул, окончательно убедившись, что парень бредит. Он положил руку ему на лоб и почувствовал сильный жар. Кисаме вздрогнул от прикосновения, но тут же слабо улыбнулся. — У вас тёплые руки, — сказал он. Фугуки осторожно потрогал его самого и убедился, что Кисаме дрожит всем телом от озноба. Впервые он пожалел, что у него всегда сухие и горячие руки — его прикосновение ко лбу на самом деле облегчения не приносило. Он поднялся, вышел на улицу и отправился на поимку какого-нибудь позднего синоби, который смог бы отнести поручения. Минут через сорок Каори по узкой улочке взошла на холм и возле одной калитки увидела брата. Фугуки был злой как чёрт, потому что не орал, а говорил тихо и вкрадчиво, а это было верным знаком его самого дурного настроения. Он отчитывал ни в чём неповинного ирьёнина, который и делал Кисаме перевязки. Молодой парень-медик стойко держался. — Как так получилось, что жизнь моего бойца оказалась под угрозой? — спрашивал Мечник, делая особенный акцент на слове «моего», — ты же знал, что рана серьёзная! Почему не послал кого-нибудь подежурить? — Помилуйте, Фугуки-сама, — отвечал медик, — кто-кто, а Хошигаки от такого пустячного ранения не умрёт. — Да у него температура под сорок! — Конечно у него будет горячка. Так всегда бывает на второй-третий день. Зато после кризиса верно пойдёт на поправку. — Извини, Каори, что выдернул тебя, — сказал Фугуки совсем другим тоном, обращаясь к сестре, — пойди наверх, посмотри на него, пожалуйста… Если он вдруг помрёт, я тебя за некомпетентность на куски порежу! — добавил он веско, говоря уже опять ирьёнину. Каори прошла через лужайку и ещё в прихожей слышала: — Страшно ценный дзёнин и мой ученик валяется еле живой безо всякого присмотра! Ты представляешь, какая это будет потеря для Кири? Она усмехнулась, вспомнив, что видела Фугуки таким испуганным только один раз, когда Ринго серьёзно порезалась об острую ветку. Он тогда сказал, что было впечатление, что из такого маленького тела, как у неё, уже выбежала вся кровь.***
Кисаме пришёл в себя, очнувшись от очередного тяжёлого кошмара, в котором ему нужно было выполнять сложную и тягостно-бессмысленную работу, и с удивлением увидел обворожительную женщину, длинноволосую и рыжую, с точно таким же цветом волос, что и у Фугуки, и с такими же зелёными полосами татуировки на щеках. Волосы у неё были собраны в высокий хвост, за исключением двух прядей у висков, и в ушах, как у капитана, блестели длинные серьги, только не рыбьи кости, а голубые прозрачные кристаллы аквамарина. Она вообще походила на Фугуки, только моложе и заметно стройнее, да глаза у неё были чуть прищурены и внешними уголками опущены вниз. Мягкий свет лампы падал на её приветливое красивое лицо, она улыбнулась, заметив, что дзёнин на неё смотрит. — Привет, Кисаме-кун, — сказала она мягким приятным голосом, похожим на журчание холодного ключа. — Твой капитан попросил меня присмотреть за тобой. Он думает, что ты присмерти, но мне что-то так не кажется. Она тихо рассмеялась, завернула пакет со льдом в полотенце и положила Кисаме на лоб. Потом он почувствовал, как её лёгкая ладонь легла на рану, рядом разлилось мятное свечение, и скоро он погрузился в спокойный ровный сон безо всяких сновидений.