Hi, monster

      На следующий день я снова пришёл к ней, и с порога заявил, что не против пропустить с ней по чашечке кофе.       Пришлось устроиться за небольшим письменным столиком в глубине спальни. Эта комната была, пожалуй, самой приличной во всей квартире, по крайней мере самой ухоженной. Оливия хорошо потрудилась, чтобы как следует обставить её — то тут, то там валялись всевозможные подушки и прочий хлам, призванный придать временному жилищу иллюзию родной обители. На кровати, отвернувшись от меня всем корпусом, расселся тот самый стрёмный кот, от которого, как бы сильно я не пытался, почему-то очень тяжело отвести взгляд. Думаю, этот кошак послан нам с какой-то особой, одному лишь дьяволу известной миссией.       Окно было затянуто занавеской, а странную полутьму разрезал лишь мягкий жёлтый свет настольной лампы, что стояла прямо передо мной.       Чтобы ненароком никому из нас не стало скучно — а Оливия, повторюсь, по крайней мере в моём присутствии всегда выглядит как в воду опущенная — я предложил игру. Всё просто я задаю вопрос — она даёт честный ответ, чтобы в награду в те же условия поставить затем и меня.       — Что помешает мне соврать? — резонно спросила она с абсолютно отсутствующим выражением лица.       — Совесть. Чур, я первый. Какой у тебя любимый цвет? — да-да, я всё же решил начать с чего попроще.       — Зелёный, — не задумываясь ответила она, — Что вы со своей бандой задумали? Что вы теперь собираетесь делать?       Я так и опешил.       — Тебя что, «дядя» Джим прислал ко мне с такими вопросами? Может ещё предоставить информацию об участниках, подробную карту нападения нарисовать и по минутам расписать план действий? — я громко и, наверное, немного надменно усмехнулся.       — Ты сам установил правила, — мда, Ливи решила подловила меня.       — Ладно, всё равно я ещё ничего не успел придумать, — я картинно призадумался, — Пока что решаю: есть вариант метро разнести. Да, метро — это очень здорово, возникнет необходимая толкучка, да и весь город разом в хаосе погрязнет, замечательная идея. На всякий случай, ближайшие дни пользуйся услугами автобусов...       Честно говоря, мне это в голову пришло только сейчас. Жаль, что пришлось рассказать такой хороший план непосвященному, тем более той, у кого нехилые связи в полиции, но я играю честно.       Оливия как-то напряжённо молчала, глядя на меня во все глаза. Наверное, думает о том, не соврал ли я ей и действительно раскрыл планы ради жалкой игры. Ну, что тут скажешь, на жизнь я привык смотреть просто и непринуждённо.       — Моя очередь. Какое воспоминание для тебя самое пугающее? — я подпёр подбородок руками, показывая, что с интересом жду её ответа, — До встречи со мной.       От ничем неприкрытого скептицизма, выразившегося у неё на лице, стало дурно.       — Мне приходит в голову только один случай. Но я уверена, для тебя это точно не будет достаточно “пугающе”.       — Я весь во внимании.       Она переводит взгляд к окну, где прохладный сквозной ветер раздувал старую занавеску и заставлял биться покореженную раму о стену.       — Ты не первый убийца, которого я встречала лично.       — Та-ак, начало неплохое, — заметил я, признаюсь, немного поразившись, — Жду подробностей.       — Город, в котором я выросла, Гранвиль, — произнеся это слово она стрельнула колким взглядом в мою сторону, и я ощутил короткое, но мощное чувство досады о прошлом, — Маленькое и тихое поселение, где почти все горожане друг друга знают. Однажды пропал парень, ученик средней школы. Он учился на класс старше меня. Затем пропал кто-то другой, а затем ещё двое в течении года. Мне тогда было тринадцать.       Говоря это, Оливия смотрела на меня не отрываясь, будто заранее зная мою реакцию на свои слова и не позволяя сказать ничего смешного, давя на меня этим взглядом. И я молчал.       — Детективы нашли место, где держали несчастных, один мальчик был ещё жив. У гаража с тайным подвалом собрался, казалось весь городок, наблюдая картину своими глазами. Мы с отцом тоже были там. Видели как заходились в слезах безутешные родители. Я стояла рядом с ними, слышала разговор двух женщин, я помню каждое их слово, как-будто с того дня ими исписана голова изнутри. “— Боже мой, так же просто не бывает. Мой мальчик…”, “—Мой сын тоже там…”, — произнося слова из прошлого, её голос задрожал, и я с тревогой проследил за тем, как по щеке её отчего-то скатилась всего одна наполненная отчаянием слеза, — Две женщины с одинаковым горем. И целая толпа взбешенных людей. Вышел детектив — на руках он нёс не то спящего, ни то мёртвого ребёнка. Толпа вздрогнула, а затем подталкиваемый остальными полицейскими в наручниках вышел молодой мужчина, тёмный от грязи, высокий, худой, отвратительный. И тут убитая горем женщина оторвалась от утешающих объятий и закричала “Сынок!”. Мужчина обернулся, она потянула к нему руки. Толпа взревела от ярости. Отец смёл меня с пути обезумевших от отчаяния людей. Я видела как объятия двух женщин превратились в тяжёлое избиение. Как все люди вокруг накинулись на мать того монстра. Я никогда этого не забуду.       Я понимаю что это значит, к чему эта её болезненная откровенность. Можно любить человека, даже такого урода, как тот тип, даже такое чудовище, всё равно кто-то любит… Да, можно, но нужно быть готовым к всеобщей ненависти и презрению. Ну не-ет, Джером, она не могла вести к этому или... Кажется, я придумал свой следующий вопрос.       — Скажи правду, ты знал о том, что папа… — набравшись вдруг смелости спросила она отчаянно и тут же опустила взгляд на свои колени.       Ох, Ливи…       — Я никогда не врал тебе. Это правда, что косвенно я виноват, как впрочем и во всём, что случилось с тобой за этот год. Я дорожил Доком. Я не вижу смысла в смерти дорогих мне людей, от этого бывает только больно.       Она лишь рвано вздохнула, всеми силами сдерживая новую порцию слёз.       Мой кофе, не самый приятный, кстати, остыл и стал практически невыносимым, но мне нравилась мысль о том, что его варила она, потому я просто крутил кружку в руках.       Я, образно говоря, провожал свои прежние мысли и вопросы прямиком в её тёплую постель, чтобы больше ни от кого и никогда не слышать слов осуждения. Видеть через окно угол таинственной улочки, утопающей в холодной темени за стенами нашей квартирки, пока она улыбалась мне в ответ на мою улыбку. Чтобы в этих колдовских сумерках мрачного мегаполиса меня больше не охватывала тоска из-за какого-нибудь там треклятого одиночества, и эту тоску я больше не смог угадать ни в ком — точно ни в бедных молодых людях, здесь, в полутьме Готэма растрачивавших впустую лучшие мгновения вечера и жизни.       Я, право, сейчас всё ещё думал об истории Ливи, и о злом роке, обрёкшим её и всех нас здесь на созерцание такой реальности.       Её серые глаза, утомлённые густым светом лампы, смотрели на меня немного пришибленно, но вместе с тем так, будто отчаянно желали внушить мне свои правила и чувства. И, конечно же, я твёрдо знал, что ничего внушить мне теперь не получиться. Но всё же какие-то неопределённые узы связали нас, хотя и в разной степени крепко — ей врезались под кожу и обездвижили, а мне нежно легли в полураскрытую руку.       И я задал ещё один вопрос.       — Ну-ка, Ливи, скажи: ты меня любишь?       Чтобы услышать очевидный ответ.       — Нет.       Мне вдруг стало неестественно смешно, немного ни к месту, но я её ответу рассмеялся.       Она вскочила с кресла и пулей выскочила из комнаты, не подарив мне даже своего фирменного испуганно-раздражённого взгляда на прощание.       Оливия была права, когда говорила, что ничто не помешает ей соврать, но сейчас мне не очень понятно это «Нет». Думаю, я просто неверно поставил вопрос. Я вальяжно развалился на стуле, предаваясь своим пространным мечтаниям, краем уха слыша как моя компаньонка развернула бурную деятельность в гостиной — носилась по комнате и упорядочивала порядок, как делала всегда, чтобы успокоиться. Думаю, я дал ей достаточно времени для скорби и для бездействия, пора с этим кончать, иначе она может привыкнуть к моей доброте и пониманию.       Оливия складывала свой неограниченный в количествах шмот в недостаточно вместительный шкаф, прилагая в эти манипуляции столько усилий, будто на кону стояла её жизнь.       