Особые отношения

«Последнее испытание» — «Изида под покрывалом» «Аквариум» — «Господу видней» Глава 40. В горле отчаянно бьётся птичка, плечи колотит, а он кричит, кричит, кричит: — Не уплывай! Нет, братик, нет! Ему мокро: от тёплых слёз и от сорочки Артура, в которую он рыдает. Мокро, а ещё очень-очень страшно, меж лопаток отмирает. В голосе Артура небывалая растерянность: — Немедленно прекрати! Альфред, на нас смотрят! — Но Америка сильнее цепляется за влажную ткань. Обнял бы за плечи, вот так, да рук не хватает. — Ты не уплывёшь! Нет-нет-нет! — Последнее выходит надрывно, и над морем отзываются гадкие кликуньи-чайки. Сквозь их и свои крики Америка едва слышит, как старший очередной раз вздыхает, прежде чем — в очередной же раз — попытаться разжать ему пальчики. — А-а! — Альфред отчаянно дёргает сырую материю, и та поддаётся. Слипшиеся ресницы мешают видеть, но кажется, теперь под ладонями дыра. Англия тихо ругается, и Америка поднимает голову. Они на побережье перед Новым Плимутом, в паре шагов от серых досок пристани. Ветер склёвывает тёплую влагу с его щёк, а замерший на коленях Артур рассматривает прореху на груди, пониже завязок светлой сорочки. Небо над Англией высокое и прозрачное, что волна, вылизывающая борта его корабля. Крылатое судно, «га-ле-он», раскачивается у причала, с тем же укором качают головами обступившие берег колонисты, а со стороны мистера Брэдфорда, губернатора, в мысли проникает ропот — что-то о детской непочтительности — но Альфред лишь удобнее перехватывает пальчиками ткань. К горлу подступает икота. — Чёрт бы... Подайте же воду! — Англия тянется за кувшином, но Америка строптиво дёргает его за прорванную сорочку. Девушка-сервент в светлом платье склоняется сама: — Вот, пей, Фредди, малыш... — И надо бы откликнуться по имени, но воздуха не хватает. Он уже царапает зубами широкое коричневое горлышко, когда Артур перехватывает кувшин: — Его зовут Альфредом, накрепко запомни! И отойди. Служанка отступает, в то время как Англия, заслонившись от людей рукавом, что-то торопливо бормочет — Америка успевает приметить в сосуде зелёные звёзды. Питьё оказывается неожиданно сладким, что отвар на сон. — Ты не уплывёшь. Пожалуйста, братик. Набухшие от истерики веки слипаются. Море шепчет серым камням свои сказки, а ему из ночи в ночь снится смуглый взрослый с клинком и псы, рвущие человеческую плоть — совсем как рассказывал Англия. Он не останется здесь один, нет-нет. — Альфред, я очень скоро вернусь. Будет тебе, ну же. — Нет. — Он давит всхлип, ширящийся в зевоту, и упрямо распахивает глаза. — Не очень скоро, совсем не скоро. Мэтти говорит, Франция к нему почти не приплывает. Вот и ты не приплывёшь. По чётко очерченному лицу Англии пробегает тучка: — Мэтью? — Да, сэр Кёркланд, — голос Канады звучит уж очень несчастно, и Америка оборачивается, чтобы заметить, как тот выныривает из стайки столпившихся у воды детей. Не поднимая светлой головы, Мэтью тревожит башмаком круглую прибрежную гальку. — Ты помнишь, у меня есть медальон? Такой небольшой. — С профилем леди Уэльс? В голосе Артура прорезается улыбка: — Точно. Кажется, я забыл его под кроватью... смог бы ты отыскать его для меня? Как думаешь? Канада прытко кивает и отбегает к поселению, в то время как Англия осторожно берёт лицо Америки в ладони — сразу становится тепло и очень тихо. Смешные брови разглаживаются над яркими глазами: — Неважно, что говорит Мэтью. И я не Франция, слышишь? Я всегда вернусь к тебе, Альфред. Ты исключительный. — Ис... — слово не выходит, и он пробует снова. — Ис-клю-чи-тель-ный? На верхней губе Англии дрожит искорка веснушки: — Точно, особенный. Ну-ка, о чём говорят твои поселенцы? Они святые и приплыли к тебе по воле?.. — По воле Господа. Америка хлюпает распухшим носом, и запахи возвращаются. За спиною, в Плимуте, дымят уличные печи и зреют хлеба. Он останется обедать, а братик уплывёт... — Ну вот. Расспроси мистера Брэдфорда, он расскажет больше. Твои люди исключительные, они избранный народ, а ты — дар Творца. — Я? — Да. Там, где я живу, все погрязли в ссорах, а церковью в Риме правит злой Антихрист. И люди уплыли к тебе, чтобы строить Королевство Божие. Чтобы ты всех нас спас. Чайки кружат над парусником белыми снежинками. — И я всех спасу? — Да. Весь Старый Свет ждёт этого. Ты здесь по­добен городу на хол­ме. Если город построить на холме, его будет видно издали, понимаешь? — Почему? — Так уж вышло. Ты словно на холме, гла­за всех устремлены на тебя, и если ты поступаешь дурно, ославляешь себя и меня на весь мир. И будешь у всех на устах. Поэтому, пожалуйста, будь уже послушным мальчиком, выпусти мою одежду. Англия баюкает его лицо в ладонях, и Америка с трудом разжимает пальчики левой руки. — Но ты вернёшься? Глаза Англии очень серьёзны. — Конечно, я всегда к тебе возвращаюсь. — И всегда уплываешь. Англия отвлекается на дыру в собственной сорочке, но это совсем неважно, ведь Америка не получил ответа — и он тянет брата за рукав. Губы Артура становится тоньше, однако тот послушно возвращает внимание. — Я должен плыть, Альфред. Люди мои страдают от голода и нищеты. Бедствуют на нескольких акрах земли, прячась от плотоядных овец. В груди срывается камешек. — Плото... ядных? Прибой тихо перекатывает гальку, а вокруг переговариваются колонисты. Обветренное лицо Артура вспарывает непонятным выражением: — О да, у меня овцы поедают людей. И землю. А у тебя буквально «са­д Бо­га» и сот­ни ак­ров, го­раз­до бо­лее плодород­ных. Вот видишь, мне нет смысла уплывать надолго, я вернусь. — И я тебя спасу! От злых овец! — От злых овец. Ну, разумеется. Англия целует его в макушку, когда за спиною раздаётся пыхтение: — Сэр Кёркланд! Я не нашёл! Голос Канады совершенно удручённый, и Америка оборачивается, не выскользнув из объятий. Жёсткими пальцами Англия отирает ему щёки. — Ничего, Мэтью. Я ошибался, решив, что забыл медальон. Он всё ещё на мне, а ты большой умница. Озябший ветер бесстыдно забирается под одежду: с севера принимается дуть нортер, а значит, пора торопиться. Артур поднимается, отряхивая колени: — Будьте хорошими мальчиками, слушайте губернаторов и не пускайте в дом чужих. — И отправляется туда, где лукавые пассаты обращаются в ураганы, а Тортуга, остров-черепаха, собирает флибустьеров всех мастей. Море здесь заткано шёлковыми нитями — сияющая лазурь омывает изумруды островов, с пиратских клинков брызжет пурпур, а караваны чужого золота пробегают изысканной вышивкой Opus Anglicanum. Прошлый раз Англия сражался за Вест-Индию во времена Ла-Рошели — с Францией и, если быть искренним до конца, из-за принадлежащих Испании земель. Однако теперь намечалось перемирие с братьями Карьедо, и, сколь малоблагосклонно Англия ни смотрел на