Моя сладкая месть!

Я обещал, что наша встреча с Габриэлем состоится очень скоро, но на самом деле мне пришлось потратить некоторое время, чтобы осуществить своё обещание. В Ватикан, где находилась штаб-квартира Святого Ордена и где продолжал жить после возвращения в Рим его рыцарь, прославленный святой убийца и Левая рука Господа, великий Ван Хельсинг, мне не было доступа. Но мне не сложно было следить за Габриэлем. За каждым его шагом. Я начал свою охоту за охотником, на которого безрезультатно охотились стражи порядка многих европейских государств. Моя же охота на охотника, в отличие от бесплодных стараний человеческой полиции, увенчается полным успехом. Габриэль не знал, что, пока он охотится за теми, на кого указывала тайная организация, он сам был объектом того же процесса со стороны его в очередной раз воскресшего давнего любовника, которого он предал и с чистым сердцем дважды отправил в Ад, забыв и думать о нём. Ночью к моим услугам в этом деле были порожденья Тьмы, с удовольствием служившие мне как принцу Ада в силу своей сути и природы; днём — люди, делающие то же за золото, которое является настоящим Богом человека, а вовсе не тот, кому они возвели храмы и лицемерно поклоняются. И последние, уступающие во всём детям Ночи, как ни парадоксально, оказали мне гораздо больше помощи в достижении моей конечной цели, чем первые: ибо архангел в человеческом облике обладал способностью чувствовать присутствие того, что он называл Злом, и его было трудно, почти невозможно, застать врасплох; в то время как таящееся зло в людях могло легко остаться для него невидимым и незаметным… Всё это время, пока я следил за ним и готовил нашу встречу, мне снились сны, сны-воспоминания, в которых я занимался с ним любовью. Наши горячие тела, сплетённые в единую плоть. Сладкие поцелуи, когда мы, пьянея, пили ароматную влагу изо ртов друг друга… Сладостные стоны и сладострастные вскрики… Я просыпался, весь дрожа и пылая, охваченный теми чувствами, что я — дьявольски гордый, непреклонный князь и великий полководец — испытывал к нему тогда — страсть, нежность, всепоглощающую любовь… обожание… Когда Отец воскресил меня и я вернулся в этот мир, чтобы вести с ним войну, я был рад, что моё сердце больше не бьётся и не будет болеть из-за того что моё возвышенное, моё пламенное чувство, дарившее мне неземное блаженство, уничтожил тот, кто и зажёг его во мне… Но мои надежды не оправдались — несмотря на то что моя грудь теперь была «безмолвна», моё замершее навсегда сердце мучительно сжималось, когда я думал о своём убийце… И я гнал от себя все воспоминания о нём, старался навсегда изгнать сам его образ из моего мозга. Он был моей любовью! Благодаря ему я познал это самое сильное в мире чувство, без которого невозможно испытать полноту жизни и счастье! Чувство, в сравнении с которым меркнет всё остальное. С которым не может сравниться ни наслаждение властью, ни упоение славой. Заставляющее забыть обо всём, кроме предмета твоей страсти, захватывающее душу целиком и наполняющее её блаженством… Чувство, которое — я был уверен — не дано было испытать моему гордому сердцу. Я, земной князь, боготворил моего небесного принца! Я думал, что, убив меня, он убил и мою любовь, что её заменила ненависть, но, оказывается, она не умерла… Я понял, что все эти четыреста лет она таилась в моём небьющемся сердце, неведомо для меня самого… Любовь к архангелу Габриэлю… Ибо кто сможет забыть такую неземную любовь? Такого блистательного любовника? Ни человек ни демон не сможет этого сделать… Я ненавижу тебя, Габриэль, и люблю несмотря ни на что… Наконец я признаюсь себе в этом. Но это любовь демона… И скоро ты познаешь её… Явившись ко мне спустя четыре столетия, ты пробудил во мне