As We Forgive Those

Дин не может заснуть. По правде говоря, он понимает, что не заслуживает сна. Изменить Лизе с мужчиной, берите больше − со священником, который проведет их свадьбу через два месяца, который... Нет. Прекрати. Думать. Об. Этом. Он перекатывается на бок и вдыхает аромат роз и хлопка, исходящий от тела Лизы, противоречащий памяти о запахах пота, спермы и сандалового масла. Дин стискивает зубы и устраивается на спине. С каких пор не думать о гребанных мужчинах стало так сложно? Он контролировал себя в течение многих лет, пока встречался с Лизой, да и намного раньше − тоже. Он мог долго сопротивляться притягательности твердой плоти, темных волос, голубых глаз и... Блять. Переворачивается на живот и утыкается лицом в подушку. Спи. Мозг не обращает на это никакого внимания. Посылает ему образы отца Новака, умоляющего и преклоненного. Дин может ощутить его вкус, их вкус у себя во рту. Наконец он встает, весь вспотевший, и одергивает прилипающую футболку. На улице еще темно, сумрачно, приближается утро. Он начинает пробежку. Свежо, воздух влажный после ночного дождя. Подошва кроссовок плавно соприкасается с тротуаром, а футболка трется подмышками, поскольку сейчас руки работают наравне с ногами. Своеобразный побег от Лизы и желания − идти, пока тело не вымотается, а разум не утихнет, убаюканный. Холм незаметно возникает под подошвами, и Дин продолжает размеренно подниматься. Пот струится по спине, кожа нагревается. Дыхание все чаще с каждым шагом. Он запустил свое тело с тех пор, как стал жить с Лизой. Получил постоянную офисную работу и оставил строительство, поэтому область пресса стала мягче, а бедра и руки − несколько тяжелее. Возможно, следует бегать больше. Он бросается вперед, бежит быстрее и нарушает свой точный темп каждый раз, когда голос священника, его запах и удушающий жар приходят на ум. Даже воспоминания о событиях до их секса, в частности, о длинных тонких пальцах на горлышке запотевшей бутылки, заставляют кровь петь. Он прикрывает глаза, когда дуновение ветра охлаждает лицо и ерошит складки влажной хлопковой футболки. Тело, в которое он врезается с размаху, − нежданный сюрприз; Дин спотыкается, почти выворачивает лодыжку, чтобы не упасть, и сохраняет равновесие. Взъерошивает мокрые волосы, пытаясь отдышаться, и понимает, как сильно толкнул человека. Он готов извиниться, уже протягивая руку, чтобы помочь, как вдруг узнает мужчину в черных шортах и белой футболке, сидящего на земле... Дин поверить не может, что Бог испытывает его дважды за сутки. Отец Новак поднимается сам, осторожно ощупывая ребра с одного бока. Дин отдергивает руку, прижимая ее к груди. − Ты... − Я в норме, − темноволосый демонстративно смотрит вниз, не глядя на него. − Будь это так, ты ушел бы уже, − вздыхает Дин. − Присядь. Они стоят на изогнутой дороге без тротуарного покрытия, с одной стороны деревянный бортик, а чуть ниже крутого склона лес. Это минимум в двух милях от города. Сероватая дымка окутывает сосны. Священник хромает к бортику, переступая неуклюже, и садится на деревянную поверхность, вытягивая ноги на траву и задевая сорняки с синими цветками. Он потирает колено и морщится. Дин присаживается рядом с ним, устремляет взгляд вниз на высокие верхушки темных деревьев и восходящее солнце. − Так... эээ... Та ночь для тебя разве не привычная вещь? Священник поджимает губы и многозначительно смотрит в сторону. − Раз я здесь с тобой застрял на некоторое время, решил спросить, − пожимает Дин плечами. − И часто вы обманываете Лизу? − остро звучит от священника. − Оу, отец. − Дин сжимает челюсти. −Мы не должны обсуждать это. − Кастиэль. − Темные брови смыкаются вместе. − Мой титул не имеет к этому никакого отношения. − Упс, запамятовал. Ты же только священник, когда у тебя нет члена в заднице, − огрызается Дин на болезненное замечание Кастиэля о Лизе. Он не готов к тому, как усталое лицо священника искажается от гнева, и Кастиэль, оттолкнувшись от бортика, кидается на него. Они катятся по склону холма, где Дин врезается в сосновый ствол, а голые коленки Кастиэля, утопающие в иголках и листьях, оказываются по обе стороны от ног Дина. Бледные пальцы страшно сильны, Дин чувствует это по натяжению своей футболки, пока разъяренный священник трясет его, и смотрит прямо тому в глаза. Глаза белого тигра в клетке, смертельного и нетерпеливого. − Один раз в год. На мой день рождения. Считаю, что не сильно помогу себе подобным образом, но чувствую необходимость... разрядки, − рычит Кастиэль. − Будьте уверены, вы были нужны для удовлетворения потребности. Будь в баре кто другой, я бы выбрал получше. Он поднимается легким движением, нога все еще слаба, но уже устойчива, когда он идет прочь от Дина. Колени покраснели и облеплены мелким лесным мусором. Дин вскакивает, чувствуя, как лицо краснеет и горит от ярости и унижения. Он бежит за Кастиэлем, ловит его за край футболки и валит на землю, пачкая еще больше белую ткань. Кастиэль сердито вскрикивает, пытаясь драться даже тогда, когда Дин прижимает его всем весом своего тела. −Давай-ка разберемся кое в чем? − выпаливает Дин, удерживая корчащегося Кастиэля. − Кто к кому подсел? − Сукин ты... − Дин трясет его, как терьер кролика, и Кастиэль ударяется плечами о землю. − Кто от кого принял пиво? Кто вышел в переулок... со мной? В глазах Кастиэля вспыхивает ненависть из-за унизительного положения на земле. − Кто позволил мне трахать себя у мусорного контейнера? − Голос Дина понижается, становится мягким и вкрадчивым. − Прибавьте ко всему этому, отец, что вы, похоже... шлюшка. Кастиэль злобно пинает его, и они катятся по листьям и иголкам, обмениваясь беспорядочными ударами, то сплетаясь, то разъединяясь телами. Кастиэль ударяет Дина в челюсть, а тот бьет его кулаком в живот. Головой священник попадает по носу Дина, так что у того слезы выступают на глазах, и отталкивает его подальше от себя. Они снова сцепляются, падают, и Дин хватает Кастиэля за руки, а священник пытается удержать его в боковом положении. Одновременно до них доходит, что их лица в дюйме друг от друга. Нос Кастиэля кровоточит, темно-красный тонкий росчерк на его бледной коже слишком яркий, Дин может попробовать эту кровь на вкус. Как они переходят от борьбы к жестким, отчаянным поцелуям − это вопрос энергии, гнева и потребности, которые преследуют их с той памятной ночи. Каждый из них понимает, что потом будет больно, что это зависимость, но желание резкое, как удар ножом, и дело сделано.