Хочешь — отгадай

Саура как и Мелькора была измучена глупыми снами, которые приходили несмотря ни на что. Сколько бы они вместе не кружили по тому «городу», который отыскали, впервые оказавшись в этом во истину красном месте, усталость всегда брала свое. Просыпаясь, каждая из них хватала ртом воздух, пытаясь прийти в себя и осознать, что представший перед глазами сюжет — всего лишь игра подсознания и измученной фэа. Они никак не могли взять под контроль эту часть жизни, которая в свое время была навязана Ирмо всем живым существам. Всякий раз, когда ночь, не менее темная чем день, опускалась на низины, обе валились с ног и засыпали как можно ближе прижавшись друг к другу. Как бы ни были оптимистичны прогнозы Мелькоры относительно поиска разумной жизни — реальность была иной. Дни сменяли друг друга и никого, кроме то ли безумных, то ли занятых своими делами существ, не появлялось перед их глазами. Наблюдать за ними было практически единственным занятием, которое майа и валиэ могли себе позволить. Узнавать их повадки и привычки было чем-то неотъемлемым от повседневного распорядка дел. Мелькора изредка улыбалась, когда замечала их звериную жестокость в отношении друг друга. Часто покачивала головой и произносила: «Какая мощь…», но опускала вторую часть фразы, которая ввергала ее в отчаяние: «Но понапрасну». Саура в такие моменты попросту подходила к Мелькоре со спины и, опустив голову на плечо валиэ, замирала, слушая ее сердцебиение. Да, многие возможности они пытались опробовать, например, зачаровать кого-нибудь из этих существ, но ничего не получалось, что обеих даже озлобило, но зато обострились другие чувства. Майа, сама того не понимая, ощущала на себе практически каждое движение своей госпожи. Ей даже не приходилось подходить к ней ближе. Мелькора, как-то раз внимательно посмотрев на свою слугу, с грустью произнесла: «Саура… ты слабеешь». И действительно, в тот день сил у майа было недостаточно для того, чтобы подняться на ноги. С этой новостью пришли и иные сны. Практически каждую ночь Саура видела то, как в недрах Роковой Горы выливала то самое кольцо, в которое от недостатка идей решила вложить все свои силы. Даже сквозь сон она слышала слова своей госпожи, которая в одном разговоре, насупившись, произнесла: «Это величайшая глупость, сотворенная тобой». Как ни странно, эти слова вызывали непомерный гнев, уж точно не разочарования она хотела от своей госпожи за эту затею: она ожидала возвращения своей госпожи и хотела преподнести ей этот мир сломленным, подчиненным. Эта эмоция отразилась на ее лице, но валиэ не обратила на это внимания, задумчиво рассматривая горизонт. Во сне она чувствует присутствие иных существ. Они странно одеты, их гораздо больше, они тоже что-то создают, нечто иное и непохожее на кольцо, что-то, что также будет иметь силу и разум. Существа не смотрят на Сауру, они заняты своей работой, также как и она своей. Но какое-то понимание проскальзывает в сознании, как дуновение ветра… И тут же исчезает, так и не укрепившись. Где-то вдалеке слышен чей-то незнакомый голос, который чуть ли не по буквам произносит: «Это я тебя создал». Создание тех существ словно внемлет ему, но не покоряется, оставаясь при своем мнении. Говорящий так похож на этих странных существ… В этих снах мешались представления о «тогда» и «сейчас». Каждый раз добавлялись новые подробности. И однажды настал тот самый случай, который заставил губы валиэ побледнеть от испуга, хотя, спрашивается, чего бояться тому, кто и представляет собой мрак. Саура видела сон, но он отличался от всего того, что она знала ранее. В том месте, где она оказалась были белые стены и потолки, а также огромное стекло, которое скрывало за собой нескончаемый мрак, через который, казалось, не пробьется ни единого луча света. Десятки майар стояли поблизости, где-то вдалеке слышалось прекрасное пение, та