Принадлежность

      Скомкав окровавленные бинты и забросив их под кровать, Ноа оценивающе и презрительно осмотрел полученное повреждение. Хотя рана была хорошо зашита, выглядела она достаточно серьезно, словно волк буквально выгрыз крупный кусок мяса с внешней стороны левого бедра. Нервно облизнув губы, Помощник поддел один из швов обломанным и посеревшим от забившейся под него пыли и земли ногтем и резким движением надорвал его. Шумно сглатывая слюну и часто моргая, чтобы внезапно выступивший холодный пот не попал в глаза, разобрался так со всей ниткой.       Ноа не считал себя мазохистом. Ключевое слово «считал». Как и все нормальные люди, он не любил боль и по возможности старался избегать ее. Но все же последние недели, проведенные в округе Хоуп, в определенном смысле приучили Помощника к боли. Даже если она все еще не является чем-то приятным, ее всегда можно перетерпеть, если оно того стоит.       А Ноа не сомневается в том, что оно того стоит. Должно быть, сейчас им движет тот самый гнев, в котором обвинил его когда-то Иоанн, а Помощник не стал с ним спорить, потому что бессмысленно и потому что это правда. Плевать. Никогда в своей жизни Ноа не претендовал на святость, не станет и сейчас.       Когда молодой человек полностью свел на нет работу Тэмми, его пальцы уже чуть обагрились, а тошнотворный и приторно сладкий запах крови постепенно заполнял замкнутое помещение без хорошей вентиляции. Возможно, рану можно было бы оставить просто так, необработанной. Так Ноа не должен умереть от кровопотери, но при этом шрам точно останется у него (и появится у другого).       Но Ноа этого было недостаточно. Когда-то тревожно крупная рана теперь казалась парню пустяковой.       Так не пойдет. Молодой человек хочет, чтобы Иосифу было по-настоящему больно. Вряд ли таким образом Ноа заставит Сида почувствовать хотя бы десятую часть того, что ощутил он сам по вине его очаровательных последователей и не менее очаровательной семейки, но все же.       В конце концов, Ноа не делает ничего совсем из ряда вон выходящего, верно? Если бы парень самостоятельно нанес себе увечье, то тогда да, можно было бы смело ставить под вопрос уровень нормальности Помощника и его способность дальше нести свои обязанности перед округом. А Ноа всего лишь чуть-чуть ухудшает то, что уже было сделано. Это не так страшно.       Плотно зажмурив глаза и крепко стиснув челюсти, подготовив себя к неизбежной боли, Ноа начал постепенно вводить указательный и средний внутрь раны.       Обжигающе горячая волна тут же окатила нижнюю часть тела и молодой человек не сдержал сиплый вскрик. От омерзительного хлюпающего звука крови и плоти парень ощутил близость рвоты. Впрочем, боль все же беспокоила его намного больше отвращения или брезгливости, которая, если честно, в последнее время и вовсе сошла на нет.       Черт. Я сильно переоценил свой болевой порог. Но останавливаться я не собираюсь.       Не выпуская пальцев из раны, Ноа осторожно перекатился на живот, чтобы не доставить себе лишнюю боль (ее парню и так хватает), и, до слез зажмурив глаза, крепко вцепился зубами в подушку. Параллельно с этим Ноа еще задумался о том, что, возможно, для большей эффективности ему следовало достать из стоящего рядом с кроватью рюкзака один из своих метательных ножей, но, к счастью, в итоге отказался от этой идеи. Ноа догадывался, что он временно или уже навсегда тронулся и не совсем способен контролировать свои действия, потому лучше ему острыми предметами пока не пользоваться. Судья не добрался до бедренной артерии — доберется сам Ноа. А умирать Помощнику пока нельзя, слишком много людей полагается на него, парень не может их подвести.       По этой же логике Ноа в принципе не стоило наносить самому себе увечья. Но он уже не мог остановиться. Пытался не столько углубить, сколько расширить рану, впиваясь ногтями в ее рваные края и растягивая их, совсем не думая о возможных последствиях, кроме одного — Иосифу будет также больно, возможно, еще сильнее, ведь Ноа все еще под обезболивающим. Хотя кто знает Отца? Он всегда такой неестественно спокойный, что вполне может быть под чем-то на регулярной основе.       Сложно сказать, был ли толк в этих манипуляциях. Из-за закрытых глаз парень не видел раны и не хотел видеть, от невыносимой боли всё тело молодого человека напряглось, словно до предела натянутая струна, которая вот-вот лопнет, голосовые связки дрожали, но надрывный вопль застрял в горле тихим и жалким хрипом. Сам Помощник был настолько захвачен этими адскими ощущениями, что почти забыл, как его зовут, что он делает в этом округе и почему до сих пор не покинул его…       Но Ноа не забыл, зачем он делал эти жуткие и определенно ненормальные вещи с собой. Вернее, ради кого.       