Hi, monster

Иногда для того, чтобы добиться желаемого необязательно прилагать усилия или напрягать ум — в конце концов всегда можно убедить других, что помогать мне есть великая прерогатива. И мне действительно практически ничего не пришлось делать, чтобы выбраться из Аркхема, говоря по чести, я даже сам пришёл в глубочайшее изумление от того как быстро и ловко всё провернули мои поклонники. Всё началось прекрасным тихим утречком, когда я, только-только отходя от сна, шёл завтракать вместе со остальными пациентами. Пейзаж за окнами, изуродованными решётками, утопал сегодня в вате. Тени, деревья, смутные образы в молочном море, не было больше этих здоровых домов, не было шоссе и Готэма не было, оставались случайность и приблизительность, тени, разраставшиеся и исчезавшие в тумане. В моё последнее утро в Аркхеме по лечебнице холод разливался, как свинец.  — Опять перловая каша. Как же я скучаю по блинчикам своей мамы, — сказал, если о нём кто-то ещё помнит, алкоголик с бредовыми идеями. Я поднял глаза и неминуемо встретился взглядом с Готтфридом. В моей голове роились мысли о прошлом, особенно о сентябре, который я провёл на воле, как о месяце, за повторение которого мне, пожалуй стоит побороться. Сегодня была среда, а значит, пришло время моей любимой традиции — безуспешного звонка одной юной леди. Готтфрид прекрасно помнил об этом, не знаю какого чёрта ему доставляет такое удовольствие наблюдать за мной. Именно из-за этого и пялился сейчас. А возможно просто из-за того, что он помнил наш последний разговор. Из-за невидимой ледяной стены, ограждающей каждого пациента, без исключения, в такой дубак, все они казались холодными на цвет, почти синими, будто каждого из них уже успел прикончить какой-нибудь услужливый убийца. Я отбросил в сторону тарелку с нетронутой пищей, что вызвало нежелательный грохот, и откинулся на спинку стула. Ко мне мигом обратились взгляды присутствующих — они вообще от любого моего движения в обморок упасть готовы были. А теперь, видя, что настроение у меня паршивое, готовились к худшему. Но устроить очередной концерт мне не дали. Стартовала самая интересная часть дня. В зале началась какая-то непонятная суета, забегали работники больницы, требуя присутствующих разойтись по палатам. — Что ещё за хрень? — Д-д-думаю нам лучше идти… Я повернулся к выходу — там парочка санитаров, в том числе мой друг Торренс подгоняли пациентов к выходу, на их лицах была сосредоточена крайняя степень напряжения, а возможно, даже страха. Я поднялся следом за всеми остальными. А потом прогремел, мать его, взрыв! Признаюсь, даже до меня тогда не дошло, что именно происходит вокруг, и что вроде как это будет тот самый мой долгожданный выход. Санитары и психушники, которые успели доползти до выхода упали на землю, живые правда, но напуганные до чёртиков. Началась самая настоящая паника, хотя каждый психопат реагировал на происходящее по-своему. То есть, кто-то, конечно же, заорал и побежал прятаться, пожалуй даже преувеличенно испугавшись; кто-то начал пороть чушь о том, что это «кара Божья за наши грехи»; кто-то почувствовал себя в своей среде и теперь радостно кувыркался по полу. Ну, а я просто офигивал пока что. Я думал, что по части террора здесь я главный специалист? Там, в глубине толкучки у выхода раздалась уже знакомая мне автоматная очередь. Я повернулся и увидел коренастого мужчину с искажённым лицом, перед которым толпа расступилась. Орёт. Какой-то сумасшедший, решивший пострелять по пациентам больницы? Лицо его мне точно было незнакомо. Я подумал о том, что вроде неплохо было бы отойти куда-нибудь, чтобы не стоять тут, словно мишень в тире, пока вокруг носились люди. Начали стрелять со всех сторон, и я понял, что это ни один безумец, а целая толпа террористов. Безоружные пациенты сбились в кучу, натыкаясь со всех сторон на дуло автомата. Оказавшись немного в стороне, но всё же в числе захваченных, я был до крайности возмущён, однако не высовывался пока, прикидывая