самая Первая Тема; казалось вот оно, то самое сотворение мира, при котором она еще не была собой. Осматривая десятки аккуратных одухотворенных лиц, она не могла найти одного единственного; встречаясь взглядом с ней, эти лица приветливо улыбались, но продолжали повторять слова Темы, Саура и сама старалась не упускать слов. Она не могла назвать имени того, кого искала в толпе, она проталкивалась сквозь айнур, надеясь застать того, о ком не могла вспомнить по своей воле. В голове, словно придавленное насекомое, так и билась мысль: «Я скажу ей… Точно скажу». О ком шла речь она не понимала до тех пор, пока не растолкала каждого, кого встретила на своем пути. Дорога заканчивалась, один единственный майа, дернул ее за рукав с тихим вопросом: «Куда направляешься?» В эти минуты Саура понимает, что рядом никого, Тема стихла, только это существо, которое спокойно изучает эмоции на ее лице. Кажется, этот один из ее приятелей, с которым она общалась до… До чего? Ответ звучит чуждо, но почему-то только он приходит к ней в голову: «Там мама». После ответа и он исчезает где-то во мраке, Саура остается одна. Мрак кругом ее уже не пугает, он становится продолжением фэа, чем-то, что качает ее на руках, словно узнает и не хочет отпускать, но чего-то по-прежнему не хватает. Чьего-то лица. Чьего-то властного прикосновения. Кого-то, кого Саура уже не в силах вспомнить. В ту же секунду слышится чьей от отчаянный вопль, который заставляет душу уйти в пятки. Только одно слово крутится в голове: «Мама», но оно никак не соотносится с тем воплем, который она слышит так четко, словно нечто жуткое происходит всего в двух шагах от нее. Она со все нарастающим беспокойством осматривается по сторонам, пытается вспомнить, но вопль повторяется вновь и вновь. У нее есть предчувствие, что она должна быть в этот момент рядом с кем-то, что должна помочь, заставить в конце-концов кого-то прийти на помощь. Когда голова уже взрывается от догадок, чьей-то ехидный, непохожий ни на что голос произносит: «Это я ее съел…» — Мама! — этот жуткий крик пробуждает валиэ моментально. Она с беспокойством рассматривает ворочающуюся рядом Сауру, но не сразу протягивает к ней руки, чтобы разбудить. Лишь когда она замечает тонкие дорожки слез, идущие от щек слуги, та хватает ее за плечи и слегка встряхивает, зовя по имени. Нечто вроде жалости колет ее грудь, и она воспринимает это с некоторой дозой презрения, но прекращает попыток растормошить майа. Когда Саура в ужасе раскрывает глаза, она не спрашивая разрешения, хватается за валиэ, утыкаясь носом ей в шею, но рыдать не прекращает. Той не остается ничего другого, кроме как обнять майа в ответ к своему неудовольствию… Хотя она врет себе. Ничего другого, кроме как обнять слугу и у нее не возникало в мыслях. Странное слово, которое, кажется, берет свое начало от эльфов, теперь плавит нечто в ее груди. И ей не хочется признаваться. Она тоже видела во сне кошмар. Нурн. Эта область вечность выделялась среди гиблых просторов Мордора. Ночь в Нурне подобна смертельному недугу. Мрачную фигуру во мраке не рассмотрит никто, даже если постарается. Майа ждет. Как и любая бесовщина, презирает жизнь. Как и любой темный, ненавидит людей. Как и хозяйка, жаждет уничтожить все вокруг, прикрываясь россказнями о том, что сумеет подчинить. Глупость. Очередная ложь. Дань прошлому. Нельзя подчинить то, что создано другими. Не поддается. Как ни старайся… Она знает, что в скором времени в очередной раз проиграет, ведь давно развоплощена и не может принять физическую оболочку. У валиэ было искажение. У нее только некромантия. В сравнении с тем, что было, эти знания можно назвать только одним, знакомым любому, словом — ничто. Падение будет болезненным. Двое разведчиков-предателей найдутся где угодно. Подкуп сильнее любого другого оружия, припасенного у зла. Действует безотказно. Всегда. Не