грядущее событие, накалять ситуацию не стоило. А вот препятствий, чтобы занять свободный от испанских колонистов остров-иной, не оказалось. Деревья с бурыми стволами обступали берег и перекликались попугайчиками. В отменном для будущих плантаций климате, в гуще непроходимых джунглей, обитало существо с тёмными глазами и кожей. Опять некстати вспомнился Португалия: заводя речь о Карибах, Педру любил поговорить об Эльдорадо и Семи Золотых городах. Португалия обладал редчайшим благословением — собственною верою мог отыскать дорогу хоть туда, хоть к святой земле Престора Джона, раю земному. Беда в том, что Артур не был Португалией. Нечто в джунглях пошевелилось. — Суринам, — нарёк Англия срывающимся голосом, ибо в мире не было ничего страшнее безымянного. Шмелём загудела тетива, наконечник ужалил тонкий ствол в каком-то дюйме от окованного бронёй виска Артура, и Суринам исчез среди зелени. А после была мешанина криков, железа и стрел. Уже в Джеймстауне Англия с сожалением констатировал, что лишился очередной сорочки: отстирать ошмётки внутренностей аборигенов так и не вышло. Зато кюлоты его американским рабам, не иначе чудом, отчистить удалось. Нортер выл и гнал флотилии облаков. Старик лоцман ворчал, что идти через Атлантику в такую погоду, если и возможно — вымудренное самоубийство, и всё же Англия попытался наколдовать попутный ветер. Оставалось гадать, не прознает ли архиепископ Лод, не призовёт ли к ответу... Дорогою он не стал навещать детей: что называется, и отделил свет от тьмы. Нелепая мысль. В действительности, ему было не выдержать повторной истерики Альфреда, не в этом состоянии. Он распросил джеймстаунцев о слухах — говорили, в северных колониях появилось новое поселение, Бостон — и уговорил себя, что Америке будет больше пользы, если он вернётся в Лондон и соберёт ему очередную акционерную компанию. Благорасположение Старого Света мальчику тоже не повредило бы: как раз предстояла вереница дипломатических встреч, общение с Испанией и попытка такового с собственным королём. А ещё Артур задолжал визит проверенному, по-настоящему щедрому торговому партнёру. Откладывать и дальше становилось неприличным. _________________________________________ *Отсылки к «Доводам в оправдание колонизации Новой Англии» Дж. Уинтропа и его же «Граду на холме»; «Ваши овцы <...> поедают даже людей» — классическая метафора английского огораживания из «Утопии» Т. Мора; Быт. 1:4. 41. — Стой, лордство! Налево поедешь — коня потеряешь! Пятна света разбежались среди папоротников солнечными зайчиками. Артур чертыхнулся и дёрнул поводья, разворачивая жеребца к развилке, где уже привстал на дыбы белый в рыжее яблоко конь Ивана. Дорога из архангельского порта к терему России немногим уступала в длине всему Альбиону — как не заблудиться? Лесная прохлада шелестела, сманивая вглубь. Усмешка Ивана прозвенела колокольцами: — Что же ты? Не первый раз, а пути не помнишь? Артур принудил жеребца под собою замереть, а себя — улыбнуться в ответ, скупыми кончиками губ: — Ты с прошлой встречи стал ещё выше. Мои старые карты не годятся, пора рисовать новую. А русскому царю пора бы снова открыть ему путь через эти земли к Персии. Иван выгнулся в пояснице, с хрустом поводя плечами: — Твоя правда. Земли-то теперь вон сколько! Пробивавшееся сквозь листву солнце вспыхнуло в навершие его шлема, подсветило мягкие, юношеские черты... прежде чем те исказились в приступе кашля. Скорчившись, Россия начал медленно заваливаться с лошади. — Иван! — Англия дёрнулся, подхватывая сбоку. — Дыши, дыши! Россия отчаянно замотал головой и заскрёб себя ногтями по кожаному панцирю на груди, из посиневших губ выбежала тёмная струйка. «Крови!» — показалось Англии, когда он впервые увидел Россию таким. Сажи со слюною, хорошо знал он теперь. Иван хрипел и отплёвывался, а он удерживал его в седле, беспомощно гадая, что на сей раз осталось от Москвы... и не коснулся ли пожар английского торгового дома на Варварке. У России было слабое сердце. Ничего примечательного, у всех что-нибудь да загоралось — но русская столица полыхала так часто, что Англия сбился считать, пусть близкому их знакомству не было и века. Где-то в чаще проснулась кукушка. — Уф, надеялся... вчера последнее затушили... не тут-то. Иван медленно разогнулся, и Артур повёл затёкшим плечом: — Делаем привал? — Лишнее, — со свистом. — Сейчас, отдышусь маленько, и двинемся. — Улыбка на бледном, перемазанном сажею лице вышла жуткой даже по меркам Артура. А ситуация... тревожной, и во многом именно неопределённостью. Пожарные отряды здесь были, настаивать лекарства местные аптекари умели, а сердце Ивана всё горело, горело и отстраивалось, словно заговорённое. «У него что-то в роду», — сказала Уэльс, когда Россия впервые нанёс им визит. — «Сам будто не мистик, а над головой защита и проклятия. Не ввязывайся, Артур». Моргана хорошо видела такие вещи. Вот только он не любил отступать перед загадками. Артур присылал к русскому дворцу докторов и астрологов, задействовал магические таланты — тщетно. Подмосковный лес звенел многоголосьем. Промелькнула меж деревьев косуля, вспыхнул в траве хвост лисицы. Дорога вильнула да оборвалась, открывая глазам высокий, больше чем в три роста частокол и деревянную башню с крестом на маковке — острог, говорили здесь. Едва ворота отворились, всё затопило собачьим лаем, а стоило соскочить, борзые вмиг обслюнявили Англии ладони. Он фыркнул и под тихий смех Ивана принялся трепать собак за ушами. Короткого поворота головы хватило, чтобы приметить во дворе новые постройки: очевидно, Россия продолжал расширяться. — Слава Богу, доехали, — по-прежнему бледный, Иван улыбнулся слуге, принявшему поводья. Юноша в расшитой одежде не был человеком... но и ровней им не был тоже. Впервые рисуя карту этих мест, Артур крупно подписал «Rvssia», вывел «Moskovia» возле столицы и добавил размашистыми буквами по низу листа: «Tartari». Где именно начинался этот мифический инфернальный Тартар, ещё предстояло выяснить, но взгляда на прислугу Ивана, в широкое лицо с раскосыми глазами, хватало, чтобы понять: где-то здесь. — Папка! Живой! Слетевший с крыльца Касимовское царство с разбегу уткнулся России в спину, и борзые принялись лизать мальчишке шею. — С Москвы пепел, матушка говорит, загорелось, а ты от супостатов не едешь, я давай молиться, хоть бы живой... — сбивчивый лепет перекрыло лаем псов. — Василе, чего бушуешь? Что мне сделается? — Иван нагнулся, подхватывая сына на руки; щёки его при этом вновь обрели восковую бледность, но в голосе звучало одно веселье. — А чумазый, даром нерусь! Как тебя гостю показать? Касимовское царство, черновласый и худенький — словно истаял с прошлой встречи — насупился на Англию: «Здравыбудьте». Лицо его