кто эти люди такие и чего от нас хотят. Мы смогли рассмотреть напавших — снова одни мужики, разодетые, как ни странно, как-то по-клоунски. Нет, я серьёзно, каждый, кроме мужика, которого я увидел первым делом, скрывал лицо за дешёвой клоунской маской. — Мы пришли, чтобы сеять хаос и разрушения, — в центр вышел неприкрытый маской, картинно размахивая автоматом, — И просим нашего лидера повести нас за собой. Отныне и навсегда Вы свободны! Я не сразу почувствовал всю важность этого момента. Он обращался напрямую ко мне и очень помпезно. Я отпихнул кого-то стоящего на пути в сторону, быстрым и нервным шагом выходя к захватчикам, чувствуя, что начинаю задыхаться от гордости. Я уже не сдерживал улыбки, от которой просто начисто сводило мышцы на лице, являя миру свой прекрасный оскал. Мужик по мере моего приближения буквально на глазах преобразился — на его лбу выступили капельки пота, глаза забегали, как у провинившегося школьника и он отошёл чуть в сторону, почтительно потупившись. Один из террористов в маске вручил мне в руки довольно увесистый пистолет и также удалился прочь. Я, вооружённый и опасный, стоял в центре проклятой столовки и жадно вдыхал ледяной воздух. Шум стих, словно отрезанный ножом. Время замерло. Сотни лиц и глаз повернулись в мою сторону. Вся эта толпа разноцветным, помятым пятном проносилась мимо меня. Лица, исключительно мужские, исключительно отморозков и психопатов, уродливые, не очень, бородатые, лысые, весёлые, испуганные, внимательные, восхищённые — мелькали, как игральные карты в колоде. Это продлилось мгновение. Но я всё же успел запомнить момент в подробностях. У меня болел живот, от того, что к еде утром я даже не притронулся, голова трещала из-за тяжёлых сновидений, но я чувствовал себя на самом высшем уровне удовольствия. И в голове у меня пронеслась одна весьма здоровая мысль — сейчас главное не споткнуться и не грохнуться прямо здесь, под сотней заинтересованных взглядов. — Кто вы такие? — я обратился к человеку без маски, который явно являлся у них главным сейчас. — Мы — истинная сущность Готэма. Мы — те кто слушали и видели… — Это я понял, — прервал я мужика, — Давай по существу. Не хочу показаться грубым или неблагодарным, но вы помешанные сектанты или как? Мужик зарделся, не зная, что ответить мне на такой вопрос. Я припомнил слова Заики-Рика о том, что в городе очень сильно вдохновились моим положительным примером и открыли фан-клуб. Ничего себе вандалы и мелкие хулиганы! Приятно удивлён такой инициативой. — Моё имя Дуайт. Я и все присутствующие объединились во имя одной цели — камня на камне в этом чёртовом городе не оставить! — его голос дрожал, хотя он и старался всеми силами подражать моим повадкам в своей небольшой речи, — Все мы видели Ваше обращение во время штурма полицейского участка и… следили за захватом заложников… — Помню, ладно, — я махнул рукой, вспомнив, что вообще-то времени у нас немного, если эта шайка не намерена устраивать перестрелку с полицией. — Джером! Ну, а этому чего ещё надо? Это всё просто настоящая вакханалия. Прибежал, хотя его и не звали, мистер Готтфрид, собственной персоной, и мои дебилы направили на него всё своё оружие. — Всё это твоих рук дело? — раздосадовано спросил он, — Ты не можешь просто уничтожать всё, что встречается у тебя на пути. Скоро у тебя вообще ничего не останется, понимаешь? — Что ты можешь знать, мистер Джофф, — лихо ответил я ему, как бы даже позабыв, что времени у нас крайне мало. Иначе полиция снова закроет всю контору. — Иногда даже полезно уничтожать всё на пути, не позволять людям расслабиться… Всегда находятся люди, которые в самый интересный момент начинают читать мне мораль. Просто очень странно, что сегодня распылять добродетель вызвался Готтфрид, убийца и педераст. Просто лицемерие, ребята. — Сколько ещё людей падёт от твоей руки? — высокопарно выпрямился мистер. — Ещё как минимум один, — я вытянул перед собой пистолет, направив его в сторону Готтфрида, — Помнишь, я обещал