Молодой человек невольно пытался представить Иосифа Сида, испытывающего такую физическую боль. Ноа только и оставалось, что представлять, вряд ли Помощнику повезло бы пронаблюдать этот момент собственными глазами. Его в принципе довольно сложно предсказать, ведь существует небольшой разброс во времени того, когда у человека появляются шрамы его соулмейта. У кого-то это случается еще до того, как заживут раны родственной души, у других через несколько дней, иногда даже недель. Здесь все индивидуально. Даже если подобная странность как-то логично или научно объясняется, то Ноа этим вопросом никогда не интересовался.       Оставалось только представлять. Молодой человек никогда не мог похвастаться богатым воображением, он не сомневается, что даже самый талантливый художник, обладающий исключительной фантазией, не смог бы мысленно снять с Отца эту неизменную маску спокойствия и собственного превосходства, чтобы обнажить скрываемое ею нечто уязвимое, человеческое и настоящее. По крайней мере, Помощник очень надеется, что под этим непроницаемым и пугающе безукоризненным фасадом есть хоть что-то живое. Иначе Отец окажется еще страшнее, чем он сейчас видится молодому человеку.       Ноа прикладывал огромные усилия к тому, чтобы нарисовать эту невозможную картинку в своей голове, старательно игнорируя сносящую крышу и отвлекающую от всего остального боль. И эти усилия приносили свои плоды. Парень продумал все до мелочей: судорожную дрожь мышц лица, собирающиеся в уголках глаз слезы и там же засыхающие, скрип крепко стиснутых зубов, настолько крепко, что они, кажется, вот-вот начнут крошиться. Кровь, много крови, как можно больше крови. Истошных криков Иосифа Ноа никак представить не мог, да они ему не особо и нужны. Лучше всяких криков оказывалась старая добрая мольба, еле слышно срывающаяся с губ с каждым рваным выдохом.       Если бы этот шрам не обещал появиться на Иосифе буквально из воздуха, а сам Ноа впивался пальцами в зияющую и кровоточащую рану, будто пытаясь вырвать из нее куски (то есть делал бы то же самое, что и сам Помощник с собой)… Интересно, стал бы он умолять Ноа остановиться? Что он сделал бы ради того, чтобы Ноа остановился?       Что понадобилось бы Ноа от Иосифа для того, чтобы молодой человек решил остановиться?       Помощник и сам не заметил, как вся его гениальная затея пошла не совсем по плану, когда к боли присоединилось что-то еще. Вроде как противоположное ей, но в тот момент так похожее на нее. Тяжелая, навязчивая и совершенно неуместная тягучесть зародилась где-то в районе солнечного сплетения, постепенно заставляя и «похоть» внизу живота ныть и болеть сильнее обычного, и кровь постепенно приливать к члену.       В тот момент Ноа начал желать, чтобы тот Судья загрыз его до смерти. Парень так сильно впился зубами в подушку, что, кажется, оторвал от наволочки кусок ткани.       И-и… Я возбудился. Ну заебись. Черт еще знает, на что именно у меня встало — на боль или… Или на…       И ведь один вариант хуже другого.       В тот момент Ноа никак не мог прибегнуть к оправданию в стиле «да просто секса давно не было, у меня сейчас и на слишком близко подобравшихся Ангелов встало бы». После первого раза с Джесс они стали спать регулярно, просто для того, чтобы выпустить пар, накопившийся после долгих и напряженных убийств эдемщиков. У них не было и не могло быть серьезных отношений, молодые люди это не раз обсуждали и поставили в этом вопросе точку, но они хорошо проводили время вместе, когда выдавалась такая возможность.       У Ноа нет никаких причин быть в подобной кондиции. Но все же он в ней.       Блять.       Не желающий отступать от своего, но и серьезно обеспокоенный такой реакцией своего тела на проводимые над ним экзекуции (или же на изображения, прокручиваемые в голове молодого человека снова и снова, словно слайд-шоу на повторе), Ноа придавил таз к матрасу, чтобы попытаться хотя бы так проигнорировать свое возбуждение, но стало еще хуже. Чем сильнее Ноа бородил свою рану, чем больше он представлял Иосифа в этой его тихой, практически трогательной агонии, тем чаще он терся пахом о матрас, чтобы хотя бы так добиться давления.       