Springtime

Хитроу мигал, сиял, переливался всеми возможными для маленьких огоньков цветами. Я заметила его издалека и прилипла к стеклу. По нему барабанил грустный ливень. Огромное ночное здание не имело аналогов в моей памяти. Я никогда не видела огромные города, со всеми их огнями и высотками сверху и даже со стороны. Я вообще в своей жизни так мало видела! И была в восторге от вида Лондона. Это было очередное чувство неописуемого счастья. Оно было близкое и материальное, его хотелось сжать в ладони и не отпускать... Но самолет снижался неумолимо  и через некоторое время я уже сама была частью той красоты, что видела. Моменты среди густой толпы аэродрома пролетели незаметно. Тетя Элизабет растворилась среди этих людей в какой-то момент. Моложавый джентльмен держал меня за руку и вел куда-то, обеспокоенный и усталый.

***

— Расскажи-и что-о-нибудь~, — пропросила я дядю.  Дядя Фредерик, мамин брат, жил в Лондоне, и поэтому на время каникул тетя, не испытывая никаких затруднений пристроила меня к нему. Вот только этот довольно молодой и деловой мужчина оказался на редкость скучном типом. — Роуз, милая, успокойся пожалуйста. И не отвлекай меня, — раздраженно ответил дядя, скоро что-то конспектируя в блокноте.  Машину вел его личный водитель. Судя по всему, он уже привык к тому, что Фредерик постоянно что-то пишет и ехал так медленно, что я бегаю быстрее. Это для того, чтобы ему удобнее было. Водитель, видимо, опасался гнева дяди и сейчас поражался моей дерзости. Я обидчиво прикрыла глаза и вздернула нос. Но дяде Фредерику было все равно. Его не очень заботили отношения с рыжей девчонкой, которую он видит первый, и, вероятнее всего, последний раз в жизни. Фредерик закрыл блокнот и убрал его вместе с ручкой во внутренний карман своего пальто. Я и не заметила, как машина остановилась, настолько медленно мы ехали до этого.  — Пойдем, — бросил дядя, открывая дверь.  — Ну и что, это Лондон, что ли? Я его сверху не таким видела, — оценила местность я.  Вообще-то, я понимала чуть лучше, чем прекрасно: мы за городом. И исходя из времени прибытия, из ландшафта, и, гмм, эксцентричности строения, которое дядя Фредерик величал своим домом.  Я не сильна в архитектуре, и стиль бы не назвала. Ровно как и не назвала это домом вообще. Подобному строению подходило лишь наименование "особняк", желательно с дополнением "Графа Дракулы". Здание было нелепым и неуместным. Высоким, мрачно украшенным кованными мертвыми цветочками и завитками. Я не хотела жить здесь.  Дядя Фредерик схватил меня за руку, склонился надо мной и произнес, чуть ли не шипя: — Слушай, девочка — как тебя зовут — мне все равно, что ты видела сверху, снизу, сбоку. Просто помолчи. Да, у тебя каникулы, у моего бизнеса их нет. А у меня — времени с тобой возиться.  — Роуз, — подсказала я.  Дядя зарычал, бросил мою руку и быстро зашагал в особняк. Довольная содеянным, я последовала за ним. Только что язык не показала.  Не сказать, что я так уж ненавижу свою дальнюю родню. Просто совсем не знаю и не хочу знать. Они должны считаться родней близкой, но большинство из них я никогда не видела. Для меня это лишь сборище людей, не имеющих никакого дела до своих родственников. Чужих и малознакомых ребят, не бросивших, но просто не появившихся в трудный момент. И которых, впрочем-то, нельзя обвинить в этом. Их все еще можно узнать и полюбить. Простить в конце концов, как я когда-то полюбила и простила тетю Элизабет. А Фредерик был следующим кандидатом на сие действо, хоть и весьма раздражительным и раздражающим.  — Роуз, — холодно и быстро произнес он, как только мы вошли в дом. — Твоя комната на втором этаже. Третья зеленая дверь по правую руку.  Дядя Фредерик указал мне на винтовую лестницу на другом конце просторного холла. Я кивнула и начала подниматься. На середине я остановилась и оглянулась на еще не ушедшего дядю и спросила: — Что можно трогать? — замолкла на секунду и вдруг прибавила. — И что можно трогать, если "я аккуратно".  Фредерик отмахнулся, наморщив лоб, и, уходя, сказал:  — Что хочешь, то и бери. Сие заявление привело меня в полнейший восторг. Еще не зная, насколько богато уставлена комната и есть ли там вообще что-то, что имеет смысл трогать. Заряженная бесконечным энтузиазмом, я понеслась вверх. Отсчитала третью зеленую дверь, коих, кстати, было много, и вошла.  Хоть дядя и был странным типом, но не жадным. И не лживым. Комната была отлично обставлена и правильно обжита. Мне показалось даже, что это дядина спальня и он, как истинный добрый дядюшка, пожертвовал ее любимой родственнице на время ее путешествия.  Но потом я отбросила эту идею. Я отнюдь не усомнилась в милости своей родни, нет. Эта комната не создавала ощущения места жительства взрослого и серьезного человека. Она скорее была сделана... Ну, как будто специально для меня. Сложилось впечатление, что я жила здесь. Давным-давно, так давно, что те времена и не вспомнить никогда.  Наверное, она мне когда-то снилась. Я любила просыпаться и представлять жизнь, если бы в ней было приснившееся. Внутри меня жил Монстр Фантазий, и он этим питался. Этими жизнями, которые я придумывала. Жизнями уже созданными, но не имеющими ни малейшего шанса быть прожитыми. Некоторые я с трудом отдавала. Уж слишком удивительными и невероятными они были. Желала оставить себе, насладиться еще пару мгновений своей невозможной фантазией и немного стать ее частью. Но Монстр неумолим. Ему жизни подавай. Я много знаю о несбывшемся. У меня часто бывает ощущение, что я жила уже много раз, нет, живу уже много раз, жизнями миллионов рыжих девочек по всему миру. Но ни одна из жизней не сбывается. Они все исчезают, возвращаясь к рыжей Роуз из английской глубинки.  