было выпачкано каким-то лакомством. Артур улыбнулся: — Да ты подрос. У меня презент. — И вынул из кармана красивую астролябию на цепочке. — Благодари сэра, — качнул Россия сына, с неменьшим любопытством рассматривая опустившийся в детские ладони прибор. — Новый вид компаса? — Морское кольцо, астролябия. — Артур очередной раз изумился диковатой недалёкости Ивана. Чем тот вообще жил, пока Англия случайно его не открыл? — А! — Иван поставил ребёнка наземь и растёр левое предплечье. — У твоего деда такое было. — У деды? — Мальчишка благоговейно поднял латунное устройство на уровень лица. — У твоего опекуна? — в тон ему уточнил Англия у России, но тот уже шёл к дому и такими большими шагами, что продолжить не было возможности. Ещё загадка. По слухам, по слухам, опекун Ивана, отец его жены и дед сына являл воплощённый ужас тёмных веков — только Россия никогда не отвечал на вопросы о покойнике. Артур догнал Ивана на террасе. Меж кувшинообразных колонн поднималась лестница: дом был двухэтажный, с остроконечною крышей и смежными пристройками. Насколько Артуру было известно (а известно ему было хорошо), помимо него гостить здесь доводилось лишь родным России и как-то сопровождавшей Англию в поездке Уэльс. Всех прочих, того же Голландию или, хех, Францию, Иван принимал у царя в Кремле, а чаще не впускал дальше Архангельска. Это будило смешанные чувства. Грело превосходством, да, но и другое: хотелось забыть, как по наущению Бесс Тюдор он просил у Ивана абсолютной монополии на торговлю, и как Россия предложил обмен привилегиями. Словно дружескую уступку, вот нонсенс! Англия отказался, разумеется, но ответный отказ обжёг, и он по-прежнему не знал, отчего: любое общение между ними сводились к бизнесу, большего и не требовалось. Только до странного гадко было помнить, как Иван сидел окровавленный прямо здесь, в просторной столовой с золотистым орнаментом на стенах, сидел без чувств и с откинутой головою, и Швеция придерживал его со спины, а Польша хозяйски перебирал содержимое сундуков. Артур дрогнул тогда, отступая к лестнице, оскальзываясь сбежал мимо каких-то людей и тех, кто не был людьми, а после гнал коня по развороченным дорогам к Архангельску, чтобы направить паруса домой: «Ваше Величество! Он умирает, они раздавят его. Выдвинем войска, пока он жив. Колонизируем или объявим протекторат! Русское Царство всегда был рад мне, я поговорю с его пэрами, эти люди сами оплатят военную компанию. Прошу, Мадам, поспешим!» Как удачно: вернувшись, он услышал «Романовы» и заметил разум в глазах России прежде, чем заговорил сам. Чертовски удачно, Господи. Иван так и не узнал. Слюдяные оконца лили в комнату мягкий свет. — Побудьте, переоденусь в домашнее. — Россия, всё ещё в боевом облачении, скрылся за пунцовой дверною аркой. Самое время расспросить ребёнка, с кем сражался его отец — от Ивана внятного ответа было не добиться — но тут в глубине дома разнёсся окрик: — Софья! Софья, выйди, голубушка! — и, немного погодя, яростно и звучно, словно не из уст России, — Сюю́н! Кому говорю! Ладонь Англии едва не порхнула к кортику, на рефлексе. Пёстрое убранство комнаты будто поросло инеем, а Василий-Касим сгорбился на лавке ниже, чем был. Нужно занять его, мелькнуло у Артура. Подаренный круг астролябии лежал теперь перед ними поверх расшитой столовой менсали, и Англия попытался вспомнить, как отроком сам разбирался с устройством по трактату Чосера... Оттуда ли строки, мол, дети не понимают длинных фраз? Что же, Америка точно не понимал. — Смотри, — Англия покрутил астролябию в ладони. — Вот здесь кольцо. Надеваешь на большой палец... да, так. А эти пластинки для определения широты. Когда поймёшь, не заблудишься даже в открытом море. — Отец так смотрел киблу. — В комнату вплыла Казанское царство, и ребёнок сразу оживился: — Деда смотрел направление Мекки? Он с этим молился? Мать кивнула ему, переводя тёмные маслины глаз к Артуру. Лицо её было круглым как лунь и юным, а точёными чертами она затмила бы многих знакомых ему женщин. Но Англия чувствовал, как щетинятся волоски на затылке: рядом, где-то рядом начиналась бездна Тартара. А ещё Казань, несомненно, была ключом к ларцу с тайнами Ивана — тот держал её дома, почти как прятали жён его бояре-лорды... варварский обычай. Многие ли государства вообще знали, что Россия обвенчан? Отсветы витражей пробегали по глухому, от подбородка до пят платью, пока Казань, собирая на стол, также глухо отвечала на вопросы: «Да. Нет. Да». Здесь можно было сколь угодно оттачивать таланты шпиона. Выдохшись, Англия вежливо справился о благополучии правителей. Казань вынула из крытой изразцами печи очередное кушание и, опустив перед ним, разгладила складки лилового платья: — Ничего не слыхала и не знаю. Сама о ненужном не спрашиваю, о государыне, княгинях ли, боярынях не сплетничаю. — И добре! «Домострой» жёнкам болтать не велит. — У входа алым колоссом вырос Россия в рубахе с высоким воротом и с открытой детской улыбкою на губах: — Коли знать что хочешь, вот тебе я. Спрашивай, немец áнглицкий. — Артур напрягся, а Иван уж опустился на лавку, снимая с руки сына астролябию. — Для чего, говоришь, приборчик? — Часы, математический справочник. — Англия постарался, чтобы лицо осталось расслабленным; от буйной росписи стен и потолка уже горели глаза. — Это испанская астролябия, универсальная, можно рассчитать своё положение в любой точке мира. Ещё в астрологии весьма полезна. — Э! Ты, магик, брось при моих такое говорить, — Россия усмехнулся, цокая языком. — Без того люд московский волнуется и на волхвов твоих косится. У нас за волшбу на шесть лет Христова причастия лишают. Англия смутился: во-первых, астрология была наукой и они с Россией не раз обсуждали методы, а во-вторых, с той поры, как Иван сам показал ему гадание на толчёном роге единорога, он попросту не знал, что думать. А задуматься пришлось и уже вечером. Полную голубых теней спальню подсвечивала лампадка. Артур принялся стягивать вещи, чуть влажные после пытки русской баней, голова плыла от ягодных «наливок» Ивана, а на языке колом стоял привкус берёзы. День выдался что у домашнего пикси: недельный труд, и тот бывает легче. Ког­да-то Рос­сия позволил ему сво­бод­но пе­реме­щать­ся во дворе, и Англия не переминул начать разработку руды, так что теперь хотелось только растянуться на крытых перинами лавках. Но стоило попытаться, в изголовье обнаружилась стопка книг. Англия сморщился, приблизив светильник, и попробовал разобрать надписи на обложках. Нечто, озаглавленное «Рафли», с первых страниц отдавало герметизмом. Продираясь сквозь кириллицу «Аристотелевых врат», он скорее угадал, чем узнал классическое «Secretum Secretorum», а книга с изображением подозрительной шестикрылой