Это наваждение слишком хорошо, чтобы просто так от него отказаться. Возможно, находясь в другом состоянии, мозг Помощника (в принципе весьма обыденный и заурядный) не смог бы породить нечто подобное. Весь этот момент казался находящемуся на грани сознания и забытья Ноа совершенно нереальным, тогда как Иосиф в его голове был самым что ни на есть настоящим. Настоящим и живым. В голове Ноа молодой человек мог добраться до Иосифа, прикоснуться к нему без всякой иррациональной боязни, что небеса разверзнутся и накажут несчастного грешника за причинение вреда своему наместнику.       В голове Ноа Иосиф умолял.       Ноа так хотел, чтобы Иосиф умолял его. Да. На коленях. Без этих отвратительных солнцезащитных очков, зато с распущенными волосами, чтобы в них можно было зарыться пальцами. Интересно, мягкие ли они на ощупь? А как пахнут? Ноа хотел бы вырвать их вместе со скальпом.       В какой-то момент Помощник сдался. Не переставая возиться с раной, молодой человек немного поднял таз над матрасом, приспустил нижнее белье и обхватил свободной рукой настолько эрегированный член, что Ноа захотел сквозь землю провалиться от стыда и чего-то еще. Поступательные движения были резкие, агрессивные, небрежные, полные ненависти и отвращения к себе… Да и вообще ко всему. Ноа не пытался получить удовольствие, он просто хотел поскорее добиться разрядки, чтобы все закончилось, чтобы это мучительное тягучее чувство под начерченной внизу живота «похотью» наконец прекратилось.       Ноа еще более остервенело вгрызался зубами в подушку, чтобы заглушить стоны вынужденной боли и вымученного наслаждения, словно волк в мягкую и податливую плоть своей жертвы. Не очень помогало, все еще было слышно, как парень сдавленно скулил и горячо шептал отборную нецензурную брань. Оставалось уповать разве что на хорошую звукоизоляцию бункера и занятость его жителей, так что никому не взбредет в голову навестить Ноа в такой неподходящий момент.       Впрочем, парню кажется, что, если бы его кто-то застал в таком виде, он бы уже не смог остановиться, пока не довел дело до конца. Он просто не мог позволить этому мерзкому и чарующему безумию закончиться слишком рано.       Синяки. Ноа хочет покрыть прекрасное лицо Иосифа Сида с этими изящными тонкими чертами синяками, на фоне, которых, должно быть, голубизна глаз окажется еще ярче.       Глаза. Да, глаза. Эти чертовы глаза, которые каким-то необъяснимым образом способны смотреть на тебя одновременно как на говно и как на блядскую Мадонну. Черт побери, почему это должны быть именно голубые глаза?       Но, как и при первой встрече, окончательно Ноа добил голос Отца. Молодой человек всегда невольно зацикливал свое внимание на любых изменениях тона, обычно это происходило, когда Иосиф на записях говорил о прогнившем правительстве, коррумпированных чиновников, жадных до денег корпораций и так далее. В такие моменты голос мужчины становился более эмоциональным, резким и грубым. Занятное зрелище. Пленительное в определенной степени.       Но все же еле слышные, почти трогательные, не адресованные многочисленной пастве, а одному лишь Ноа, мольбы остановиться нравились Помощнику больше.       Уткнувшись лицом в подушку, будто бы пытаясь не просто заглушить стон, а перекрыть себе доступ к кислороду и задохнуться, Ноа кончил с крупной дрожью и низким грудным рыком.       На душе сразу стало легко, в какой-то степени даже хорошо и как-то пугающе пусто, а тело вмиг обмякло, даже боль в ране казалась какой-то чужой, Ноа как бы не принадлежащей. Парень кое-как перекатился на спину, расположив совсем безвольные, неприятно влажные и липкие от крови и спермы руки вдоль туловища.       У Помощника было… Очень много вопросов насчет того, что же только что произошло. Но проблема в том, что ответить на них мог только сам Ноа. А у Ноа ответов нет. Даже если есть, озвучивать их он не намерен. Да и на кону есть дела поважнее. Нужно что-то сделать с испорченной кроватью, замученной ногой и Иаковом Сидом. Если с первыми двумя вполне могли возникнуть проблемы, то насчет последнего Ноа поймал себя на мысли, что он достаточно оптимистичен и искренне, пусть и немного наивно надеется на успех свой и местного Сопротивления.       Все должно пройти хорошо. Если Ноа не угробил свою ногу окончательно, так что тут поможет разве что ампутация, все будет хорошо. Может, если повезет, даже удастся обойтись малой кровью.       Потому как, очевидно, на парне и так ее слишком много.