тебе… Я уже забыл это чувство. Смотреть в глаза человеку, чью жизнь собираешься отнять. Умоляю лишь о сочувствии. Ведь я действительно вынужден идти на это, хотя в данный, конкретный момент моё преступление, как может показаться на первый взгляд, и лишено всякого смысла. Но в моей, возможно действительно больной голове, всё было логично и правильно. Мне в ладошки вложили оружие, от меня ждали убийств-убийств и только убийств. Мистер Готтфрид действительно был очень необычной персоной, но моя рука, как говориться, не дрогнет. Ну, и я продырявил его одним выстрелом. Парочка приспешников рядышком истошно заржали. Готтфрид упал на пол, его лицо исказилось от боли и шока, теперь уже навсегда, а я развернулся к выходу. Остальные пациенты стояли, окружённые клоунами. Некоторые валялись без сознания, из-за недавнего взрыва, расстрелянных (кроме Готтфрида) не было. Я понимал, что пришло самое время попрощаться с людьми, которые были моей постоянной компанией весь этот год. От неожиданного треска, я будто пришёл в себя и поднял голову — последствием взрыва стала горящая крыша на противоположной стороне этого зала. Наверняка, там, в коридоре, куча убитых. И нам была пора идти. Я круто развернулся в сторону выхода, чтобы скорей свалить, а ни то, не дай Бог, потолок обрушиться и все старания этих дилетантов будут напрасны. Мы пробирались сквозь завалы, дым и темноту. К счастью, удалось найти выход на лестницу. Мы начали спускаться вниз. На лестничной клетке было светло, а на ступенях лежали куски бетона. — Сейчас будет ещё один взрыв, на первом этаже возле крыла персонала, — сообщил мне Дуайт весёлым голосом. — А что с врачами и санитарами? — Ребята загнали их туда. И когда бомба сработает, — он ухмыльнулся мне, вроде как безумно, — Бух, и всем докторам крышка. — Всем. Докторам. Доктор Хармон, — я хлопнул себя по лбу, — Вот чёрт! Это была плохая новость, охереть просто плохая. — Вы, болваны, хотя бы понимаете, что вы сейчас натворили! — заорал я, резко остановившись на лестнице, пока Дуайт еле избежал столкновения со мной, — Дефективные уроды, вы знаете кого вы там сейчас обрекли на «Бух!»? Да вы же просто ударная сила придурков, понимаете? Твою ж… Если бомба сработает через пять минут, то я конечно и пробовать не стану спасать Дока. Но, чтоб меня, всё это в действительности выше моих сил. Я обернулся в сторону коридора, ведущего к заминированной части больницы. — Сейчас! Раздался новый взрыв. Очень резко запахло гарью. Появился громкий, ужасный запах, тошнотворный такой. Чудом оставшиеся кое-где после первой атаки целыми стёкла разбились на мельчайшие осколки, некоторые парни повалились на пол, хихикая. Я пошатнулся и прижался к ближайшей стене, не слыша и не видя больше ничего вокруг. Я словно находился в вакууме, сбитый с толку и с мыслей, растерянный и злой, словно, блин, шакал, не мог идти спокойно. Только что моего доктора Хармона разорвало на части глупой бомбой, этой тупорылой бомбой, безумной и абсолютно ненужной. Мой извилистый путь затянут петлёй, а город, как и его прославленная лечебница догорает. Когда все дороги стали вести никуда, пришла пора возвращаться домой. Я оказался на улице, когда пепел и гарь закрыли собой всё, что я хотел и пытался увидеть. Готтфрид сказал, что у меня скоро ничего не останется, а меня подобные угрозы отнюдь не радуют. Если каждый пласт моей жизни связать с определённым человеком, то только что разорвался на кусочки очередной такой период. Это конец очень важного, почти определяющего момента, на самом деле просто свинство. Когда дым немного рассеялся, мы были уже на достаточно далёком расстоянии от Аркхема, и я смог в последний раз «насладиться» видом этого гадюшника. Мне бы хотелось найти тело Виктора Хармона, если от него хоть что-то осталось, пожалуй, чтобы убедиться, что он действительно мёртв и никогда больше не проведёт со мной свою беседу. События и люди вокруг меня кромсаются в прах всё больше и больше, будто их с корнем вырезает из