то, что, казалось, было навеки погребено в душе не-мёртвого… И в этом причина, что я не смог убить тебя, своего убийцу, прибывшего, чтобы убить меня второй раз… Сожаление, горькое сожаление во мне боролось с бешенством и злостью. Он не вспомнил меня! Не вспомнил, хоть то, что было между нами, встречается лишь однажды на миллионы лет! Нет, это было уникально и неповторимо — прекрасная любовь между земным и небесным принцем! Он легко убил меня второй раз, не пожелав узнать о том, что связывало архангела в образе рыцаря Святого Ордена и князя Валахии четыре века назад. Он томился своим беспамятством и страстно хотел узнать о своей прошлой жизни, но моё намерение вернуть ему память отмёл категорическим «Некоторые вещи лучше не вспоминать!», оскорбив этим бесстрастным заявлением наше прошлое чувство друг к другу, при этом я невольно почувствовал боль… В его живом сердце умерли все чувства ко мне, а в моём — мёртвом — нет… Я продемонстрирую их ему — любовь и ненависть демона… Так, что он не забудет об этом никогда, даже если ему в очередной раз сотрут память… Архангел Габриэль, ты причинил мне много боли, но и месть моя будет сладка… Ах, как сладка… К нашей встрече с Габриэлем надо было тщательно подготовиться и обзавестись определёнными предметами и приспособлениями… И вот, наконец, эта ночь настала… Всё было спланировано идеально и прошло без сучка без задоринки. Очередное задание великий Ван Хельсинг должен был выполнять в Версале. Я не знаю, кто должен был стать его жертвой, — эта информация меня не интересовала, — но она должна была быть мне благодарна, ибо охотник, который собирался убить её, в ту ночь сам стал жертвой… Прибыв в этот город, он, страстный любитель модного абсента, напитка богемы, словно какой-то живописец с Монмартра, черпающий вдохновение у музы — Зелёной феи, посетил трактир, расположенный на окраине не слишком людного квартала, славившийся у ценителей полынного стимулятора, где его встретила молодая, замечательно привлекательная и любезная хозяйка. Она, по-видимому, совершенно очарованная посетителем, будучи от него без ума (что не могло его удивить и насторожить, так как высокий и статный красавец всегда пользовался огромным успехом у женщин), подала дорогому гостю отличный ужин, а через несколько минут его, без сознания упавшего лицом на стол, вынесли посетители этого заведения и доставили в означенное мною место, передав эстафету попечительства над ним моим слугам. Так великий Ван Хельсинг, архангел Габриэль, угодил в мою простую и до смеха незамысловатую ловушку. Он был всегда начеку в отношении тёмных сил, но его подвела непредусмотрительная доверчивость к людям. Ничего не чувствующий Габриэль (пока ничего не чувствующий!), так легко и беспечно попавший в расставленный мной силок, оказывается в здании, когда-то служившем тюрьмой, но теперь пустующем. Несколько бесполых серых существ — очень редких обитателей Зазеркалья — переносят его в каменную камеру, где пытали заключённых, и кладут на принесённую сюда кушетку. Я стою рядом и смотрю на бесчувственного охотника, угодившего в мой капкан. — Вот так, Габриэль, моё время пришло… теперь моя очередь, — шепчу я, охваченный дрожью предвкушения, почти не веря, что всё это происходит наяву, что всё это — реальность, что моя очередь действительно настала… — и ты ответишь мне за всё… Опоённый Габриэль в беспамятстве («двойном беспамятстве, — ухмыляюсь я про себя, — но скоро он будет избавлен и от того, и от другого…») не двигаясь и, кажется, не дыша, лежит передо мной. Улыбаюсь, хмыкая. Спящая красавица. Я, помимо воли, очарован своим неоднократным убийцей… Во сне напряжённые, сосредоточенные черты прекрасного лица мужественного героя расслабляются, и оно приобретает