птицы оказалась сборником математических формул и вроде бы астрономических таблиц. Глаза слипались, буквы плыли, а смятение нарастало. Углубившись в чтение, Англия так и не обновил защитных чар, даже молитвы на сон не прошептал. Снег тихо скрипел под ногою. Он шёл по ступеням, ладонью касаясь белого камня. Стена пропала из-под пальцев, и он поднял голову — налево и вверх. Это было красиво. Море закипело от павшей Звезды, и волны расступились, выпустив семиглавого Зверя с вавилонской наездницей. Кубок в руке Блудницы расплескался пламенем, алый плащ вспыхнул, и в зареве пожара Сент Майкл распахнул крыла над Архангельском. Ангелы его воевали против дракона, а чуть в стороне пронеслись Четыре Всадника. Антихриста на фреске не было, и Англия склонился над тем из Всадников, что правил рыжего коня: Брань. — Междоусобица. Он обернулся, обнаружив себя на ступенях храмовой паперти. Город внизу пылал, и зарево играло на одежде России: — Горит моя Семиглавая. — Россия запрокинул голову, костяными пальцами цепляясь за высокий ворот рубахи. Чёрный от сажи снег взметнулся из-под ног его и взвыл, собираясь фигурою в воздухе. Снежная пасть оскалилась, голем наклонился... рухнул, залепляя глаза колючими комками. Холод и тьма — наотмашь. Голоса в белой тьме издавали жуткие, рычащие звуки: — Что, псы, отца своего загрызли, теперь воете? Резкий, чужой язык. — Кутакбаш с выжженным сердцем! Брата Астрахань ты в петлю свёл! — Разве свёл? Сам полез, а люд его жив при мне. Хрип и рык: — Пророком Аллаха себя возомнил?! — Царством Божиим! И стольный град мой есмь Третий Рим о холмах, а четвёртому не бывать! Жалобные всхлипы: — Не татарин я! Русин я, папка, твой я, русин! А после — отчаянный женский визг. В комнату лилось молоко луны. Чудом поняв, как шевелиться, Артур попытался утереть пот с лица, но пальцы сводило. Что за дьявольщина творится?! Сердце ухало у горла, а уши ломило криком из сна. Снуло добравшись к окну, он щекою прислонился к холодному хрусталику слюды и обернулся. Книг на постели не оказалось. К рассвету запел петух. Утро было прозрачнее родника и зябкое от росы. — Твоя леди в здравии? Не видел её сегодня. Они стояли у конюшни, с аркебузами и луками за спинами. Россия, правивший под сыном сбрую, забавно потёр кончик длинного носа: — Занедужила. С охоты вернёмся, может, и выйдет. Касимовское царство, понуждавший своего коня стоять смирно, колко глянул на Англию, но смолчал. Охота, равно вчерашняя парная, была сомнительной идеей — но Россия, всё ещё бледный с недавнего приступа, легко взлетел в седло. Вместе они въехали в чащу, сопровождаемые троицей тёмновласых прислужников и удерживая на перчатках ловчих птиц. Легконогие борзые рассыпались колчаном стрел. Смолянистый дурман набивался в ноздри, лес дышал утренней влагою, шелестел хвоёю под копытами и листвой над головами. На душе было муторно. Артур не видел снов на библейские мотивы со времени Порохового заговора... Не иначе к очередному напряжению меж католиков с пуританами, чёрт побрал бы уже вторых и первых. Он так надеялся, что единая англиканская церковь станет для его детей компромиссом, но, кажется, пора было признавать поражение. Россия промчался мимо: — А что, лордство, подарю тебе кречетов? Мысли встали на дыбы. Сидевшая на его перчатке белая птица вертела головой в колпачке, словно чуя перемену хозяина. Если Англия рассчитывал воспользоваться ценным даром, следовало как-то примириться с королём — Чарльз вытворял с его охотничьими угодьями невесть что. Чарльз, глава его церкви, его разум, глас Господа и помазанник. Россия обернулся. Англия поймал лиловый взгляд через плечо и который раз побудил себя улыбнуться. _________________________________________ *Цитаты и аллюзии: Библия, Апокалипсис 12:7; «Послание на звездочетцев» страца Филофея; Домострой: гл. 39 + упоминание значительно более мягкого, чем на практике, отношения к колдунам; Т. Мидлтон «Anything for a Quiet Life» (фраза «This was a good week’s labour»). 42. По ощущениям, на плечи ему водрузили котёл и теперь методично колотили о стенки половником. Он даже подозревал, кто именно. — Хей, народ, вопите, бейте в колокол, ля-ля! Хей, народ, вопите! Храни, Боже, Короля. Песня наверняка звучала мелодично. Много мелодичнее, чем была задумана или спел бы он. Почти наверняка. — Моргана, заткнись, а, — вяло прожевал Англия, трогая гудящий на плечах котёл. О. Это был не котёл. Это его голова. — С чего бы? Разве не так твои саксы горланят эти дни? Бум. В темечке его явно угнездилась вошь с киркой. Бум. Бум. — Пить. — Горло тлело углями, и сам он зашипел как залитый уголь, когда на лицо хлынуло. — Твою же мать, да какого?! Англия рывком уселся на диване, отплёвываясь. Уэльс стояла над ним, баюкая кувшин, пока комната текла пятнами краски. — К огорчению, мать у нас была общая. Она шагнула в сторону, а он попытался отереть лицо. И отряхнуть одежду, в том числе юбки. Так, одно мгновение... нет. Нет-нет-нет. — О, да, — промурчала Уэльс, передвигая что-то на столе. На нём было платье. Он сидел в собственной гостиной на скамье дивана, и на нём было шерстяное платье с набивным узором. — Ты никому об этом не скажешь! — Англия попытался придать мокрому лицу угрожающий вид, но брови заломило от движения. — Разумеется, — покладисто пропела Уэльс, а после: — Обождёшь? Набросаю пару строк Дункану. — Хей! — Англия захлебнулся мыслью о Шотландии и о том, в каком виде находится, а сестра сморщила нос в беззвучном смехе: — Да не стану я. Во имя Дэви Святого, у меня и без того почтовый день. — Она отёрла ладони передником и вынула из-за нагрудной шали бумагу с надломленным сургучом: — Шериф доставил сегодня в придачу к твоим телесам. Адресатом значилось «Королевство Англия», а не «сэр Кёркланд», так что я вскрыла. — Ну, разумеется, — буркнул Артур, шаря под подолом. Хвала фейри: обнаружить штаны удалось. Уэльс бесстрастно наблюдала у стола: — Из письма выходит, мы в ссоре с Монетным двором и Звёздной Палатой разом. Опять. Хорошо потрудился, а? Жаль, ни слова, почему ты вот в этом. Сглотнув ком дурноты, Артур уцепился за дуб дивана и, стягивая отрезные юбки, попытался вспомнить. — Так меньше стреляют. — Кто? — Я в людей. Люди в меня. — Выбеленные стены таинственно замерцали. Рассудив, что уже превысил отведённые Небом силы, Англия рухнул обратно. В награду пришло откровение. — А. Я напился. Уэльс потёрла виски сквозь чепец: — О, правда ли? Вот не ждала. А здесь сказано, — она скосила глаза в письмо, — ты, в придачу, совершил против королевского отряда «такие грубые действия», какие «не должны допускаться в хорошо управляемом государстве». Ответь-ка мне, государство, ты в кои веки заглянул домой, дабы присоединиться к лесным восстаниям? Англия моргнул. Король