обязательно в Мордоре. Двое подходят к ней ближе, не поднимая взглядов. Знают, что эта древняя ведьма способна на все. Неизвестно, довольна результатом или нет. Неизвестно, зачем просила вызнать то, что они будут вынуждены сейчас рассказать. — Как ее имя? — блеск глаз безумен; предатели знают, что лучше торопиться с ответом. — Марвен, — тихо, стараясь не смутить слишком громким возгласом. Неизвестно, как она поступит сейчас… Молчание тянется, как натянутая веревка над пропастью. По лицу темной невозможно догадаться, о чем она думает. Кажется, недовольна. Кажется, что сейчас махнет рукой, и все печали рассеются, ведь она не стесняется убивать тех, кто помогает ей. В обычном облике майа говорит тихо, словно тот же ненавидимый им любой смертный человек, но от слов не легче: — Ступайте. Двое убегают от нее чуть ли не в слезах. Им без разницы, почему она решила иначе… Воплощение тьмы остается в одиночестве. Она долго стоит на одном месте, просто втягивая воздух ноздрями. Хочет хохотать от радости, хочет кружиться в каком-нибудь безумном танце… Хочет. Но ничего из этого не делает. Нельзя будить людей. Никто не должен знать о том, что сегодняшний день для нее особый. Никто не посмеет узнать о том, что у темной тоже есть чувства. Лучший день в ее вечной жизни, которую в скором времени она отбросит, как надоевшую игрушку, в сторону. Темная улыбается. Звездам. Жухлой траве. Бесчисленным камням. Ненавистному морю. Сигнальным огням в отдалении. Впервые за столько лет. С самого начала приходить сюда было безумием, но отказать себе в этом… Столько лет успокаивать себя краткими беседами через целую вечность, без возможность увидеть хотя бы глаз. Нужно бы убедиться. Какая именно грань мира? — Без тебя я потеряна… Марвен, — произносит чуть слышно, припоминая значение, будто бы пробуя на вкус. Она не отмечает для себя момента, когда оказывается рядом с ее колыбелькой. Старается не удивляться своей глупости; ноги будто бы не слушались весь этот путь. Отмахиваясь от лишних возмущений, майа делает последние два шага. Девочка не спит. Майа склоняет голову над ней. Та рассматривает ее внимательно и не капризничает. Не слыша ни одной ее мысли, майа все равно не может оторвать восторженного взгляда от совсем еще крохотной мордашки. Она уже отличается от других детей хотя бы тем, что слишком спокойно воспринимает присутствие незнакомой ее семье женщины в доме. Лежит тихо. Не хнычет. А вот Темной кажется, что она сейчас расплачется. Так глупо. Майа опускается на колени перед колыбелькой, складывает руки в замок, кладет на них подбородок. Обращает к младенцу нежный взгляд, словно она сегодня стала счастливой матерью, а не та пропитанная морской солью волчица-одиночка. Не видит отвращения. Марвен даже с интересом наблюдает ее действия. Уже достаточно. Майа даже не задумывается о том, что речь той пока еще не понятна. — Я не оставлю тебя. Все, на что упадет твой взгляд, я верну тебе. Даже можешь не просить… Моя воительница, — тихо произносит она, водя рукой в воздухе над ее лицом. Боится дотронуться. Подержать на руках. Заслужила… Ей кажется, что она уже давно разучилась быть аккуратной, а новорожденных так просто лишить жизни. Всего то — выпустить из рук, уронить на пол. Нежность не для чудовищ. Она уверена лишь в том, что будущее совсем юной королевы уже предначертано. Майа прекрасно понимает, что ей нужно уходить, но трудно оторвать взгляд от своей единственной настоящей победы. Она тянет время. Пожар в груди — единственное чувство… Должна нести ответственность. Никогда не приближаться. Ни на шаг. Новая жизнь, в которую нельзя вмешиваться. Вытащить из ужаса, выпустить на волю и оплатить эту цену. Все, что от нее требуется, она сделает. Например, запретит орочью квартироваться в этой части Нурна. Ей все равно, как на это отреагирует кто-либо… Ей бы хотелось просидеть так вечность. — Я отдам за