присущую ему очаровательную детскую миловидность. Левая рука Господа становится похож на милого ребёнка, на ангелочка. Я помню, как так же любовался своим ангелом, спящим в моей постели, четыре века назад… Разлёт красивых, словно наведённых бровей. Длинные пушистые ресницы. От них падает тень на его щёки. Прямой греческий нос. Чётко очерченный рот. Рисунок губ суров и решителен, как и должно быть у мужчины, но чувственные изгибы их формы, яркость и нежность каймы, как у юной и пылкой девушки, противоречат жёсткой брутальности образа, выдавая горячую и страстную натуру их обладателя, возможно неведомую ему самому, скрытую в глубине под доспехами стальной выдержки, железной воли и хладнокровия, которые он вынужден носить не снимая; но однажды, четыреста лет назад, он сбросил эти заковывающие его душу, духовные латы, держащие её в плену, и отдался своему чувству… Архангел всеми силами противился «греховной» любви к князю Валахии, воспламенившей его мужественное сердце, пытался вырвать из груди это запретное чувство, но, как ни старался, не смог победить его, как и не смог побороть желание близости со мной (желание насладиться мной…) и в конце концов упал в мои ждущие объятия… (Это была сладчайшая победа в моей жизни!) И я знаю, каковы эти красивые, насыщенный цветом, манящие губы на вкус и что чувствуешь, когда касаешься их своими, — ощущение, как от прикосновения к самому роскошному атласу… горячему, душистому, сладкому атласу… Глядя на него, я чуть ли не чувствую умиление… Предвкушающе ухмыляюсь, продолжая любоваться им. Габриэль совершенно потрясающее существо. В него невозможно было не влюбиться. Выслеживая его, я, оставаясь для него незримым, становясь самой темнотой, не раз видел его, шагающего по ночным улицам в маске, на которой изображён символ тайной организации — Всевидящее око, закрывающей нижнюю часть его лица, оставляющей открытой лишь его глаза. «Словно мусульманка», — усмехался я, видя его в этом «никабе». Это сравнение было тем оправданнее, что по глазам его действительно можно было принять за женщину: они казались совершенно обворожительными, чудесными женскими глазами, блистающими натуральной красотой (редчайшее явление) — нежными, выразительными. Их очарование бессильны передать слова… Я хочу, чтобы они поскорее открылись, дабы вновь насладиться их неземной красотой. Мой бывший любовник и убийца, ангел, — восхитителен, сочетая в себе атлетизм, силу и мужество с замечательной красотой, изяществом и нежной прелестью… Пора приступать к «процедуре». Я приказываю донага раздеть моего пленника, заковать в кандалы его руки и ноги и приковать к мощному столбу, расположенному в центре пыточной камеры. Я глотаю слюну, видя его полностью обнажённым… Прекрасный архангел, мой убийца и любовник, пришло время твоей расплаты… Выполнив приказ, зазеркальные существа оставляют меня наедине с моей жертвой. Габриэль висит на цепях, которые не дают ему упасть, как тряпичная кукла. На его лопатках будто горят треугольные шрамы, отмечая места, где у него были крылья, оторванные «Добром и Светом» за любовь ко мне… Я подхожу к искалеченному архангелу и, разжав его рот, вливаю в него «антидот» против снотворного порошка (мои руки дрожат от нетерпения), после чего отхожу от него и располагаюсь у него за спиной на кушетке, закинув ногу на ногу, ожидая пока снадобье подействует и он придёт в себя. Смотрю на его обнажённое тело и меня охватывает дикое возбуждение! Я чувствую, что могу кончить от одного взгляда на это сексуальное великолепие… Это божественное тело должны были запечатлеть в своих творениях великие Леонардо да Винчи и Микеланджело — чистый идеал форм, пропорций и очертаний: золотое сечение во плоти и эталон гармонического сочетания