Чарльз. Лесная хартия. Точно. — Мне вырубают лес Дин. В щепки. Я пытался добиться аудиенции, но Его Величество, очевидно, мнят себя Вильямом Завоевателем и слушать не намерены. Виски прошило, и Артур смолк, кусая язык. — Ах ты бедный виндзорский рыцарь! — Переливы голоса Уэльс вскипали у него под черепом. — Чарльз же первый наш абсолютист, как тут снести. А я всё гадала, ему ли обязана удовольствием годами тебя не видеть. — И Моргана склонилась у стола, напевая на своём: Четыре жизни как слепец Иному миру я отдал. Англия рванул завязки кожаного корсета: — У меня есть законы! Нельзя просто ввести налоги или рубить лес в обход Хартии и не созывать мой парламент! Чёрт, да поможешь ты или нет?! — Он в отчаянии отпустил корсет, признав, что сделал хуже. Уэльс села подле, изучая узелки: — У нас есть законы, Артур. Наш парламент. Я тоже не в восторге, но молчу. — Смуглые, в тёмных веснушках пальчики проворно побежали по лентам. Вблизи старый шрам через её кисть царапал взгляд, и Англия отвернулся. — Голова болит. — Ты знаешь, где стоит эль, бестолочь. — Дома у меня постоянно болит голова. Англия, наконец, заметил. Если прежде искать иных земель его побуждали огораживания и религиозные гонения, то теперь всякое возвращение сопровождалось приступами зубодробильной мигрени. Хотелось оторвать себе голову к морскому дьяволу, или уплыть к нему же. Вопрос за кошельком, но король Чарльз монополизировал буквально всё, до пуговиц с игральными картами — и толку от доходов с угольных рудников... самых успешных в Старом Свете, между прочим, здесь Артур не сомневался. Патента на приватирство больше не выдавали, а созданная королём компания Куртинов — хищный уроборос! — пожирала его едва оперившуюся торговлю с Востоком. Англия обвёл гостиную мутным взглядом. Белый короб наливался пятнами сажи... кажется, он хотел обшить стены панелями, закончил на половине дома да уплыл. — А как там Ирландия? — Наша вечная ирландская проблема? — Улыбка надрезала тонкие губы Уэльс, осторожно и остро. В ромбовидную решётку окон оголённой вишней скрёбся ноябрь. — Думаю, время для визита. Зелёные глаза сестры расширились, а потом она отпустила вынутую из корсета ленту и поднялась. Англия потянулся следом: — Моргана? — Но Уэльс отвернулась: — Я говорила, у меня почтовый день, Артур. Мне ещё отвечать Старому Викарию. — Кому? — Поэту. Не все живут войной как ты. — Моргана... Спина сестры напряглась: — Ты знаешь настоящее имя. И язык твой не облетит от одного раза. Комната раскачивалась каютой, и он зажмурился, пытаясь остановить движение: — Морканта. Уэльс протяжно выдохнула за сомкнутыми веками. Шёлковый голос её надтреснул: — Хорошо. Как скажешь, брат мой. _________________________________________ *Упо­мина­ют­ся. Dewi Sant = вал. Святой Давид; Виль­гельм (William) За­во­ева­тель; Rhys Prichard, он же Ста­рый Ви­карий; Морканта, оригинал имени (а Моркант — одно из вал. средневек. королевств). *Ци­таты и ал­лю­зии. «The 5th of November»; «Y Gog» Да­вида ап Гви­лима; фра­за «Аn Irishman of a problem» из The Irish Times, статьи «Celts divided by more than the Irish Sea» (немно­го вал­лий­ской ксе­нофо­бии). 43. Небо чужой осени было голубым в серебряной дымке облаков. Англия плотнее запахнул плащ, чувствуя, как пульсирует голова, а в крови закипают чары. Ему были не рады. Любое дерево, всякий камень на этом острове пели ему о ненависти. Доски пола не давали покоя. Звук от каблука везде был сходный, но он продолжал сличать — всегда могла обнаружиться ниша с затаившимися католиками... «Воздух, и тот смердит ими, заражая благочестивых». — Ты уже перевернул каждый угол. Гончая, тебе нечем поживиться. — Радужки Ирландии тяжело мерцали сдерживаемой магией. — По рёбрам и на колени, — не отрываясь бросил Англия, и Ирландия вскрикнул под ударами Шотландии. Смех сквозь кашель: — Что, разберёшь мне всю башню? — Если потребуется. — Англия сбросил с сундука подсвечники — металл зазвенел по полу, отдавая в висках, но под крышкой никого не оказалось. В глубоком голосе Ирландии гудела струна: — Я стараюсь видеть в каждом хорошее, таково моё понимание Господа. Но вы оба мучили и пытали, охотились и приговаривали моих людей к петле. Бог видит, больше вы никого не возьмёте. — Я возьму, кого захочу. Приблизившись, Англия дважды замахнулся зажатым в кулаке навершием подсвечника. Ирландия вскрикнул, отклоняясь, но Шотландия удержал его за плечи, и на свитер грубой вязки брызнула алая капель. Со смешанным ощущением любопытства и брезгливости Артур наблюдал, как глаза на разбитом лице разгораются точно болотные джеки-фонарики в закатном багрянце. — Ты Зверь морской. Дьявол и фомор. — Ирландия сплюнул перед собой розоватым. — Ты уже проклял меня своей лжецерковью. Говори, зачем ты здесь, и прочь, вы все. — А я было заподозрил, что диалога не состоится, — выцедил Англия, делая шаг от неаппетитного пятна. — У кого-то из моих были инструкции, как с тобой обращаться... всё забываю перечитать. Кровоточащие губы Ирландии проломились в улыбке, а отсветы из-под ресниц стали ярче. Когда-то Англия боялся его Силы — давно, прежде чем понял, что скованный собственными гейсами, тот не отважится на сильное колдовство. Англия подкинул на ладони навершие подсвечника: — Я слышал, Его Величество собираются назначить тебе нового лорда-депутата. — Нет! — Тебя выжмут налогами досуха. Но у меня есть предложение, оценить которое даже тебе достанет мозгов. Англия кивнул Шотландии, и тот рывком дёрнул Ирландию на ноги. Теперь против Артура белело лицо с градинами веснушек, с огненной прядью, налипшей у кровавых губ, и уродливым выпуклым клеймом ниже острой скулы. «N» — cевер, North. Англия покривился: — У меня есть земля в Вест-Индии. Карибский бассейн. Можно делать деньги. И мне нужен кто-нибудь, чтобы быть там в моё отсутствие. — Кажется, даже с Альфредом не приходилось так вычеканивать всякое слово... но Альфред был весьма смышлён для ребёнка. На клеймом испорченном лице проступило нечто странное. Нечто смутно напоминающее надежду. — Я могу уплыть? — на выдохе. Артур дёрнул уголком рта: — О, да. Королевства Божьего не обещаю. Но погода там недурна, посох Сент Патрика бы зацвёл. Меловой и прежде, Ирландия посмотрел, словно он плюнул в него — буквально. Посох зацвёл бы, если бы не сгорел при Тюдорах. — Когда мне уплыть? — Лучше прежде, чем Величество возьмётся за тебя всерьёз. Если нет средств, рекомендую контрактную службу. Знаешь, что это? Хорошо. Не стоит плыть с пустыми руками, реши насчёт коммерции. Или подумай сделать крюк до Африки, торговля неграми становится всё прибыльней. Ирландия ломко повёл предплечьями: — Доннахад? — И Шотландия, удерживающий его, деловито уточнил: — Мне проследить за ним до