Алогичное поведение — к ней, видите ли, в гости завалился маньяк, стал рассказывать очень даже серьёзные вещи, а она уборку затеяла.       Женщины.       Но я сразу заметил, что её движения были слишком прерывистыми, слишком нервными и, будто бы, вымученными.       Как только она почувствовала моё присутствие подскочила на месте, однако дело продолжила, уже вдвое напряжённей и скованней.       — Я не хочу больше играть.       — Ха! Какое совпадение, я тоже, — как истинный джентльмен я решил помочь даме с её тяжёлым делом, — Сколько у тебя бесполезного тряпья... А вот это платье мне очень даже нравится — довольно сексуально. Может, примеришь?       Она выхватила красное, излишне короткое, на взгляд моралистов, платье и посмотрела на него каким-то странным, долгим взглядом, прежде чем с остервенением бросить в глубь гардеробного порядка.       — Не хочешь — не надо, ты и в этом прикиде ничего.       А выглядела она сейчас примерно вот так: волосы немного растрёпанные, будто она целый день провела под одеялом и ни грамма косметики на лице, что для неё, как я понял, не слишком характерно. Ну, а одета она была в стиле домашних посиделок в холодный зимний вечерок к в компании кота и гнетущей боязни выйти на улицу. Очень мило и по-домашнему, конечно, но мне не хотелось бы видеть на ней это тряпьё сейчас.       — Хотя знаешь что, без него будет лучше. Раздевайся!       Оливия скривила губы, явно готовясь произнести какое-нибудь оскорбление, но я не собирался больше её слушать. Старый, как мир и как мебель в этой квартире способ срабатывает на ура, когда я, подобно герою беллетристического романа, затыкаю её рот поцелуем.       В такие моменты у нас обоих всегда сносит крышу, хотя она, как обычно, позволяла мне во всём лидировать, а поначалу даже делала попытки оттолкнуть меня. Мы оба задыхались, как будто, блин, дружно пробежали нехилую такую дистанцию, и почему-то одновременно очень сильно друг на друга разозлись. Смех, да и только. Ну, а когда я начинаю смеяться, Оливия просто приходит в ярость. Она с такой силой вцепилась в моё плечо наманикюренными ногтями, что у меня там целые шрамы могут остаться. На всю жизнь.       Кстати, на этом теле и без того слишком много шрамов, девушке такое понравится, я надеюсь? Девушку никто и не спросит.       Мы утопали в куче тряпья, которую она так упорно раскладывала на диване, чтобы потом в ровные рядовки сложить в шкафу. Уничтожать порядок, даже в таких мелких масштабах просто прелестно.       В общем, несмотря на все наши несогласия, несмотря её противоречивые чувства и мысли, несмотря на кричащую мораль о том, что, вроде как, её отец погиб, отчасти и по моей вине, у нас всё выходит на самом высшем уровне. Опущу, что в конечном итоге, она бросила меня и убежала в ванную, чтобы громко разрыдаться. До этого всё было прекрасно.       И какие выводы я должен сделать?       Несколько лет назад я был самым прекрасным юношей на Земле, так-то — закон не нарушал, немного старался учиться, делал работу по дому... Думаю, для звания самого прекрасного на Земле этих заслуг достаточно. И вот, факт в том, что никого не обижая и всех слушаясь, я не добился ровным счётом ничего, не считая, конечно, страха и физической боли, которая осталась со мной навсегда.       А что я имею теперь? Я убийца и придурок, как только что выразилась Ливи, я переступил столько законов человека, столько идиотских заповедей, что хватит на сорок пожизненных , самые страшные Вселенские наказания и муки в аду.       Я получил то, о чём прошлой, жалкой жизни дрожащего мальчишки только мечтал. делаю лишь то, что захочу сам, и мне теперь каждый день весело. И знаете о чём всё это говорит? О том, что я всё делаю правильно. Если «убийцу и придурка» этот мир примет охотнее, то так тому и быть.       ***       Оливия спала крепким младенческим сном, когда я впервые увидел её эти утром. Мне хотелось уйти раньше, чем она проснётся, потому что от былого романтического настроения не осталось и следа, и боюсь любые её слова сейчас вызовут только лишь раздражение.       На её лицо очень эффектно упали лучи утреннего солнца, и ,глядя на неё в этом освещении и в этом ракурсе, я впервые понял, что она просто космически похожа на своего отца.       