Я не боюсь несбывшегося, но боюсь потеряться в нем, не найти дорогу к себе. Оказаться в полной его власти и исчезнуть было бы отстойно.  Я заметила на подоконнике небольшую черную коробочку. И неожиданно я поняла, что из всех вещей в комнате или даже во всем доме мне нужна только она. Я откинула крышку и заглянула внутрь. Там нашлось много фотокарточек.  Люблю фотокарточки. Точнее, это я тогда поняла, что люблю — до того у меня не было ни одной.  Я осела на кровать и начала разглядывать открытки, быстро сменяя одну другой. Некоторые были подписаны "Берлин", "Милан", "Рио де Жанейро", на некоторых не было ничего, кроме черно-белой фотографии. Надписи третьих расплылись под черными каплями кофе. На четвертых стояли даты "1895", "1942" "1937"...  На самом дне коробки нашлась бумажка, старая и пожелтевшая, тоже заляпанная кофе. Размашистым почерком было подписано: "Фредерику от Хелены". Все ясно.  Эта комната была такой невозможной реальностью. Коридором, порогом между "Роуз" и "несбывшемся". Открытки отправляли меня в любую жизнь. В любую из всех, придуманных когда-либо. Даже в те, которые достались Монстру Фантазий.  — Твоя... Гм, мать подарила, — услышала я тихий голос. Дядя Фредерик стоял на пороге и грустно улыбался. Кажется, я отвлеклась и не слышала, как он вошел. Дядя продолжил. — Знал, что ты оценишь.  Я постаралась улыбнуться и протянула ему несколько карточек, закусив губу: — Что здесь? Он нахмурился, разглядывая карточки и пытаясь вспомнить.  — Столицы, — наконец констатировал он. Затем взглянул на другую открытку и уточнил. — И не только.  Фредерик отдал мне карточки и присел на кровать рядом. Ткнул в одно из безымянных изображений: — Знаешь, что это? Это Краков. Большой и очень красивый город в Польше. Ты знаешь, где Польша? Я кивнула. Примерно представляла, где она находится. Краков и вправду казался очень красивым. Ему шла черно-белая траурность снимка и темные кофейные пятна.  — Я там был когда-то давно... Еще с ней. Она эти карточки всю жизнь собирала, представляешь? А потом взяла и подарила мне их все, разом. Пока еще... Живая была.  Последние слова дались ему с трудом. Я не знала, что ответить, лишь грустно взглянула и вновь опустила взгляд.  — Ты на нее совсем не похожа.  — И слава богу, — наконец тихо заговорила я. Пожала плечами.  — Да, — больше Фредерик никак это не прокомментировал.  Я снова стала разглядывать карточки. Иногда следила уголками глаз, как в это время меняется лицо дяди. Кажется, он помнил историю каждой открытки. Одну он аккуратно взял из моих рук, с очень удивленным лицом. Перевернул. Там, выцветшими от времени чернилами было выведено: "Женева. 1899".  — Ты представляешь, это она, — грустно-грустно сказал Фредерик. Очень долго не мог найти, думал: то ли сам потерял, то ли она не смогла с ней расстаться. Я недоуменно на него уставилась.  — Она купила ее самой первой, где-то в двадцатых годах, — пустился в объяснения Фредерик. — Вообще-то, здесь есть несколько карточек постарше, но эта была с самого начала. Она даже сама подписала ее, видишь? Мы были тогда еще совсем детьми... Фредерик заглянул в коробку и достал следующее изображение.  Оно было иного формата. Теперь я видела просто фотографию улыбающейся девушки, весьма красивой, с вьющимися короткими черными волосами, лежавшими неаккуратной шапкой. На ней было платье в мелкий горошек чуть выше колена, с множеством рюшек. Поверх платья была накинута куртка, кажется, джинсовая. Девушка стояла полубоком, но повернув лицо к фотографу. Она согнула ноги в коленях, держала руки с сумкой перед собой. Камера явно поймала ее в момент смеха. Широкий рот с тонкими губами был очень ей к лицу. — Кто это? — спросила я.  — Хелена. Ей здесь двадцать три.  Я поспешила сменить фотографию матери другой картинкой, чтобы не расстраивать ни себя, ни дядю.  Дальше шли сплошь замечательные дни. Мы с Фредериком быстро сближались, он проводил со мной безумное количество времени, таскал за собой повсюду. Даже на деловые вечеринки. Представлял своим знакомым. Они все в один сладкий голос твердили, как я похожа на Хелену. Особенно часто это повторяли те, кто не видел ее ни разу в жизни. Мы с дядей лишь заговорщически переглядывались и усмехались одновременно. Мы-то знали  правду. А потом настал день отъезда. Каникулы кончились, нужно было возвращаться в родное "а это вообще где". Я поднялась в комнату, чтобы собрать немногочисленные вещи. Маленькая черная коробочка все еще стояла на подоконнике. Я не удержалась от желания взглянуть в последний раз. Подняла крышку. Сверху лежала записка, но бумага была белой, новой. Я прочитала.  "Роуз от Фредерика. Они теперь твои." — вот какие слова были написаны рукой дяди. Я подняла эту страницу и взглянула на верхнюю карточку. Черно-белые изображения уже успели смешаться в моей голове, но я догадывалась, какое лежит на самом верху. Для верности перевернула. Там, выцветшими от времени чернилами, было выведено "Женева, 1899".