места? — Зачем? — Англия не сумел остановить собственных бровей. — Он мой слуга, люди его вхожи в мои колонии. Следи, чтобы Его Величество никому не отдал твоих американских земель, Дункан. Череп опоясывало раскалённым обручем. Спускаясь по лестнице, Англия позволил себе гримасу. Он не станет ждать на Альбионе зимы — дрянное письмо, повелевавшее его колонистам оставить Канаду, лежало в столе, а значит король Чарльз, намеревавшийся добиваться мира с Францией на любых условиях, в личном присутствии Артура не нуждался. И пусть. Он замешкался в лестничном пролёте: на ступенях заиндевела Уэльс. Сестра всё сжимала у груди хлыст — так и не потребовался сегодня — а лицо её было бесцветным до серости. Зато на Моргане было новое платье, и плечи её грела новая клетчатая шаль. На путешествия уходили деньги. Дабы и впредь он мог не ограничивать себя, кому-то придётся платить. Англия действительно предпочитал, чтобы «кем-то» не стала сестра. Уэльс беззвучно отступила к стене, а затем последовала за ним. Очевидно, она была согласна. 44. Прочь от Европы, сошедшейся в пляске Витта, прочь от плодоносящей рабами Африки — на волю! Близ Агульяса компас взбесился, а Сатана, принц ветров, царивший над этой несчастной, нечестивой землёю, завертел галеон на волнах как мельничную лопасть. Сдабривая брань колдовскими словами и святыми именами, Артур прорычал команде с капитанского мостика: «Молитесь!» — и корабль вынесло по направлению к Мадагаскару. Море вокруг щерилось акульими пастями, наливалось сапфиром с короны исповедника Эдварда. Мальчишка-юнга, вертлявый и светлоголовый — при взгляде на него сердце опушалось тоскою — восторженно завыл, когда волны рассыпались на стайки летающих рыб. Но все сокровища Посейдона не были прекрасней того края, куда Англия правил судно. Не могли быть желанней. Утро едва занялось, когда он собрал людей на палубе. Город за стеною просыпался в сизых лучах, бледные лица команды выдавали нетерпение, и Артуру не доставало силы медлить — только для последнего напутствия. — Я намерен не замечать торговлю из-под полы. Люди оборачивали головы, пока он вышагивал вдоль борта. — Я прикрою вас перед агентами компании. Сам «Глобус» рукоплескал бы сейчас его паузам. — Но если я услышу слово, единое слово! Только слово о творимых в порту бесчинствах, я выпотрошу и колесую первого, кто мне попадётся. И кости его будут гнить здесь, на земле язычников-магометан. Это. Вам. Понятно? Огрубевшие от соли рты прорезала покорность: — Да, капитан! — и он устремился в лодку, взметая полами богатого плаща. Высокий каблук, парчовые розетки на носках башмаков — сегодня он посол, а не воин. И Англия намерен был не запятнать чести сэра Роу, поклявшегося за него перед Моголом, как ни сложно будет удержать дорвавшихся до воли людей, как ни сложно сдерживать себя... он хотел попытаться. Компания возлагала на него обязательства, и, распределив среди людей поклажу, Артур отправился по делам Меркурия, этого купеческого божка. Пробудившийся град мерцал: магистерий, выплавленный из блеска, нищеты и бессчётных наречий — Артур захлёбывался, не способный напиться. Мимо проносились негры-всадники верхом на жеребцах с лебедиными шеями, головы затканных в сари женщин венчались тюками пряностей. Глаза слезились от белизны, киновари и шелковистой лазури, из человеческой реки выныривали лица: евреи, армяне, китайцы и персы, воплощённый Вавилон. Представитель компании, поджарый человек с тёмными фартингами глаз, сопроводил их на склад. Дело обещало быть спорым: цены жирели, стоило местным завидеть в порту иностранное судно, и компания стала совершать покупки заблаговременно. Артур сверил записи в счётной книге — ситец, индиго, селитра, кораллы, золото и серебро — и остался удовлетворён. Торговля бушевала, а расцветшая здесь английская фактория делала рынок Сурата в его глазах ещё лучше. Теперь только распорядиться о погрузке, и появится время на визит личного характера. Фартинги остро перемигнули в полутьме: — Выражу уверенность, сэр Кёркланд, вы помните, что Ост-Индия не одобряет частную торговлю среди наших служащих? — Встречная любезность, сэр Керидж. Напомню: компания не владеет монополией на английскую торговлю. Увы! — Англия отвернулся, сглатывая собственный яд. Он засевает море людьми, прямо на борту зашивая саваны, и компания не получит их свободы в добавок к жизням. Никто не сумеет! Душная сырость липла вуалью, плащ давно поник на сгибе локтя, но капли пота так и щекотали меж лопаток. Под рыночными шатрами клекотали: «Табак, свежий табак!», «Этот чиновник мугулов негодяй! Настоящий зверь!», «Да здесь цены до луны достают!» — и едва понятные Англии слова переплетались с трелями вывешенных в клетях птиц. Он отшатнулся, различив у кирпичой стены группу прилюдно испражняющихся мужчин, и остаток пути старательно смотрел под ноги, укрывая лицо платком. У ворот дворца, кружевного словно из рук фламандской мастерицы, Артур достал лист охранного фирмана, и воины пропустили его в мощеный двор. Оправить одежду, так, скорее, проверить в ухе серьгу, её, её серьгу! От вечернего зноя пальцы сделались мягким воском. У подножья крыльца Англию встретил понурый слон, а на широких белых ступенях — распластавшийся край суши и морских путей начало, Португалия. На разбитом в мясо лице чудом угадывалось элегическое выражение, переменившееся вмиг («Вашу руку, добрый друг! Я рад. Нет, молчи, кхах, молчи и ступай, Артур: ты видишь, скучнейшая выйдет дуэль, если драться теперь»). Сбитый с толку, Англия не удержался, чтобы пару раз обернуться. Португалия, поднявшийся с его помощью, теперь шаткой поступью направлялся к вратам; сорочка на его спине трепетала и липла тёмными лоскутами. Он упрямо звал Англию другом с отроческой поры Столетней войны... не то чтобы благорасположение европейской державы чего-то стоило. В ответ Артур успел его изучить — о, не стоит оваций, дело оказалось нехитрым. «Я рад» из уст Португалии означало именно это и ни грана дипломатического расчёта. Вопреки их бессчётным схваткам и наущениям брата-супруга — гореть тому огнями собственной инквизиции! — Педру оставался собачьи приветлив. Некогда первый среди империй, он был рыцарем особого склада: фидальго, гордым как чёрт и задиристее петуха. Что до теперешнего ухода от беседы, а вместе с ней и стычки... похоже было, у Португалии выдались скверные времена, существенно более скверные, чем демонстрировал весь его облик. А облегчить душу, рано ли поздно, тот являлся на порог Англии, вопрос терпения. В носу засвербело от благовоний. Просторное помещение с рядами колон взамен стен было застлано коврами, яркими, узорными, однако рисунок едва проглядывал из-за сидевших по одну сторону мужчин, по иную женщин. Агенты Ост-Индии писали о