Другая история

      Ичиго совсем не шевелился. Он будто ждал. Спутать в этот момент голос Цукишимы с другим было невозможно. Куросаки не имел представления, что происходило за спиной, и даже не пытался представить это. Он просто ждал. Он чувствовал приближения чужой реацу, ощущал нутром, что возня позади не сулила для него ничего хорошего. Но даже все это не убедило его шевельнуться. Тело подчинялось бессилию, разум предпочитал не концентрироваться ни на чем. Лишь взгляд не отпускал мертвое тело Гинджо.       В какой-то момент все затихло. Несколько мгновений не происходило ничего. Только тело пробивало новое ощущение — боль от прорезавшего его клинка. Плечо зудело, кровоточило, но Куросаки не повернул головы. Он хорошо ощущал дыхание ненависти за спиной и даже совсем не припоминал, что уже говорил — уничтожить создателя «Сенсейкацу» невозможно. Уж тем более человеку. Какая бы сильная ненависть не тлела в душе — она не могла пробить чужую броню.       И вот он — новый крик, новый виток отчаянья. Среди группы Гинджо Цукишима казался самым собранным и способным до последнего прятать истинные чувства. Но сейчас вся эта маска треснула, и хоть Куросаки хотел бы помочь ему — не находил сил. Он больше не был способен, последние свои труды он лично растер и уничтожил. Правильно ли было создавать проект? Правильно ли было втягивать в него простых людей? Он хотел улучшить их жизнь, облегчить бремя способностей. Но все как всегда сделал неправильно.       Цукишима побежал прочь — Ичиго четко слышал быстрые шаги, окрики других. Но мог лишь сухо ответить:       — Оставьте его.       — Но его лечение еще не закончено, — возражал откуда-то из-за спины Кохуро.       Куросаки имел много слов для ответа, но не стал говорить ничего. Его доводы вряд ли будут восприняты. Но он лучше всех понимал — не только Гинджо погиб в этот день. Если рана Цукишимы не убьет его физически, то ментально — он уже мертв. И именно этот крик отчаянье хорошо различался сейчас. Гинджо слишком привязал его к себе, повел в эту паутину лжи. И как после этого кто-то смог бы продолжать жить дальше?       Среди мыслей Куросаки смог расслышать обрывок фразы:       — … надо помочь ему…       Тогда вспомнилось кровоточащее плечо. Цукишима зацепил его довольно сильно, переломав одну из костей ключицы. Но Ичиго было все равно. Он ощущал себя комком боли, поэтому такая мелочь выбивалась из поля зрения. Но жалости в такой момент он совсем не желал, поэтому, когда расслышал четкие шаги, крикнул:       — Я не нуждаюсь в лечении!       Шаги стихли, но сомнения все также прокатывались по спине вместе с чужим взглядом. Куросаки набрал побольше воздуха.       — Если сделаешь еще один шаг в мою сторону, я снесу тебе голову, — хоть больше он не повышал голос, прозвучало это не менее угрожающе.       Шаги возобновились, но они удалялись от него. Пока он вслушивался в них, немного отвлекаясь от тягости собственных мыслей, невольно зацепился за свой грубый тон. Наверное, следовало с кем-то вроде нее быть мягче. Но никто больше не возникал, поэтому он быстро оставил эту мысль, поднялся на ноги. Решение не самое лучшее, потому что сразу же повело голову, но подобное не сбило его порывов. Напротив, местами стало легче.       Рядом сам собой возник гиконган. Куросаки не повернул к нему голову, только произнес:       — Быстро ты.       — Я просто решил выкопать яму заранее, — буркнул тот в ответ.       Душа Гинджо тоже вскоре разложится. Для временного шинигами или гибрида нет иного способа попасть в Общество Душ. Но видеть это сейчас совсем не хотелось.       — Полагаю, мы можем идти, — вновь ворвался чужой голос в поток мыслей.       Ичиго и не сомневался, что шинигами уйдут. По крайней мере, капитаны. Лейтенанты якобы должны остаться, чтобы убедиться в безопасности подчинителей. Но то была ширма — на самом деле, им нужно проследить за состоянием Куросаки. И он понимал, кто проявлял в его жизни такое участие. Присутствие Рукии все только подтверждало.       — Не могу я отыскать его, — ворвался в ворох мыслей новый голос — он принадлежал Ренджи. — Здесь слишком много кустарников, а его реацу практически не ощущается.       