тебя все… Даже свою память, — шепчет совсем тихо, понимая, что дольше тянуть нельзя. Со вздохом Саура поднимается с колен. Не может скрыть боль и быстро оторвать взгляда от младенца. И это не укрывается. В этот же момент Марвен издает крик назревающей истерики, а после начинает тихо хныкать. Майа не успевает сделать и пары шагов, как замирает от этого звука. Ей трудно поверить… Жалобный плач крошит что-то в груди, сжимает. Порождает безумие. «Украсть. Она моя. Ничья больше… Смотреть, как взрослеет. Вырастить именно тем, чем была. Упасть ей в ноги, когда станет старше». Саура с трудом удается снова развернуться к ней. Маленькая, беспомощная. «Украсть. Моя». Темная не понимает детей. Темная не умеет проявлять заботы. Она снова подходит к колыбельке. Не веря своим движениям, тянет к Марвен руки. — Жаль, что ты об этом не вспомнишь, — прижимая Марвен к груди, шепчет Саура, ощущая горечь. Она прекрасно понимает, что не может так с ней поступить. Девочка все хнычет. Маленькие, почти невидиме слезки. Незаменимых нет, но есть те, кого не выбирают. — Жаль, что я никогда не смогу вернуться к тебе, — еще тише произносит темная, сглатывая слезы. Объятия успокаивают. Обеих.

***

На самом деле Мелькора помнила тот момент, когда выбрала тогда еще Мэрион в качестве своей единственной последовательницы, и начало тому этому замыслу было положено намного раньше, чем можно было себе представить. Мыслями Мелько всегда возвращалась к тому моменту, когда ей была нарушена та самая Тема, о которой слагали легенды. Говорят, что Творец в те минуты был невероятно зол, что лицо его было полно презрения к тому, кто посмел так покуситься на его детище. Все было совсем не так. В момент, когда был внесен диссонанс, только Мелько пылала от гнева и нервного истощения, Эру же был невозмутим. Скорее добродушная усмешка проскользнула на его лице, и каждый, кто видел эту сцену, уже прекрасно знал, что так будет. Мелько всегда ненавидела людей, но более других ей было омерзительно имя «Толкиен». Что в этом такого, спросите вы? А как насчет того, что вся ваша будущая жизнь поместится в рамки одного пыльного фолианта? Говорят, что Творца называют Илуватар, но айнур были уверены, что это только одно из имен. Говорили, что его творения множественны и все их не охватить взглядом. И Мелькора с сожалением может признать, что это именно так, потому что видела все сама своими глазами. Прежде чем начать Тему тогда, еще задолго до того момента, когда Арда образовалась, Творец дал каждому экземпляр небольшой книжки, которую просил изучить, прежде чем приступить к работе. Мелькора практически с ужасом узнала на ее страницах свое имя, причем еще больший ужас вызывало то, что ее герой был мужчиной. На немой вопрос, который был в ее глазах, Эру спокойно ответил: «Ты все поймешь сама, когда придет время». Но понимание не приходило. Наоборот, рос гнев. В легендах скажут, что люди пришли после эльфов, но все было не так. Именно человек дал толчок к тому, что одна из могущественнейших валиэр стала павшей. Все потому, что он так выдумал. После того самого диссонанса, Эру сам подошел к ней и позвал за собой. Мелькора могла бы противиться этой просьбе, но что-то в глазах Творца заставило ее поверить ему, и она пошла следом. Через миллионы световых лет и близлежащих галактик Эру показал ей истинное чудо — маленький шарик с континентами. Он сказал ей его название. Оно было «Земля». Вкратце он объяснил, что это первое его творение, и что оно дорого ему более других, а также, что желание создать Арду было заложено одним единственным человеком. — Ты хотел, чтобы я четко следовала тому пути, который он для меня создал? — возмущенно проговорила валиэ. Эру отрицательно покачал головой: — Пойми, Мелькора. Люди — ценнейшее мое творение. Многие из них хотели, чтобы этот мир существовал. Ты даже представить себе не можешь насколько эта