скульптурного атлетизма с благородной утончённостью и изяществом каждого контура, линии и изгиба. Твою мать! Он — само совершенство… Впрочем, в этом нет ничего удивительного: он — архангел, высшее создание в человеческом теле; как и нет ничего удивительного в том, что я, презрев порядок, казалось бы, установленный не только Богом, но и самой природой, влюбился в него четыреста лет назад: он был именно таким существом, кого могла полюбить моя страстная высоносная душа и кому я мог отдать своё гордое сердце. Он был тем, кто был достоин чувства князя Валахии, кого называли сыном Дьявола до того, как он действительно стал им, — Левая рука Господа, архангел Габриэль. Меня буквально бьёт лихорадка… Спустя несколько минут Габриэль приходит в себя. Я подымаюсь с кушетки. Поначалу он не понимает, что происходит. Я стою у него за спиной и блаженствую, упиваясь каждым мгновением. Дьявол! Наконец-то это время — время моего торжества и мести — настало! Твёрдо став на свои длинные ноги — красоте которых могли позавидовать самые прославленные красавицы — великий герой обнаруживает своё текущее положение — закономерная последовательность реакций: непонимание, удивление, шок. Прелестно. Первым делом, естественно, производит попытку освободиться — безуспешно. Оковы на руках и ногах лишь сильнее впиваются в его кожу, оставляя на ней глубокие красные отметины. Я не тороплюсь появляться «на сцене», сполна наслаждаясь каждым мигом, каждым драгоценным моментом… Совершенно неожиданно для себя оказавшийся в капкане охотник, выругавшись — чем вызвал у меня улыбку, — мелодично звеня цепями кандалов, вертит во все стороны головой — так, что его густые ореховые локоны, порхают, как крылья фантастической птицы, — пытаясь рассмотреть «место действия» и обнаружить своего ловца. Меня душит смех: кто бы мог представить Левую руку Господа, архангела Габриэля и по совместительству земного героя, великого Ван Хельсинга, в таком положении? Время выхода, и я возникаю в поле его зрения, подходя к нему с правого «фланга». Его прекрасные глаза округляются от изумления. Он поражён до глубины души: ожидал увидеть кого угодно, но не меня. Сполна наслаждаюсь, чуть прикрыв веки, словно живописец, любующийся любимым полотном… — Т-ты?.. — поперхнувшись от неожиданности представшего его глазам, наконец издаёт ошеломлённый архангел. Торжествую. — Кто же ещё, Габриэль, как не Правая рука Дьявола, мог провернуть такую блестящую операцию с поимкой столь титулованного охотника, на которого безуспешно ведут охоту правоохранительные органы стольких государств, самой Левой руки Бога? — лукаво изогнув бровь, улыбаясь, осведомляюсь я. — Только равный тебе мог справиться с такой задачей. Ведь не всё же тебе быть инициатором наших встреч, я тоже должен проявить в этом деле активность. Он всё ещё не может поверить своим чудным глазам. Картина уморительна. Откинув голову, я от души хохочу. Мы поменялись с ним ролями. — Этого не может быть, — поражённо говорит он самому себе, продолжая, как загипнотизированный, во все глаза смотреть на меня, как делал я, увидев его превращение в оборотня. — Я не призрак, уверяю тебя, Габриэль, и скоро ты убедишься в этом посредством максимально близкого физического контакта со мной… — и так вполне ясное содержание своего сообщения я дополнительно подкрепляю тоном, недвусмысленно намекающим на интимный процесс. Но он поначалу не понимает, что я имею в виду, воспринимая моё сообщение «классически»: что послужит мне питанием. Но я, глядя в его прелестные глаза, похотливо провожу языком по своим губам. Это помогает: он связывает мою демонстрацию со своей наготой и до него, наконец, доходит. Ошарашенно смотрит на меня. Всё поняв, всё-таки не может поверить, что смысл именно