В ответ на это Кохуро чертыхнулся. И его голос вызывал необычные нотки в душе Куросаки в этот момент. Он хорошо почувствовал, как усмешка искривила рот, как легкий смешок вырвался из недр груди.       — Боишься, что он умер? — даже голос стал каким-то другим, будто незнакомым.       Но Кохуро не выказал подозрений, ответил:       — Я серьезно ранил его. И мне бы не хотелось…       — Боишься стать убийцей? — сам собой возник новый вопрос.       Ответ потонул в напряжении. Оно обязано было возникнуть, не могло быть иначе. Это именно та причина, почему Ичиго держал Кохуро подальше от правды о прошлом когда-то. Но сейчас он совсем не чувствовал в себе былую сентиментальность. Напротив, хотелось растоптать остатки этой наивности, смешать с грязью, показать все уродство этого мира.       — Это ведь совсем нестрашно — быть убийцей. Всего лишь оборванная жизнь. Миг, который стал частью прошлого. Нет ничего сложного в том, чтобы взмахнуть мечом и вырвать из чужой груди предсмертный хрип.       Ответа не последовало, что только разожгло горечь. Если бы Кохуро стал спорить или говорить что-то о ценности человеческой жизни, в этом был бы хоть какой-то смысл. Но тишина стирала любой пафос. Он просто не в себе и теперь хорошо ощущал эту мысль на языке.       — Он сам убежал, не дав себя вылечить. Тебе не в чем себя винить.       — Полагаю, с этим я могу согласиться, — вяло отозвался Кохуро.       Зрело желание взглянуть на него, увидеть, что сейчас выражало его лицо, но Куросаки сдержался, поднял взгляд к небу. Он только искал способ вылить тлеющую в груди боль. И меньше всего хотелось использовать Атанабаши, как слабую мишень.       — Я хотел бы кое-что спросить, — обратился к нему Ренджи.       Куросаки не ответил ничего, только гадал о причинах. Вряд ли Абарай хотел бы сейчас затрагивать в разговоре Рукию. По крайней мере, рядом с ней самой. Ничего другого их не связывало.       — Я не хочу пользоваться твоим настроем, но мне кажется, что сейчас самый удачный момент. Я хотел бы знать, что случилось с Окамото Кайоши. На устах снова блеснула ухмылка, но довольная вялая. И практически сразу она исчезла.       — Я не знаю, — только и прозвучало в ответ.       И Куросаки совсем не врал. Судьбой этого шинигами он никогда не интересовался. Мог, как и все, строить догадки, но не видел в этом никакого смысла.       — Я уже это слышал, — голос Абарая грубел, — но я желаю услышать правду.       Такая дерзость вынудила обернуться. И действительно Ренджи не скрывал раздражения даже в чертах лица. Это немного позабавило.       — Мой ответ не изменится, — Куросаки отвернулся.       — Не понимаю, почему ты?.. — ворвалась в их диалог Рукия, но закончить ей не дал Ренджи.       — Я знаю, что он был с Айзеном заодно! Но я желаю знать, что произошло с ним. Как его друг!       Ичиго выдал несколько уже приметных смешков.       — Ты называешь такого, как он, другом? Забавно. А здесь есть твои друзья?       Ренджи ответил не сразу. Наверняка, его взгляд, изучавший спину Куросаки, пытался выловить подвох, но ничего. Ичиго не пытался уйти от этого разговора, напротив, он охотно раскрыл преступления Окамото и готов был сказать многое из того, что не прозвучало раньше.       — Рукию и Кохуро я могу назвать своими друзьями.       — Звучит, как противоречие, — Ичиго развернулся.       Возможно, скорбь и злость не пропали с его лица, но ему было все равно. Он уже и так достаточно продемонстрировал, хотелось теперь только сильней окунуться в это и заодно забрать кого-нибудь за собой.       — Не понимаю…       — Ты говоришь, что Кохуро твой друг. И Окамото тоже. Но в то же время… — Куросаки сделал паузу, но только для того, чтобы стереть остатки сомнения. Нет, больше никаких тайн о прошлом. Если только от этого не зависела чья-то жизнь, конечно же. — Ты же помнишь, что Окамото напал на меня однажды. И я говорил, что это произошло в один день со смертью матери Кохуро. Как думаешь, для чего он это сделал? Не потому ли, что бы я не вмешался? — Куросаки едва сдержал оскал. Хотелось смеяться, внутри жгло безумие и рвалось наружу, но он сдерживал его настолько, насколько хватало сил. — Ах да, — взгляд сам собой зацепился за Урю. — Я ведь не единственный, кто пострадал в тот день. Передо мной Окамото напал на квинси, спешившую на помощь к матери Кохуро. Интересно, кто это был? Точно. Мама Ишиды.       