Reach out for the light

I can't recall the last time I opened my eyes to see the world as beautiful.

      Эхо его пустой, вызубрено-дидактической речи еще отдавалось в темных сводах и глухих коридорах ТАРДИС, когда хребет, позвонок за позвонком, пронзила жаркая золотая стрела. Регенерационная энергия похожа на ожог кипятком или каленым железом — болезненное, бесконечное, тягучее пекло, вспарывающее и сварливо перекраивающее кожу, жилы и кости.       Издалека, будто из другой вселенной, раздался металлический, скрежещущий грохот — вокруг неподвижного шафранного кокона рушились с потолка и стен гладкие панели, обнажая неопрятный, просвечивающий каркас.       Треснул, словно упавшее яблоко, пол, и кольцо тут же бесследно исчезло в расселине, вытягивая за собой, точно яд из раны, расплывчато-серых, пыльных призраков, ютившихся прежде в углах мрачной консольной с кровавыми световыми подтеками.       Снизу, из самых недр корабля дюйм за дюймом, круша перегородки, книжные шкафы, сидения, дверные проемы и консоль, вырастали кристаллы. Они вбирали и растворяли в себе все те кокетливые, корсетные, фасадные декорации, что сдавливали ТАРДИС столько лет, что их едва ли возможно было исчислить в здравом уме.       Брызнуло мелкой стеклянной крошкой — это взорвался удушливым багрянцем ротор.       На мгновение Доктор отметил, как в меняющееся, зыбкое еще подобие тела его впились осколки и, тотчас расплавившись, стали частью его самого.       Жгла не только регенерационная энергия, снаружи свирепо и гневно опаляла его раскаленная ТАРДИС, дождавшаяся наконец удобного момента. За это, впрочем, винить ее было нельзя.       Неистово кружась вокруг собственной оси на орбите какой-то далекой планеты в неизвестной галактике, воя с озлобленным облегчением, меняя внешнее обличье по тысяче раз в ангстрем, ТАРДИС сбрасывала постылый театральный грим.       Ее трясло и мотало из стороны в сторону, трещины в полу все ширились и ширились, и Доктор, не удержав равновесия, все еще окутанный янтарной дымкой, рухнул на колени. Или во всяком случае то, что должно было коленями стать.       «Прости», — даже не мысль, едва оформившееся, щемящее предчувствие чувства.       Миг безмолвия, и исступленная ярость ТАРДИС, словно потушенная свеча, растаяла. Затянувшаяся ее стараниями регенерация прекратилась тоже.       Мерцающий туман рассеялся, и Доктору, безвольно лежащей на спине, теперь видны были громадные сталагмиты, вздымающиеся к черному потолку. С надсадным хрустом стягивались расселины на полу. Уронив голову на бок, можно рассмотреть серебряные соты стен и лазорево-снежную россыпь кристаллов у основания колонн.       Пусто. Однако пусто было не холодом и безразличием, полнившими недавнее прошлое, а знакомой, ноющей пустотой, тонким эмалевым налетом покрывавшей воспоминания о чем-то желтом и розовом, о чем-то бездонном и необъятном, о чем-то необъяснимом и негасимом, о чем-то несбывшемся.       Кашлянув раз-другой на пробу, Доктор с трудом перекатилась на бок и, отдышавшись, поднялась на четвереньки. В поцарапанном обломке зеркала ТАРДИС, валявшемся на полу, спелой пшеницей вспыхнули светлые волосы.       Из-под ног, откуда-то из трепещущего сердца корабля текла, приливно разливаясь и пенясь, тихая песня Злого Волка.       Это было словно очнуться от многолетней комы, словно стряхнуть оцепенение леденящих объятий Дрим Лорда, словно встретить первый рассветный луч, нежной струной золотивший темный круг дремлющей Земли, словно взмыть к самому шпилю Бурдж-Халифа, словно прорезать навылет астероидный пояс.       Словно выплыть на поверхность и хватать воздух раскрытым ртом до рези в легких.       По новому телу Доктора скользнула возбужденная, радостная дрожь — она вновь чувствовала каждую ослепительную звезду, рождавшуюся в этот самый момент, чувствовала вращение планет, чувствовала, как плывут в ночи кометы, как мигают на миллиардах радаров спутники. Кончики пальцев игольчато кололо безграничное, могущественное единство времени и пространства. Она чувствовала острый, белый, словно лилия, свет мироздания.