таков. — Что, что ты задумал, адское порождение? — ошеломлённый Габриэль, вопреки своей очевидной взволнованности моим сообщением, что демонстрирует смятённое начало его вопроса, остальную часть фразы старается произнести твёрдым и уверенным голосом, однако в нём несмотря на его усилия еле-еле уловимо, но всё-таки проскальзывает предательская дрожь. Великолепно. Я чувствую, что это наслаждение не просто затмит все мои поражения, потери и треволнения и будет мне достойной наградой, а заставит позабыть о них… — Ты что, свихнулся, проклятый мертвец???!!! — возмущённо-ошарашенно восклицает мой небесный пленник. Я знал, что он будет оскорблять меня и этим лишь будет забавлять и заводить меня, но то, как он назвал меня, вдруг бесит меня, я закипаю от злости и рад этому: такое состояние только кстати… — Проклятый мертвец?! Так ты называешь того, кому клялся в вечной любви?! Кого называл самым прекрасным существом на свете? Кому ты целовал руки и ноги, перед кем так любил становиться на колени, ложиться на животик и спинку, раздвигая свои красивые ножки?! (Я делал то же перед ним, но сейчас ни к чему упоминать об этом.) Слыша это, великий Ван Хельсинг весь багровеет от ярости и негодования. Его красивое лицо становится пунцовым от гнева, дивные глаза горят буйным огнём. — Не волнуйся так, друг мой, — смеясь, говорю я ему, наслаждаясь его реакцией, — а то тебя хватит удар и ты не сможешь удовлетворить меня, а это ведь ужасно расстроит тебя. Прекрасные медовые глаза до глубины души оскорблённого архангела от гнева вспыхивают у расширившихся зрачков удивительно приятным, ярким нежно-зелёным цветом и почти горят изумрудами. Любуюсь. Он хочет что-то сказать, но от дикого бешенства язык не повинуется ему, и он в ответ может издать лишь звериное рычание. Какая прелесть. Отбросив голову, отвечаю ему заливистым хохотом. Захлёбываясь от злости и возмущения он, наконец, выкрикивает, безотчётно дёргаясь на своих цепях, чисто рефлексивно пытаясь избавиться от оков, хоть и понимает, что это ему не под силу: — Я отправлю тебя гореть в Ад в третий и последний раз! Мистическое число, демон! Твой проклятый «отец» больше не поможет тебе, мерзкая тварь!!! Чуть ли не счастливо смеюсь. — За то, что я сказал тебе, что ты делал четыреста лет назад? — ухмыляясь, осведомляюсь я. — Это ложь, демон!!! — О, Габриэль, — тем же издевательским и одновременно призывно-манящим голосом, которым я обратился к нему на балу в моём Летнем дворце в Будапеште, дразня его, говорю я своему бывшему и будущему невольному любовнику, — ты ошибаешься, друг мой, и я докажу тебе это. Ты не захотел узнать о нашей давней совместной истории, а это была ТАКАЯ история, Габриэль! Уникальная история, что может случиться лишь однажды! Вершина красоты и драматизма! Перед нашей с тобой историей бледнеет всё, что было, есть и будет. Если бы о ней знали, она бы послужила неисчерпаемым источником вдохновения для гениев, которые бы создали шедевры искусства, основываясь на ней; и то, что мужская любовь запретна, лишь послужило бы дополнительным стимулом в их творчестве, как это всегда бывает. Прекрасная Любовь между земным и небесным принцем, которая окончилась тем, что небесный, пылко клявшийся земному в вечном чувстве, проведя с ним столько страстных ночей, когда они, забыв обо всём на свете, упивались друг другом, убил его, но этим лишь повысил его в ранге, дал ему равный с собой статус, сделал его принцем Ада! Архангел убил его вторично, теперь уже архидемона, но тот снова воскрес и вернулся к нему, а для чего — ты уже знаешь… Слушая мою речь, — не менее патетическую, чем ту, что я произнёс перед невестами и слугами на тему своей ложной бесстрастности (у меня явно склонность к театральности), — архангел