Беда

Матильда не стеснялась своих эмоций. Она чувствовала, как гнев, словно вспыхнувшее масло, разгорался в её груди. Ярость белой пеленой застилала глаза, руки тряслись, а злость клокотала. Она ворвалась в свою комнату, хлопнув дверью с такой силой, что с потолка посыпались камушки, а крепко прибитая полка с книгами рухнула со стены, упала на тумбу, над которой она висела, разбив флакончики с парфюмерным маслом, которые девушке когда-то подарила Кейра. По всей комнате разлетелся жаркий, пьянящий запах магнолий. Раскалённые слезы катились по румяным щекам бесконтрольно, но Матильда даже не замечала этого, а оттого не спешила их утереть. Подбежав к бадье, она пнула деревянное ведерко, затем, сорвав покрывало с постели, отбросила его в сторону. Матильда даже не подозревала, что в одном маленьком человеке может быть столько эмоций. Злость, обида, разочарование, бессилие, отчаянье, боль и горечь одновременно захлестнули её, отпустив здравый смысл и спокойствие. Сейчас в её сознании вспенилось и поднялось всё самое плохое и отвратительное, что ей удавалось увидеть за свою не особо долгую жизнь. Нянькающие её проститутки из самого грязного и облёванного пьяными простолюдинами борделя, солдаты, сносящие головы нелюдям под хоровой детский визг, жженый запах плоти Новиграда, затрещины от вечно пьяного, вымещающего злость отца, который даже не понимал, за что поддаёт ребенку. Вспомнив первые кражи, она вспомнила и дикий голод, от которого хочется реветь и не хочется жить. Вспомнила жгучий холод ночи и скитания. Всплыло в памяти и чувство странного счастья, которое она испытывала, узнав, что её заберет ведьмак. Она отчетливо увидела всплывший в памяти образ ужасно сколоченной кровати в корчме, на которой она сидела, пока умирающий от похмелья Эдмир болтал с ведьмаком. Ламберта она тогда не видела, видела лишь тень, падающую от мягкого света полыхающего камина. Тогда она вообразила себе, что вот-вот, и всё будет совсем по-другому. Да она готова была выбежать из комнаты и вцепиться в незнакомца руками и ногами, пообещать тому все блага, лишь бы он забрал её с собой. Боль и жалость к себе, которую Матильда отталкивала от себя всю жизнь, вырвались наружу, как снежный ком. Схватив лежащий на лавке плохонький меч, она издала животный рык и начала кромсать. Лезвие вспороло подушки, разрубило все предметы, стоящие на деревянном столе. Занавески, тканые холсты, кубки, книги, стулья, рубахи, так неудачно оказавшиеся на крючке — всё было убито стальным мечом. Тяжело дыша, Матильда посмотрела в зеркало, висевшее на стене. Налитые кровью глаза, проступающие, почти черные вены на бледном лице, лохматые волосы, частично закрывающие жёлтый кошачий глаз. Адреналин всё ещё бурлил в её крови, но транс, охвативший девушку, стал отступать. — Уродка, — прошипела девушка и ударила зеркало набалдашником рукояти. Зеркало треснуло, и большой осколок, упав на пол, рассыпался на мелкие кусочки. Матильда громко всхлипнула, резко развернулась и, взмахнув мечом, отрубила голову рядом стоящему деревянному манекену. — Если бы ты так искусно махала мечом на тренировках, я бы напрудил в штаны от счастья, — негромко, спокойно, но со свойственной ему усмешкой сказал стоящий в дверях Ламберт. Он сделал решительный шаг в комнату и, подобрав изорванные тряпки, разочарованно протянул: — Некрасиво… Матильда выронила меч и тяжёлым мешком уселась на кровать. Плечи её устало опустились, а спина сгорбилась. Закусив губу, девушка зло процедила: — Если я отрублю тебе голову, будет ещё некрасивее, — Тиль сжала челюсть и посмотрела на ведьмака из-под бровей. Ламберт горько усмехнулся. — Ты этого никогда не сделаешь, Тиль, — он устроился рядом с ней и решительно приобнял. — Я бы не была так уверена, на твоём месте. Ведьмак рассмеялся, повернул девочку спиной к себе и прижал к своей груди настолько крепко, насколько мог себе позволить. Матильда не сопротивлялась. Не было ни сил, ни желания. Раскачиваясь с ней вперед и назад, он пояснил: — Мне угрожали разные люди. Знатные и не очень… — он прижался щетинистой щекой к её уху, — некоторые даже пытались привести угрозы в исполнение. Разве я могу позволить убить себя? Да ещё кому? Мелкому, необузданному, отвратительно воспитанному, бедовому волчонку? Скорее уж старик Весемир бухтеть перестанет… — Ты ведь пришёл рассказывать мне о том, что я дура? — перебила его Матильда. — О том, что я что-то там в голову втемяшила? О том, что всё пройдет? Давай, не тяни. — Нет, — просто ответил Ламберт. — То, что ты сейчас испытала, всегда ранит глубже любого меча, Матильда. Что бы о твоих чувствах не говорили другие… — он слегка замялся, — всё будет ошибкой. Потому что твои чувства понимаешь только ты одна и больше никто. Люди ни в каких вопросах так сильно не заблуждаются, как в вопросах любви, — мужчина глубоко вздохнул. — Ты же не подъехала к хвастуну из Ривии со словами: «Я славная баба, ты славный мужик»? Не дожидаясь ответа, Ламберт быстро сориентировался и применил оружие, против которого его Тиль никогда не могла устоять. В мгновение ока его руки оказались у нее на боку. Под громкий истеричный смех своей названной дочери Ламберт принялся щекотать её, приговаривая: — Мы добыли тебе подарок, — голос его было едва слышно из-за смеха гиены и хрюканья, — а она вздумала разрушить крепость, которая древнее самой смерти. Если так пойдет и дальше, тебе придется искать новых жертв. В смысле, учителей. — Ах-ахах, Ламберт, прекрати! — жалостливо кричала Матильда, извиваясь, словно дождевой червяк. — Успокоилась? — мужчина сжал её так сильно, что она не могла сделать даже малейшего движения. — Пойдем, а то провоняешь магнолиями и уже будешь не суровой воительницей, а просто девчонкой. Сопливой фрейлиной, — протянул ведьмак, дразня. — Страшная вонь… — Ламберт, — замерев, прошептала Матильда, — я люблю тебя, ты ведь знаешь? — она шмыгнула носом и прижалась щекой к груди мужчины. — Знаю, — так же спокойно ответил Ламберт, почувствовав умиротворяющее тепло где-то в области грудной клетки. — Знаю…