происходивших в этом доме религиозных конфликтах, но воочию всё казалось безмятежным: кто-то смеялся, другие ели фрукты с больших блюд, и никто не повернул головы. Щёки опалил мучительный румянец неловкости. Англия обежал взглядом лица, надеясь отыскать её, ту самую — но вотще! Черты сливались маревом, отличные, но неуловимо схожие в ритуальных пятнах краски. У дальнего конца, на возвышении под балдахином, восседал ещё один не-человек. Платье и митра его отличались особой роскошью, а тяжёлые ряды жемчугов, змеями овивавшие шею, будили шипящее чувство зависти. И гнева: Империя Моголов не оторвал взгляда от свитков, на которых писал, даже когда Англия шумно прочистил горло. Здесь следовало говорить, воздев руки к лицу: — О Великий Могол! Я приветствую тебя от имени моего короля, милостию Божей защитника веры, и да будут твои дни радостны. Получил ли ты подарки? — И так далее, и тому подобное, Артур постарался разобраться в местном этикете, насколько сумел. Империя Моголов махнул в его сторону свободной ладонью, не отрываясь от работы: — Ваалейкум! Я получил и премного доволен. — Он потянулся за чернилами и на миг поднял лицо с тонкими, хищными чертами. — Мутасадди! Ты прибыл сегодня увидеть Бхарата, — на мужской половине зала все как один обернулись, — или Бхарати? — Бхарати, — выдохнул Англия, и под рёбрами окатило морем. На Индии были белые одежды и белое покрывало с алыми полосами по краю — Англия не признал её сразу, так редко бывали здесь его корабли. Она качнулась навстречу, но мальчишка, один из наследников Могола со светлыми глазами и чертами родителя, возник перед ним раньше, протягивая убранные перстнями ладони. Англия торопливо извлёк из кошеля рубин: если он и забывал об очередном «подарке», здесь не стеснялись напомнить. На губах мальчишки юркнула улыбка: — Я говорил с великим падишахом, и падишах благоволит твоей просьбе. Артур дрогнул, просыпав в подставленную лодочку ладоней больше золота, чем следовало. Оу да: вереница аудиенций у местных герцогов увенчалась расширением торговых прав! Впрочем, высыпанное золото уже не было взяткой, но платой: за право общения с Индией всегда приходилось платить. В конце концов, это дворец являл собою публичный дом, а она — лучший из живых товаров. Выходя вслед за Индией, он не удержался от взгляда через плечо... ...мужчины, женщины и старики в рваных одеждах — прямо на глазах все таяли, растворяясь в чаду благовоний. — Свят, свят, свят! Dominus Deus Sabaoth... — Англия с силой прикусил губу. Чёртовы католики-рекузанты: волнуясь, он всегда сбивался на прежний, латинский вариант молитвы. И чёртова магия, значения которой он всё не умел понять! Стоило перешагнуть порог, в зале оставался лишь Могол в окружении полудюжины приближённых. К такому нельзя было привыкнуть. Рывком развернул он Бхарати к себе... чтобы наблюдать, как черты её колеблются будто морской туман. — Да что ты такое?! По лицу её скользили тени, и лишь глаза, тёмные пропасти глаз с янтарными отблесками извечно оставались прежними. Глаза достались, а не звёзды ей. В них не было его отражения, когда Индия мягко выдохнула: — Мне больно. И Англия отступил. Бхарати улыбнулась, но глаз её не достигло тепло улыбки. Твои глаза на солнце непохожи. Лицо её, неуловимо притягательное, продолжало также неуловимо меняться. — Ты задал вопрос. Но что же за вопрос такой, ведь ты уже спрашивал и уже получил ответ. Артур осторожно сцепил закостеневшие ладони: — Ты говорила мне... Ты хидж-ра? — Он надеялся, что произносит верно. — Дитя, хм, Бахучара Мата? В другой раз сказала, твоё имя Этма... Атман. А после — многоглавый змий. Англия не жалел сил, чтобы запомнить, но разве это вносило ясности? — А к чему тебе имена? — Локон из причёски скользнул по виску, и черты Индии застыли, выплавившись в единый облик. — Как человек надевает новые одежды, так и душа. Дурга, Хадиджа, Мария Дева и Кали, одни из них гневливы, другие нежны, и все лишь лики. Следуй пути свабадха. На краю сознания шевельнулось: что значит имя, роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет. Только перед ним стояла женщина из плоти, с округлыми изгибами под тонкой материей, с ямочкой у смуглых ключиц — не строка сонета и даже не тинктура алхимика Ди. — Не понимаю. Её пальцы легко проследили контуры его полыхающего лица: — Идём. Бхарати привела его в сад, самый прекрасный из виденных им прежде. Англия замер было у цветущего кустарника, задумав просить саженец, но меж пальм, цветов и всех радостей, какие жаждет сердце, была застлана постель и расставлены яства. Среди прочих Артур узнал угощения, что сам прислал с гонцом. — Тебе понравились подарки? — Он пытливо качнулся за чёрный бархат ресниц: порочная, иссушающая красота. До отторжения, ведь красота быть смуглой не могла. — Да, — просто ответила Индия. У напитка со специями был странный запах. Не яда, — Артур принимал противоядия и боялся мало, — но чего-то сродни порошкам, что курили Бхарати и, будто бы, Холл. А после Индия танцевала. Золото браслетов переливалось в дневных лучах и звенело, шёлк одежд трепетал подобно крыльям. Сам Артур стал океаном — он слышал среди своих волн пение нереид — и Бхарати качалась в такт, и руки её были повсюду. Бадьярка, называл её Педру, танцовщица-девадаси. Англия не знал, о какой из Индий тот говорил, и всё равно они с Португалией скрещивали шпаги, хотя дуэли казались Артуру слишком малым, а полноценная война — из-за шлюхи — стала бы слишком многим. В глубине её зрачков гасли утонувшие метеоры. Твои глаза... оделись в траур и глядят с тоской. — Губы твои прасад, — шептала Бхарати, а потом: — Больно. И он запоздало разжимал объятия. Хотелось снова и сильнее, пролиться по каналам её внутренней торговли дальше чем кто-либо прежде. Комета дрогнула, срываясь с яблоневой ветви, и мир покрыло вуалью. — Всё суть одно. Ибо вначале был только голод, Голод и Смерть. Англия вздрогнул, рывком приходя в себя. Кругом была ночь. Голова кружилась от жара, а собственная кожа ощущалась липкой и влажной. Язык оказался огромным, распухшим червем, когда он попытался возразить, сам не зная, отчего это было так важно: — В начале было Слово, — слова скребнули ему глотку. — Был Логос: Разум. Когда мрак окутывал бездну, над водами уже витал Дух Божий. — Нет. Сад, полный запахов и птиц, заслоняли от него чёрные волосы. Мира не осталась, один лишь голос: — Слепые из края слепцов, вы приплываете учить меня дхарме Иисуса, словно апостол Тома сам не говорил со мною. Словно прежде о Спасителе не говорил Заратуштра. И все вы ищете в колесе самсары Вайкунтху... обитель Божью. Но все вы суть раджас, гуна страсти, гуна движения и гнева, а в конце лишь страдания. Так слушай! Густо, словно из мужских уст. Руки оказались