Пожалуйста, хватит.       Планы на этот уикенд у меня были грандиозные, а настроение даже сейчас — разрушительное. Поэтому в последний разочек удостоверившись, что Ливи жива и просто спит, я пошёл дальше своей дорогой, навстречу новым свершениям и подвигам. Это не было выражением моей непостоянности или злобы, просто пора было расставлять в жизни контрасты, а для этого необходимо задать городу встряску, чтобы все его жители помнили — Джером Валеска свободен, опасен и не перестаёт быть живым напоминанием Готэма о его ошибках.       Когда я был ещё законопослушным, во времена моей молодости, мне редко удавалось выбираться дальше школы или цирка, где приходилось и жить, и работать. Но когда всё же удавалось, единственным более или менее доступным транспортом было метро. Я вспоминаю, как закатывался в эти вечно забитые доверху потными и брюзжащими людьми, которых между собой объединяет гордое звание «представителей среднего класса»; как воевал за своё место под солнцем, в постоянной необходимости уступать инвалидам, матерям и прочим юродивым; и как мечтал о том, чтобы в этой толпе раствориться. Чтож, мечты тоже могут меняться.       Готэму вообще в плане метро удалось выпендриться — железные пути большей своей частью пролегают именно над землёй, даже выше неё по огромным уродливым мостам. А такой вариант для моей задумки подходит меньше.       Совершенно случайная мысль, которую я, к сожалению, выболтал при Оливии Хармон, вдохновила меня настолько сильно, что я готов воплотить её в жизнь. Решительно и чётко.       Мои болваны плану обрадовались, даже очень захотели поучаствовать, хотя мне и не стоит забывать, что никого, кроме себя, в таком деле полагаться не стоит.       Я решил проехаться разочек на метро, чтобы, так сказать, разведать обстановку... Что, глупо, да? То есть, с моим достаточно узнаваемым лицом, то и дело мелькающем в новостях, как одного из самых разыскиваемых преступников мира, разгуливать по местам большого скопления людей — не самый умный поступок. Но мне то плевать. Немножко поколдовал над образом, чтобы никто ненароком не узнал — капюшон на голову натянул, и готово! А если узнают, им же хуже.       Я стоял перед стеклянными дверями подземной станции, преисполненный какой-то гордости и величия, пока мимо меня проносились люди, подталкивая своей массой вперёд. В помещении я остро почувствовал запах жженой резины, смешанный с теплым, душным воздухом, дующим глубоко из-под земли. Я приобрёл жетон в автомате, чтобы лишний раз не контактировать с людьми и, незаметно спрятавшись за капюшон от взгляда «бдительных» охранников, направился к металлодетектору. Такую оглоблю с оружием или, чего хуже, с бомбой, не пройти, где-где, а в метрополитене за безопасностью следили неплохо. Постройка сети железнодорожных путей, соединяющих самые важные точки города — практически личная инициатива покойного Томаса Уэйна, владельца самой крупной компании города, и едва ли не самой важной и определяющей структуры — Уэйн Энтерпрайзис. Поэтому, повторяюсь, с безопасностью здесь всё было в порядке, ведь львиная доля финансирования в частных руках.       Когда я проходил сквозь железную раму, раздался мерзкий пронзительный свист или рокот.       — Сэр, стойте!       — Чёрт, — я обернулся к спешившему в сторону детекторов крупному мужчине в форме, тщетно прикрывая лицо. А ведь никакого оружия у меня с собой нет.       — Покажите содержимое вашей сумки, — охранник остановился рядом с парнишкой, который проходил сквозь соседнюю раму, и до меня дошло, что звук раздался именно из-за него.       От греха подальше, я умчался прочь со всех ног.       Весёленькое происшествие, ничего не скажешь. Моим болванам не пройти сюда даже с перочинным ножичком, потому, как всегда, на всё повсеместно, нужно иметь более свой собственный дерзкий и более хитрый план.       Рядом со стоянкой вагона возился с осветительной системой пожилой мужичок, выряженный в темно-синий комбинезон с небольшим логотипом Уэйн энтерпрайзис поверх большого кармана на груди. Он доставал из чемоданчика всё новые и новые предметы, предназначение которых для меня оставалось загадкой, и каждый предмет был из металла и выглядел довольно внушительно. Я точно знаю, что в такой прелестный чемоданчик спокойно поместиться и оружие.       