мечта укрепилась в их головах. Все, что я делаю, я делаю ради их блага. Презрительная усмешка исказила губы Мелькоры: — Ты не заставишь меня любить их. Эру лишь нахмурился, но спокойно ответил: — Я знал одного гордеца, такого же как ты. Он тоже сделал неправильный выбор. Будь осторожна в своих побуждениях. Этот разговор не выпадает из памяти Мелькоры до сих пор. Сколько бы она ни пыталась его забыть, он все равно возвращался, словно нарочно. Глупая книжка, мерзкие люди и эти непонятные слова. В тот раз она вернулась обратно сама не своя, решив во чтобы то ни стало, брать только мелочи из того, что прочла, но все складывалось немного иначе. Проходили года, со временем Мелькора начала даже смеяться над теми глупостями, которые узнала из книги какого-то человечка, чье имя нарочно коверкала как ей вздумается. Но неизменным было одно. Никогда ей не попадался майа с именем Майрон. Это тешило ее фэа, ввергая в бескрайнее самолюбие. — Значит, что ни говори, Враг у вас только один. Так значит бойтесь меня. О том, что было и будет, говорить было не принято. Все валар и валиэр были в курсе каждого глупого слова той книженции, но предпочитали этого не обсуждать. Тишина сдавливала виски и даже мысли нельзя было допустить о чем-то подобном. Беда была в том, что Светлые никогда не шли наперекор замыслу Творца, поэтому Мелькора, свободолюбивая и имеющая при себе свое собственное мнение, попадала в одни и те же ловушки. Часто бывало, что ее интерес к Земле открывался в новом свете. Во что бы то ни стало порой ей хотелось узнать все тонкости существования этого объекта, чтобы однажды сотворить с ним нечто, что возвысит ее имя, но, вспоминая, что у нее есть свои хранители, она всегда осаждала этот порыв. На то, что она была единственной, кто узнал о ее существовании, ей было на самом деле плевать. Разучиваясь любить что бы то ни было, она строила свои замыслы согласно требованиям гордыни. Она всегда обдумывала шаги, чтобы избежать того будущего, которое ей было суждено, но, как ни странно то, все равно ее смерть свершилась как по написанному. Как и все злоключения. Она могла бы винить в этом Сауру, но ей она ничего не рассказывала о том, что узнала из книги. Страховалась. И как выяснилось, зря. Свое решение создать себе помощника или помощницу еще в те времена, когда отношения с валар можно было описать как нейтральные, она принимает долго, обдумывая каждый свой шаг. Торжеству ее не было предела, когда Аулэ однажды похвастался ей двумя беловолосыми майа, что обучались старательнее других. Создать жизнь. Кажется, нет ничего сложнее в любом из миров чем это, но валиэ, тогда еще владеющей недюжинной силой, это удалось. Она сманила обоих в свое время, но выбрала для этого разные методы. В Сауру она вложила собачью преданность, в Сарумана — хитрость. На второго она рассчитывала больше, потому что от взгляда помощницы ее иногда даже подташнивало. Какого же было ее удивление в тот момент, когда именно первая стала пробиваться в первые ряды несмотря ни на какие трудности. История, написанная в книге, будто бы продолжалась. Мелькора первое время избегала майа, думая только о том, что для нее это означает одно — поражение. Она подвергала Мэрион испытаниям воли, чувств, не желая доверять ей в полной мере. Даже видимая невооруженным взглядом влюбленность не могла успокоить Мелькору. Только когда силы начали ее покидать, ввергая в бесконечные заблуждения, она дала Сауре в руки власть, но всегда озиралась по сторонам, не желая мириться с тем, что выйдет в итоге. Сейчас, рассматривая красные сопки и качая на руках слугу, та чувствует горечь. У нее вкус пепла и слез. Саура называет ее мамой и не может остановиться. Безумие затмевает реальный порядок вещей. Она говорила Мелькоре, что слышит откуда-то из глубин разума голос, что просит ее пойти за ним. Но Саура ни разу не откликнулась на его зов.