***

Прибирать бардак они даже не думали. Отворив огромные двери, Матильда прищурилась от яркого света. Разница работы её глаз прибавляла некоторое количество неудобств. Мутировавший легко адаптировался к темноте, в то время как на солнечный свет реагировал чуть ли не болезненно. Во дворе присутствовали все, кроме Геральта, что было для Тиль вполне ожидаемо. Лишь одного из мужчин она никогда не видела. Это был высокий, мускулистый и очень, даже по сравнению с Эскелем, широкоплечий ведьмак. Голова его была абсолютно лысая и сверкала под лучами солнца. Выглядел он очень сурово, и милого шарма шрам на той самой лысой голове ему не добавлял. Челюсти были сильно сжаты, лоб нахмурен, и, казалось, этого ведьмака ничего не могло радовать. От слова «вообще». — Я думал, тут ведьмачья школа, а не институт благородных девиц, — пробасил он апатично. — Не совсем, — хотел было сострить Ламберт, но Матильда его перебила. — Здесь кафедра сверхъестественных явлений Оксенфуртской академии, и вы здесь – главный экспонат, — она перекрестила руки на груди, чувствуя, что и другие ведьмаки относятся к гостю настороженно. — Ах-ах, — фальшиво хохотнул исполин и тут же перевёл взгляд с Тиль на Ламберта. — Сразу видно, твоё дитя. Такой же вредный… Человек, — закончил он. — Все в этой крепости знают данное стихотворение, — Матильда заправила прядь за ухо, — и всем оно нравится. Поэтому ни к чему мямлить. Или ты всегда такой? — Матильда, — Ламберт ухмыльнулся, — познакомься. Этого ведьмака зовут Лето из Гулеты. Школа… — Змеи. Я вижу. А ты голову бреешь или волосы просто не растут? Наверно, это неудобно, чуть что – сразу в цирюльню. — У них с твоим учителем давняя дружба, — казалось, что нарастающую неловкость можно было потрогать руками, — или не дружба. Странные отношения. В любом случае, Лето когда-то нам очень сильно помог, и мы ему благодарны. — Ага, — отозвался Лето. — Мне твоя благодарность, Ламберт, по морде со всей заботой и любовью бьёт. Неважно, — ведьмак расстегнул ремешок ножен и повертел головой, разминая шею, отчего позвонки хрустнули так громко, будто кто-то сломал ветку старого дуба. — Я здесь по просьбе Геральта. Привез тебе кое-что, — он положил тяжёлую лапу на ключицу Тиль. — Посмотри в конюшне. А я жрать хочу. С этими словами он тяжёлым шагом отправился в крепость, следом за ним отправился Весемир, расспрашивая ведьмака о том, что слышно сейчас вне стен замка. Лето отвечал размеренно и без особых эмоций. Казалось, Весемир был рад увидеть кого-то, кроме своих подопечных. Матильда бежала до конюшни быстрее ветра. Даже Ламберт и Эскель, которые обменялись удивлёнными взглядами, не смогли её догнать. То, что она увидела, скрасило любые печали. Посреди конюшни стояла лощёная вороная кобыла. Высокая, кажется, слегка худощавая. Грива была длинная и расчёсанная. Кобылица вольготно чувствовала себя в чужой конюшне и уже без зазрения совести доедала сено Василька. — Как мне её назвать? — едва слышно прошептала Матильда, нежно прикасаясь к холке своей первой лошадки. — Эм… Плотва? — хихикнул Эскель. — Плотвичка? Плотвёныш? Плотвёнка? — ведьмак перечислял все производные клички лошади Геральта до тех пор, пока Ламберт не ткнул его в бок. — Тебе решать, — Ламберт потрепал гриву кобылки, на что та принялась недовольно пыхтеть. Матильда, вдруг вспомнив, что по сути кобылица является подарком Геральта, уже хотела отказаться, но соблазн был безбожно велик. Она всегда мечтала о собственной лошади. До этого она передвигалась только на Плотве или Васильке. Другие лошади её часто не слушались. Когда она впервые села на Плотву, та попыталась её скинуть с седла. Геральт тогда отшутился. Мол, Плотва думает, что на неё сел слепень. — Мойра, — под ржание кобылки громко сказала Матильда. — Я назову тебя Мойра.