В моей голове стремительно проносились картинки.       Металлодетектор сработает, когда кто-нибудь из моих болванов пройдёт под ним, облаченный в синий комбинезон Уэйн Энтерпрайзес.       — Там моё техническое оборудование, — я спародировал низкий туповатый голос гипотетического приспешника.       Его, конечно же, пропустят, ведь мешать выполнять свою работу сотруднику, присланному самой влиятельной компании Готэма едва ли осмелиться простой охранник. Хотя, это и спорно.       Я появлюсь на этой станции через семь минут, за время ожидания лидера, мои болваны должны пройти переодетые по служебному входу, чтобы всем вместе закончить минировать станцию. Затем, я заберу у них складное ружьё, ведь ходить с ружьём гораздо более показательно, чем с пистолетом (это бросается в глаза), и только тогда начнётся всё самое интересное.       Ребятки окружат толпу, оставляя как можно больше людей в положении безвыходном, в то время как я расчищу себе местечко в центре толпы и стану глаголать свои бессмысленные и немного очевидные истины, пока меня на камеру будет снимать кто-то из преданных фанатов.       Людей охватит паника, и я сделаю первый выборочный выстрел в кого-нибудь из охраны (а может всё-таки в своего?), который станет сигналом к началу наших военных действий.       А что дальше?       Это всего лишь наброски действий, и я понимаю, что они почти беспросветно глупы, но мне нравилось представлять себя в амплуа этакого террориста. Смотреть на этих людей, спешащих куда-то и не обращающих на меня внимания, и понимать, что очень скоро такая же безликая толпа будет молить меня о пощаде.       Я шагнул в вагон подъехавшего поезда.       Внутри было светло и чисто, как в операционной, а людей оставалось далеко не так много, как запомнилось с прошлого посещения метрополитена. Я плюхнулся на свободное сидение в самом дальнем углу вагона, чтобы продолжить тихо и спокойно продолжить предаваться своим мыслям и попытаться выстроить план действий в подробностях и логично.       На следующей станции к нам в гости завалилась компания молодых людей, немного подвыпивших, для которых, судя по всему ночь продолжается. Парни и девушки, всё примерно одного со мной возврата. Я лениво наблюдал за ними, думая о том, что им несказанно повезло оказаться в метро со мной сегодня.       Они громко смеялись, то и дело дразня или подкалывая друг друга. Несколько парней подшучивали над своим другом, толкая его в сторону раскрасневшейся девушки. Я думаю, что имею полное право относиться к ним с иронией.       Каково это развлекаться в туповатой студенческой компании, мыслить и чувствовать на девятнадцать лет, беспокоясь только о том, как ответит понравившаяся девушка на твои ухаживания. Наверное, очень скучно.       Когда тот парень, с крашеными синими волосами и гитарой за спиной робко пытается заговорить с девчонкой, я стараюсь придумать, как ловко и точно убить как можно больше людей, чтобы меня снова услышали. Кому из нас лучше известно понятия самовыражения? Мне вдруг стало от себя тошно.       Он вытащил гитару, явно приготовившись играть. На него обратились все взгляды присутствующих.       Довольно посредственно, но по-своему мило, он исполнил одну из самых известных песен группы Nirvana, в пределах своих возможностей подражая голосу Курта Кобейна.       Другие ребята снимали его маленькое выступление на телефон. Пока мы мчались сквозь невероятно бездушное пространство подземного тоннеля, чувствуя, что время и события смешались в одну тягучую, безвольную массу, я нехотя признал, что рад быть сегодня безоружным.       Остальные парни из этой компании поддерживающе хлопали, а некоторые даже подпевали, хотя взгляд синеволосого парня был обращён единственно к девчонке. Мне стало просто щемяще-грустно, почти даже душевно больно, вроде того чувства, которое испытываешь, глядя ну очень трогательный фильм. И тогда мне, вроде как, захотелось тоже сделать что-нибудь для своей девочки, пускай это «что-нибудь» даже ей не понравится.