жизни кто-то могущественный и страшный, кто-то сильнее меня и моего «безумия». И этот кто-то не позволяет мне насладиться всевластием. Если от Дока действительно ничего не осталось… Будут страдания и траур. И тогда Оливия меня к себе не подпустит точно. Добровольно. *** Что воля, что неволя. Я готовился к своему новому походу, пока люди расступались передо мной, как воды Красного моря перед Моисеем, буквально в некуда. А мне нужно было, чтобы меня слушали внимательно и скромно. Мне осточертели эти мужланы. Я разобрался для себя, что представляет моё новое окружение, чего они от меня хотят и как далеко готовы зайти. Но и дня в этой компашке я более не вынесу, никого не пристрелив, поэтому выдвинулся на «дело», на важное дело, которое слишком долго удаляла от меня судьба. Ночь была душной и влажной, я быстро шёл по узкой, продолговатой улице на окраине города, по пути то и дело встречая подвыпивших кадров и, пожалуй, намного реже, приличных граждан, торопящихся в свои тесные квартирки. Улица была плохо освещена, никто из пяти или шести прохожих не узнал меня, поэтому ли, или потому что личность моя куда более скромная, чем мне казалось раньше. Я зашёл в один из этих убогих домов, громко хлопнув дверью, и оказался в не менее неприглядном подъезде. Я уже проходил здесь однажды. Между стенами этого подъезда ещё покоился безмятежный вечер. Я слышал звуки и голоса, доносящиеся из разных дверей, когда шёл по тёмному коридору. Свет здесь казался ещё более призрачным, чем темнота — он был бессмыслен, тогда как всё в этой жизни должно стремиться к осмысленности. И этот свет был нелепым, даже нездешним; он исходил из дальнего окна и разрезал мрачное пространство помещения своим пустым свечением. Нужная мне дверь, естественно, оказалась заперта. Так, придётся выбивать её, внимание, господа, шоу начинается. Переводя дух, я сделал шаг назад. Говоря по чести, раньше мне этого делать не приходилось, в конце концов, просто расхерачить замок пулей было бы гораздо легче, но тут рядом людей многовато. Не верьте фильмам, в которых крутой и сильный герой выбивает дверь плечом, да ещё и с первого удара. Вообще умение выломать дверь — одно из самых бесполезных мужских навыков, как свист или метание топора. И, знаете, я всё это умею, поэтому готов практиковаться в изучении нового ремесла. Так, расстояние от двери чуть меньше ножки, плечи расправить, ноги на ширине плеч. Мишень — точка рядом с ручкой, возле замка. Замок, конечно, на соплях держится, это я уже заметил. Поэтому, возможно даже получится разнести его с первого удара. Лупи, красавчик! И я, словно Чак Норрис, выломал препятствие, да ещё и так красиво, что сам от себя в шоке. Наконец, мне больше ничто не мешает. Где Оливия может ходить в одиннадцать вечера? Может поехала к тётке? Сегодня, наверное, должны были быть похороны, времени с Того случая в Аркхеме прошло достаточно и недостаточно одновременно. Ладно, думаю, можно использовать этот момент, чтобы разузнать что да как здесь. В прихожую вывалился рыжий кошак. — Добрый вечер. Животное раскрыло пасть, будто хотело что-то ответить, но не произнесло ни звука, а вместо этого быстро подскочило к кормушке. — Да, я тоже жрать хочу. Зверь, рассудив, что кормить его я не стану, потерял ко мне всякий интерес и направился искать тёплое местечко, чтобы дрыхнуть и дальше. И был таков. Я оказался в небольшой, довольно скудной гостиной, достаточно правда уютной, заполненной кучей мелких предметов, наподобие фотографий, косметики и журналов. Хотя, в целом, порядок был неплохо организован. Я взял в руки одну из этих занятный девочкиных вещичек — фотографию, на которой было запечатлено семейство Хармонов. Отец, мать и дочь, всё как и положено. Док улыбался спокойно, но счастливо, приобнимая обоих дам за плечи, его жена выглядела самой весёлой и жизнерадостной из их компашки, а Ливи смотрела с фотографии скромно и мило. Благолепие. Я отложил фоторамку, перевернув её изображением вниз, нам сейчас сородичи не