Он остановился, окинул взглядом Ренджи. Даже без скрытых внутри чувств он произвел таким монологом сильное впечатление. Абарай опустил голову.       — Ты все еще…       — Я не знаю! — его кулаки сжимались и разжимались, но дальше этого ничего не происходило.       Если он злился, то хорошо скрывал это. Если желал спорить, то удачно держал язык за зубами. Но Куросаки вновь чувствовал досаду. Все сегодня выходило совсем не так, как ему хотелось бы. Наверное, так и происходит, когда отпускаешь прошлое. Привычные шаблоны рушатся, оставляя в груди неприятные колотые раны. Они зудят и кровоточат, напоминая о сладостных минутах прошедших лет. Но больше ничего. Нет знакомых чувств, привычных лиц. Только одна большая неизвестность.       — Мой ответ все равно не изменится — я не знаю, что стало с Окамото.       — Я не верю в это, — практически шепотом произнес Абарай. — Иначе зачем нужно было…       Он не договорил. Куросаки и не нужно было слов, чтобы понять, о чем речь. И если даже такой болван, как Ренджи, догадался об этом, значит, это все лежало на поверхности. Никто не видел мотива, но Куросаки принес его на блюдечке, демонстрируя каждому, — Окамото напал на него самого. Достаточная причина желать его смерти.       — Если тебя это успокоит, я попытаюсь разузнать, но более мне нечего ответить. Абарай скрипнул зубами, но ничего не сказал.       — Мне жаль, что ты никак не можешь услышать меня, — Куросаки вздохнул. — Какой ответ тебя удовлетворит?       Ренджи встрепенулся, поднял взгляд.       — Я знаю, что это был не побег, — практически прорычал он.       — Но ты ведь спрашивал не об этом.       Подобное сбило его с толку, вынудило удивленно округлить глаза. Куросаки лишь снисходительно улыбнулся.       — Я не собирался это отрицать — я организовал его похищение. Мне нужна была информация об Айзене и его деятельности в пятнадцатом отряде. Но… мой ответ не изменится. Что произошло с ним потом — мне неизвестно. Я получил, что хотел, и оставил его с подчиненными. На этом все. Я больше его не видел.       Ренджи увел взгляд.       — Все еще не веришь мне? Конечно, я могу предположить ради тебя, что его убили, но произойти могло все, что угодно. Я этого не видел, поэтому утверждать не буду.       — Надеюсь, теперь ты удовлетворен? — в разговор вновь вмешалась Рукия.       Она хоть и не сердилась, но брови ее были сдвинуты к переносице, и руки шинигами скрестила на груди. На подобное Абарай ответил кивком, и больше не возникал, предпочел присоединиться к Урахаре, Ишшину и гиконгану Ичиго, которые уносили оставшихся в живых подчинителей в магазин.       — То, что ты сказал, правда? Про маму… — Ишида подошел ближе и даже не стал скрывать скорби, мелькнувшей в глубине глаз.       — Лично слышал, как Окамото говорил Айзену, что что-то ввел встреченной ему квинси.       Ишида ничего больше не сказал, отвел взгляд и отошел в сторону. Ичиго вскользь подумал, что это было лишним, не стоило припоминать Катагири. Но сказанного уже не воротишь.       Он действительно не в себе. От этого сильней созрело желание скорее вернуться домой. Там не было Гинджо, любые разговоры можно легко избежать, спрятавшись в стенах собственной комнаты. И там… перед глазами всплыла Харуми — тот лучик света, к которому он тянулся в последние месяцы. Правильно говорил Рюу — она не даст ему упасть. Сколько бы он не хотел провалиться в отчаянье, первое воспоминание о ней пробуждало его, вынуждало находить силы цепляться за эту жизнь. Поэтому сейчас Ичиго не сказал больше ничего, кроме:       — Пойдемте. Здесь нам больше нечего делать.       Возможно, среди людей и шинигами зрело много тем для разговора, но наружу не вырвалось ничего. Они послушно последовали за ним.