***

      Шрам начал проявляться на коже Иосифа в следующую же секунду после того, как он узнал о смерти (нет, не смерти, а убийстве, жестоком и бессердечном) старшего брата, о том, что очередная печать была сломана. Душевная боль так гармонично, так правильно переплеталась с физической, что мужчина даже не сразу заметил последнюю, а, заметив ее, не знал, что и думать, потому как ранее не испытывал ничего подобного. Будто бы незримые клыки яростно и жадно раздирали плоть в районе бедра. Иосиф стойко выдерживал боль, не произнеся ни единого звука и, кажется, даже не изменившись в лице, разве что тяжело задышал, оперся о стену, схватившись за нее одной рукой, а вторую с усилием прижал к месту сосредоточения боли.       Даже если не брать в учет высокий болевой порог Иосифа, просто не шло ни в какое сравнение это неизвестно откуда взявшееся ощущение с утратой любимого Иакова, всегда защищавшего своих младших братьев, всегда ставящего семью на первое место. Храбрый и благородный человек, только-только обретший смысл жизни после стольких лет скитаний, поисков и сомнений.       Каким дьявольским отродьем нужно быть, чтобы убить его?       Это был риторический вопрос, конечно же. Отец прекрасно знал убийцу Иакова. Увидел насквозь всю его сущность, стоило ему впервые вступить на территорию храма с этими темными, словно беззвездная ночь, словно бесконечные бездны Ада, и не сулящими ничего хорошего глазами. Понял, кто он такой, еще тогда, но все же не смог уберечь старшего брата от него.       Иосиф невольно впился ногтями в левое бедро, будто хотел не приглушить боль, а приумножить ее.       Неужели иного пути не было? Неужели обязана страдать моя семья? Господь, что мы им сделали, из-за чего они хотят уничтожить наше дело и нас самих?       Одна часть Иосифа подсказывала, что сейчас это неважно, но другая буквально заставила осмотреть место боли. Это он и сделал, вытерев слезы с глаз внешней стороной ладони, буквально рухнув в ближайшее кресло и неспешно спустил брюки до колен.       Картина, открывшаяся Иосифу на внешней стороне его левого бедра, оказалась… Захватывающей. Шрам был относительно характерным, из-за пристрастия Иакова к волкам Иосифу были знакомы подобные повреждения, но все же в этом шраме было нечто специфическое, не совсем похожее на обычные волчьи укусы.       Но, разумеется, примечательность шрама совсем не в этом, а в том, как он у Отца появился.       С каким-то растерянным, почти детским недопониманием Иосиф уставился на шрам, не прекращая вытирать никак не останавливающиеся слезы с лица. А, когда все осознал, не сдержал негромкого смеха с ноткой приятной мелодичности и болезненной истеричности.       Воистину, Господь отнимает, но Господь и дарует.       Как же удивительно, что родственная душа Иосифа решила впервые заявить о себе именно в такой темный для мужчины час. В момент, когда одиночество удушающе сжимает тебя в своих объятиях, когда ты теряешь то, что, как тебе казалось когда-то, всегда будет с тобой, Господь Бог напоминает тебе, что ты никогда в полной мере не одинок, пока твоя душа существует в другом теле.       Скованно улыбнувшись и шмыгнув носом, Иосиф с любовью и нежностью человека, впервые имеющего счастье прикоснуться к своему возлюбленному, провел кончиком пальца по неровным и грубым контурам шрама своего соулмейта. Это для кого-то не самое лицеприятное зрелище согревало сердце Иосифа, все еще закованное в тяжелые цепи скорби, но все же оно давало Отцу надежду на то, что эти оковы рано или поздно спадут.       Сорок четыре года. Сорок четыре года Иосифа на этой земле, а до этого дня родственная душа никогда не давала о себе знать. В тот миг Иосиф был так благодарен этому утешению, что меньше всего беспокоился о том, что это всего лишь шрам, а не сам соулмейт. Одного напоминания о существовании его в природе оказалось вполне достаточно.       На самом деле, порой в сердце Отца даже закрадывались сомнения, что у него нет соулмейта или что Бог забрал его к себе очень рано. Но теперь у Иосифа есть доказательство того, что его родственная душа жива, хотя и, судя по всему, серьезно пострадала.       Нет, не просто родственная душа. Одна душа в двух телах. Две части одного места и времени. Одинаковая кровь и дух, даже если эта схожесть находит индивидуальное выражение у каждой из половин. Всё, что есть у Иосифа, он делит с этой душой. Одни на двоих у них и святость, и грехи.       Особенно грехи.       Захваченный светлой грустью, Иосиф с теплой улыбкой задумался о том, что, если бы Иаков узнал о том, что соулмейт Иосифа напомнил о своем существовании, он порадовался бы за младшего брата. Возможно, из-за своей сдержанности он бы не смог этого продемонстрировать, но в глубине души точно был бы рад. Никогда не был склонен к яркому выражению своих чувств, но какими же искренними и сильными они у него всегда были.       Иаков.       Мне уже так не хватает тебя. Я буду молиться, что рано или поздно мы еще встретимся в лучшем месте.       Господь отнимает. Господь дарует. Господь дает то, что принадлежит тебе по праву. Всегда. Будь это награда или наказание.       Если Помощник не остановится, он неизбежно получит то, что заслуживает. Даже если Иосифу и его семье придется поспособствовать осуществлению этого божественного промысла.