Сохнет трава

твоих губ нецелованных как-то коснулся бог, только руки его были чуть холодней вина, что оставили мы на покатом утёсе гор, в день, когда я лишил тебя трезвости и ума.       Один.       Два.       Три.       Четыре. Если я не прекращу счёт — каким числом завершится моя попытка оттянуть момент пробуждения?       Я долго падал в никуда, и теперь я, видимо, нигде.       Открываю глаза. Медленно — ресницы склеились, как от слёз. Первое, что я вижу — листья будто из меди, на влажной траве. По краю самого ближнего к моему лицу листа ползёт, собираясь в петлю и разворачиваясь, коричневая гусеница. От земли едва тянет пряной сыростью, и одежда на левой стороне моего тела, кажется, промокла насквозь. Машинально провожу по траве рукой, расчёсываю её, как волосы, пальцами. Позади меня — недалеко, в двух шагах — лежит Себастьян. Я слышу его дыхание и сердцебиение. Вижу свои руки, которые будто существуют отдельно от моего тела и мне не принадлежат.       Ногти чёрного цвета контрастируют с неестественной синеватой белизной кожи.       Август — исход лета — самое время, чтобы умереть.       Желтеют ильмы. Цветут георгины. Сохнет трава.

***

      Я совсем не знаю, где мы. Вокруг — одинаковые безучастные ко всему деревья и поле за ними, совсем вдалеке, за лесом, — водяная мельница и, наверное, какой-то дом; над головой — серое небо со всплесками белого и редкими штрихами пролетающих птиц. Где-то вдали дышит большая вода, которой будто бы нет конца — исток мира. Стареющая осенняя зелень обесцветилась, отдав свет, что ей удалось урвать за короткое лето. Опускаю голову. Меж травинок путаются фиолетовые цветки горечавки, снуют отчаянно засыпающие жуки с золотистыми панцирями и носят мелкие палочки и ветки неугомонные муравьи.       — Поднимайся, Себастьян, — говорю я, и мне кажется, что мой голос разносится прямо до размытой туманом линии горизонта и скатывается за неё, будто исполинское эхо в горах. Однако Себастьяна оно, видимо, не касается, поэтому мне приходится толкнуть его в плечо. Одно то, что я очнулся раньше, настораживает меня. Возможно, он принял основной удар на себя, когда… Когда разрушился остров демонов, и нас всех накрыло образовавшейся волной. Однако обычная человеческая волна не способна нанести демону серьёзный урон в долгосрочной перспективе…       Себастьян открывает глаза. Отворачиваюсь, обхожу его, чтобы осмотреться дальше, но возникает ощущение, что глаза мне для этого совсем не нужны: я слышу дуновения ветра с севера и столкновения облаков над головой, чувствую пряно-сырой запах леса и чувствую холод воды, которая где-то за лесом всё крутит и крутит деревянное скрипучее колесо, гипнотически призывая меня повиноваться и слушать.       — Милорд? — хриплый голос Себастьяна возвращает меня на землю. Замечая в нём лёгкое замешательство, которого Себастьян раньше так неприкрыто не демонстрировал, встаю к нему лицом и сталкиваюсь с его потерянным взглядом, отчего замираю и не даю ответ. — Что-то случилось. Я… Не знаю.       — Ты как будто можешь слышать очень далеко? Или… тронуть? — неуверенно спрашиваю. Себастьян опускает голову и медленно встаёт, опираясь рукой о скользкую от прошедшего дождя траву. Присматриваюсь к его грязной перчатке пристальнее и на миг вижу, как переплетаются нитки в её ткани и как ткань стягивают крепкие швы. Мне стоит моргнуть, и мертвенно-зелёный цвет трав под ногами становится ярче и глубже, рассыпается на оттенки от пронзительно-синего до изумрудного и собирается вновь, в каждой травинке и каждом сброшенном листе.       — Не могу, и это… Так не должно быть. Милорд? — его прикосновение к моему плечу заставляет меня отшатнуться, и я едва не падаю, но Себастьян до боли крепко держит меня. От него сильно и душно тянет травой, землёй и ещё чем-то, что я не могу разобрать. — Вам не холодно?       В этом вопросе подозрение переплетается с медленным осознанием и подступающим ужасом. Себастьян отпускает меня, хотя я того не хочу, наклоняется и пальцами приподнимает мой подбородок, не отводя от меня жутких глаз — они вдруг лишились привычного кровавого отголоска. Я ощущаю острое дежавю, когда он заводит ладонь мне за голову и распускает узел повязки, и с усилием даю ему ответный взгляд, хаотично цепляясь взглядом за смутные изменения во всём его облике — от дымчатых теней под глазами до вмятин, которые оставила на его лице трава. Себастьян дышит часто и тяжело, я концентрируюсь на хаотичном движении воздуха вокруг его носа и губ и вдруг понимаю: я не дышу совсем.       Эта мысль заставляет меня резко отступить на пару шагов назад и закашляться, судорожно хватая ртом омерзительно влажный воздух, и упасть набок, в ту же траву и сырость. Тело не слушается — я хочу сохранить равновесие, но не могу.       — Вам не нужно дышать, — говорит Себастьян, и я не узнал бы его севшего голоса, не стой он передо мной, как на духу.       Он смотрит на меня неотрывно, но как будто и не видит вовсе, и не слышит.       А я теперь вижу и слышу на много миль вокруг.