дёргается от возмущения, звеня своими цепями, демонстрируя мне своё кипящее негодование и крайнюю степень отвращение к тому, что я говорю. Я слышу хруст его яростно сжатых челюстей и скрип зубов. — Что ты несёшь, больное исчадие преисподней???!!! — возмущённо восклицает он. — Это чушь и бред! Ты сошёл с ума! Всё это мерзкая ложь! Твои извращённые бесовские измышления! Грязные фантазии! Я никогда не был мужеложцем! Этого не было и никогда не могло быть! Но его готовность яростно отрицать и бурная, демонстративная экспрессия негодования, при невольно вспыхнувших стыдливым румянцем щеках, выдаёт его неуверенность в своих словах. Это доставляет мне огромное удовольствие: наконец-то, я смог рассказать ему всё и получить от него реакцию на это, да такую, что принесла мне полное удовлетворение — он не помнил о нас и не желал вспоминать; он страшился своих воспоминаний о нашем совместном прошлом. Он боится этого, он не хочет этого, но подсознательно знает, чувствует, что рассказанное мною — правда. Он борется с этим — но ничего не может с этим поделать. Его сознание говорит: «Нет! Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда! Это ложь!», а подсознание — «Да, демон не лжёт тебе, четыреста лет назад ты любил его, вы занимались с ним любовью, это правда». И это сводит его с ума… Я и не представлял, каким изысканным и тонким будет моё наслаждение… Меня забавляет его пылкая реакция, я, улыбаясь, невозмутимо продолжаю излагать до предела взбешённому архангелу все обстоятельства. — Несмотря на всю твою брутальность и крутость, ты стал трусом, Габриэль! Ты боишься посмотреть правде в глаза. Это жалкая слабость, — говорю я. — Ты не был мужеложцем, тебе не нравились мужчины как таковые, Габриэль. Я был исключением. Ты занимался со мной сексом, потому что полюбил меня. Ты полюбил мужчину, потому что им был я… Я был единственным для тебя. То, что это правда, доказывает факт, что так это и осталось: я — твой единственный мужчина! У тебя не было, нет и никогда не будет другого. — Заткни свой грязный рот, мерзкий демон! Я ненавижу тебя! Не желаю слушать твои бесовские софизмы! — выкрикивает мой пылкий пленник, не оставляя своих безуспешных попыток освободиться, не желая принять правду. — Я презираю тебя за эти выдуманные тобой противоестественные гадости, которыми мы с тобой якобы занимались! Я вполне верю, что ты предавался этим мерзостям, но ложь, что ты делал это в моей компании! Все демоны — лжецы! Твой «отец» — отец лжи! Но я не представлял, что ты, отвратительное, кровожадное чудовище — к тому же омерзительный извращенец! Ты будешь гореть в Аду, обещаю тебе! Я вплотную подхожу к нему, нас разделяют миллиметры. — Не смей приближаться ко мне, тварь! — рычит мой «вервольф». В голосе мужественного и хладнокровного героя явный ужас, который он не в состоянии скрыть… Сполна смакую это. Улыбаюсь, упиваясь, представляя, что он чувствует сейчас: великий Ван Хельсинг, гроза всех чудовищ, легендарная, чуть ли не мифическая личность с опережающей его повсюду славой, в таком позорном положении — обнажённый и прикованный к столбу, лицом к нему, как какая-то провинившаяся наложница-рабыня, которую вздумал проучить её хозяин. Это великолепная картина, я жалею, что у нас нет зрителей… Скольжу плотоядным взглядом (я знаю, что мои глаза горят, как у хищника) по его изумительному телу греческого бога, любовно вылепленному великим Скульптором: великолепный рельеф рук, широкие атлетические плечи плавно переходят в тонкую талию, изящный изгиб точёных бёдер, форма ягодиц — само совершенство и сладость, контуры длинных мускулистых ног очерчивают поразительно утончённые, изысканные линии. Просто объедение… Я облизываюсь и глотаю слюну, и думать забыв о крови…