понадобятся. Это было одно тех глупых моментов, когда с явлений и предметов имена, присвоенные им людишками, слетали, словно шелуха. Как розовые очки слетают с глаз мальчиков и девочек, которым приходится слишком быстро взрослеть. Она вошла в квартиру тенью. Я бы хотел ошарашить её своим присутствием немного больше, но мне хватило одного обречённого взгляда глаз покрасневших от слёз и отсутствия сна, чтобы успокоиться. Мне нравилось видеть её такой — это и был необходимый мне спектр эмоций, этот надрыв и это отчаянное желание быть защищённой, быть в безопасности. — Я знала, что ты придёшь. — Тогда почему не приготовилась? Или там за дверью ударная группа полиции, а? Она остановилась у входа в комнату, крепко держась за дверной косяк. Будто, блин, без этого он отвалится. — Соскучилась по мне? — Нет. Ну, естественно мне стало смешно. Она поморщилась, будто мой смех похож на треклятый скрип мела по доске, очень противный, но я постарался не придавать этому особое значение. Потому что прекрасно понимаю — ей тяжело видеть меня, особенно теперь. Но… в конце концов, кому сейчас легко? — Это ты виноват в его смерти, — её глаза буквально блеснули яростью, милое личико перекосилось в такой страшной гримасе, что я едва не схватился за сердце от страха. — Не-а. В том, что Док откинулся меня обвинять попросту нечестно. Мои руки чисты и обеззаражены, как видишь, — пересиливая себя, отвечал я ей подчёркнуто непринуждённо. Мою Ливи было просто не узнать. Тушь под глазами размазалась, превращая её едва не в ведьму, волосы прилежно убраны в пучок, а одета она была, конечно же, в чёрное. Чёрное платье и туфли чёрные. Я бы не хотел видеть на ней столько этого цвета. — Твои псы разнесли к чертям больницу… Столько погибших, а ты говоришь об этом так просто, будто вообще здесь не при чём. — Я никого об этом не просил. Да и смерти Дока я не хотел… никогда. — Боже… — она отвернулась от меня, массируя виски пальцами. Приходилось терпеливо ждать. — Что для тебя вообще значит человеческая жизнь? Неужели можно так просто продолжать расхаживать по земле и радоваться, зная, что из-за тебя чья-то семья лишилась человека, которым дорожила и которого любила, — я больше не видел её лица, но в голосе сквозило столько ужаса и боли, что у меня перехватывало дыхание, — Ты и представить себе не можешь, что отнял у этих людей! Ты чёртов урод, выродок, понимаешь это? Лучше бы Гордон пристрелил тебя при задержании, всем от этого было бы легче! Она осеклась, осознав глупость своей истерики, в особенности последней реплики. Я не дёрнулся ни на шаг в её сторону, решив выслушать всё, что ей необходимо сказать. Даже с каким-то мазохистским удовольствием внимал, кипя правда от злости. — Чего ты ещё от меня хочешь? Что ещё у меня можно забрать. Я криво улыбнулся ей. Всё же порой она говорила такие детские, невинные вещи. Потеряла папочку и думает, что у неё больше ничего не осталось. Дети нынче растут очень медленно, а когда приходится взрослеть оказываются не готовы. У девочки осталась мама, тётка, друзья и целый мир в придачу. Её детство и так продлилось слишком долго… — Ещё очень и очень много чего. — И это угроза? — спросила Оливия подчёркнуто смело. Я знал, что на заявление типа «Если ты пришёл убить меня, то давай, сделай это!» ей храбрости не хватит. — Нет, утешение, — мне надоело это расстояние между нами, нас и так долгое время разделяли стены психушки. Именно поэтому я подступил к ней ближе, — Может ты встретишь меня как следует, мм? Я так этого ждал. О, как в этот момент впечатлял взгляд этих выразительных светлых глаз. Как ножом по сердцу пройтись. Тупым и ржавым ножом, словно выражение её бесплодного бешенства. — Я тебя ненавижу. А потом она заплакала, словно всё это время лишь вселенскими усилиями удерживала себя от такого естественного для себя порыва. Я грустно улыбнулся, пока она в порыве рыданий старалась вжаться в стенку, отстраняясь. Очень жаль. Я заправил одну выбившуюся из её строгой причёски прядь за ухо, как это обычно делают в фильмах на самых романтичных моментах, и просто прижал к себе. Она казалась такой маленькой и такой хрупкой, словно какой-то зверёк, которому одним неосторожным движением можно сломать шею. И это, знаете, придаёт уверенности в своей физической силе. Она дрожала в моих руках, будто замерзала насмерть, хлюпая носом и глупо рыдая. А потом так крепко вжалась в мои, кхм, объятия, что мне дико захотелось протянуть умилённое «Оооу». Когда Оливия уткнулась мне в плечо, я даже смог почувствовать мокрые следы от её горячих слёз через одежду. Одной рукой я прижимал её к себе за спину, другой гладил по голове, словно плачущего ребёночка, которого пытаюсь успокоить, и наше положение ну очень забавляло. — Тихо, Ливи, всё в порядке. Хочешь, я найду тех, кто это сделал и мозги вышибу? Или животики вспорю. Ну же, хочешь? Её рыдания были настолько мощными, что она даже ничего не смогла ответить. Наш мир на эту ночь сузился до размеров маленькой тесной комнатки, тогда как за его пределами простиралась холодная и жестокая пустота, убивающая человека изнутри, словно выжирая его сердце и лёгкие. Не знаю, как Оливия, но мне сейчас было просто нереально хорошо, как милый и домашний праздник для моей израненной души. Я легонько отстранился, оглядывая собственное творение — макияж на её лице как ветром сдуло, глаза краснющие и кроткие, блестящие. Не скажу, что слёзы делали лицо Оливии красивым, скорее, наоборот, но, тем не менее, в моей больной голове пронеслась мысль, что именно такой мне нравилось видеть её больше всего. Я поцеловал её в губы, пожалуй, слишком восторженно для такой драматичной ситуации, но кто станет винить меня? Справедливости ради стоит сказать, что я как обычно всё сделал за нас обоих. Оливия наверняка вообще готова сейчас без чувств свалиться, как дама довольно чуткая. И потому приходится всё брать в свои руки. Пожалуйста. ФБР, описывая портрет серийного убийцы, используют понятие «периодов охлаждения», обозначающее некоторую временную передышку между приключениями маньяка. Со мной, наверное, происходило нечто подобное. Жизнь, особенно такая насыщенная, как у меня, протекает в различных пластах, и у каждого — свои цезуры, ритмические паузы, необходимые, чтобы перевести дух и сгармонировать действительность. Мне нужна была Оливия, чтобы привести голову и чувства в порядок, чтобы уравновесить поток событий. Стресс после года в компании психопатов, затем, в компании психопатов-фанатиков и, наконец, после убийств, заглушить может лишь девушка. Ей было больно. Она скорбела. Не хотелось обижать её сильнее, но, думаю, Док не должен стоять между нами — это было бы как-то неправильно. Я не мог винить её — девочка впервые в жизни теряет близкого человека. К тому же, как известно, она всегда была тепличным растением, очень хрупким и очень домашним. Этим мне и нравилась. Всё дело в балансе, в контрасте и в умении правильно выстраивать композицию. Прекрасно понимаю, какое воздействие на её фарфоровую психику оказывает одно моё присутствие. Приходится держать себя в руках и быть очень аккуратным, почти по-ювелирному аккуратным. Сделаю один неверный шаг — и я её испорчу. Либо сломаю, либо извращу, как Вселенная некогда извратила меня. А другая Оливия, которая перестанет дрожать передо мной, как лист осенний, которая утратит свою наивность и свежесть, не нужна мне. Поэтому я так осторожен, но одновременно достаточно твёрд, вот что! Она дулась на меня, за то, что, видите ли, я «повинен в смерти более десятка человек и ещё косвенно едва не полсотни», да и вообще человек не очень хороший. Поэтому, боролась с целой плеядой противоречивых эмоций — с одной стороны праведный гнев ко мне, с другой — потребность; отвращение к самой себе и удовольствие. Мне приходилось быть снисходительным. Но, как бы сильно Оливия не злилась, чтобы не говорила и даже не думала, всё это в действительности неважно… Ведь если она снова не оттолкнула меня, значит, не так уж сильно ненавидит.