тяжелее золота и легче пёрышка, Артур едва нашёл силы поднять их на её поясницу, и на миг тело в его объятиях не было мягким и нежным. Не было телом женщины. Дыхание Бхарати разбежалось мурашками: — Вначале зовущийся Смертью пожелал и воплотился. Из себя он сотворил Разум, а после землю, время и всех. И всё, что произвёл, он решил пожрать, и сам сделался себе жертвой: поистине, такова природа смерти. Но Бог и Отец есть Свет и жизнь, хотел возразить Англия. Только они снова утекали куда-то, стали водами чёрной реки, и маленькие рыбки звёзд плескались у Индии в волосах. Она овивала его кольцами, пока Англия стремился проникнуть в самую суть, ещё глубже. Он нырнул, потянулся пальцами до дна и ничего не нашёл. Лишь увидел явно: здесь не было Божьего Града. Только лупанарий, а в нём блудница взамен восточной царевны из отроческих грёз. И пусть. Тёплые губы Индии то исторгали стоны, то шелестели у виска: — Кто знает природу смерти, тот становится поедателем всего. И все становится его пищей. Ты, я, боги. Всё есть смерть. ___________________________________________ *Цитаты и аллюзии. Библия: Быт. 1:2, Ин. 1:1; Веды: Брихадараньяка-упанишада 1.1.2, Бхагавад-гита 2.22; Sanctus; Гермес Трисмегистр: «Поймандар»; Л. де Камоэнс: «Луизиады» (III, 20); Шекспир: «Ромео и Джульетта», сонеты (127, 130, 132 — цикл о Смуглой Леди). *Девадаси (порт. бадьярка) – профессиональная храмовая танцовщица, англичане не отличали от проституток, которых в Индии было более 9 типов. Хиджра – неприкасаемые «третьего пола», религиозная группа, <не обязательно, но> связанная с проституцией. Т. Ро(у) – дипломат, Т. Керидж – управляющий английской факторией в Сурате, основе английской Ост-Индии начала 17 в. Глава 45 Небо шипело солью: за кормою, куда хватало взгляда, пенились облака. Мысли бились о борт, и ростральный лев ревел, стряхивая их с гривы. Но пол в каюте дал незримую течь, и теперь уже Англии делалось сыро от собственных мыслей. Последние годы он думал о Небе и о Боге слишком часто — абсурдно, что добром это никогда не оканчивалось. Дули муссоны. Гнездясь на капитанской койке, Артур мучился мигренью и фантомным ознобом. Треть команды подхватили в Индии лихорадку, людей ломало, и оставалось гадать, скольких он вернёт на родину. В бреду, словно в тёмном колодце, светился небесный кругляш, где ребёнок с небесными глазами смеялся и плакал, и звал его братом, но не находил. Потом били склянки, и все, кто держался на ногах, позли на палубу, служить обедню. Люди жаждали Королевства Божьего, веря в бессмертие души и спасение. Такие как Англия не были людьми, но верили тоже — как умели. «Верую ибо абсурдно», — ширил зубами католик Португалия, а протестант Голландия отмерял: «Смутное понимание Бога суть незнание». Две грани, и Англия повис между. Раскачивался на леске от католичества до кальвинизма как выуженная на Доггер-Банке треска, через силу глотая воздух. Вдох. Он, ученик двух Бэконов, не умел полагаться на слепую веру. Вдох. Он, мистик с рождения, не смел требовать рационального. Вдох — и жабры плавятся. Рыба не может дышать без воды. Темза кричала лебедями, а трёхъярусный крест Чипсайда вновь испортили вандалы. Оставалась надежда, что гадёнышей отыщут — Артур не прочь был бы выставить обрубки их рук у лондонского Штандарта. По возвращению домой он тут же нанёс визиты представителям колониальных акционерных обществ, а ещё прежде разобрал корреспонденцию. Среди прочего на стол лёг рисунок Юнион Джека с корявой карандашной подписью: «Alfrebd» — и Англия дольше разумного изучал последнюю, кое-как выведенную букву. Со слов Уэльс, письма пришли на корабле под колониальными флагами. Альфред спустил на воду собственные суда, а его не было рядом, чтобы видеть. С Альфредом всё было благополучно. Атлантика подпирала борта, омывая череп болью, и в обрывках водорослей путались слова архиепископа Лода. Семь недель занимала дорога из дома в Новый свет, семь — и меньше для Артура, с тех пор как его парусников на этом пути стало больше. Только у людей всё равно началась цинга. Купленный в портсмудском порту юнга слёг, и корабельный капеллан приходил читать молитвы, Англия слова Силы, но дёсны мальчика сделались как бумага. Артур не поставил бы на его жизнь и шиллинга. Не было нужды лгать себе, будто питал нежность к собственному народу. Единственное, чему Англия хранил искренние и взаимные чувства именовалось Common Law: буква закона, английское Общее право. Но ребёнок в клоаке трюма бормотал о незабудках и смотрел на него глазами того же цвета. Совсем как у... совсем как. В общем, Артур решил, если мальчишка доживёт, оставить его в колониях, и не сервентом по контракту, а свободным. — Ты вернулся, братик! Солнце льётся на серые камни, капелью звенит по круглым щекам. Альфред облепляет Артура наподобие морского кракена, шумный веснушчатый кальмар, и Англия утыкается ему в макушку, силясь унять дрожь собственных пальцев: он и не ждал, что так соскучится. — Вернулся, вернулся! — И делается мирно, как не бывало несколько лет. Разросшийся за частоколом Плимут встречает его благостными лицами, аж на языке вязнет: и был вечер, и было утро, день шестой. Квадраты грядок меж домов колосятся, щебечут дети, восхитительно сытые, поэтому Артур передаёт губернатору попечение над своим юнгой и отправляется обустраиваться. Альфред стрекочет монастырской трещёткой: — У меня новые посёлки, ты видел, видел? Я отправил тебе барк! Красивый, да? Мэтти забрали, мистер Даммер построил мельницу, а весною была ярмарка! А мистер Уинтроп заклеймил двух сервентов! Один прыгнул в море и у... у-уснул. — Англия поднимает взгляд ровно, чтобы заметить, как изломился домик светлых бровей. — Мистер Уинтроп? — Мой губернатор в Бостоне. — Америка сумеречно ковыряет бортик его дорожного кофра, чтобы следом нырнуть туда головою. Мгновения Англия чувствует наледь, собравшуюся где-то в желудке, и пробует представить клейма на его нежной коже. — Я велел тебе слушаться губернаторов. Ты обещал. Он аккуратно отстраняет ребёнка от сундука. Тот дёргается в руках и собирает недовольный бантик рта: — Ты говорил, хорошо, когда решают все вместе. Главный теперь магистрат, не губернаторы. По два взрослых из каждого поселения. Я умница, угу? Вот как. Разделение власти. В самом деле? Наледь внутри вымывает нежданной гордостью: — Настоящий герой. «Tabula rasa», — говорил он английской знати, объясняя перспективы Нового Света. — «Чистый лист, можно с нуля созидать новое общество». Но сам так и не привык, насколько податлив Альфред к его словам. В полумраке комнаты ребёнок едва не светится от похвалы: — Смотри, как ещё могу! Он тянется в сундук, и Англия подаёт ему томик Галилея. Пальчик левой ладони ведёт по титульному листу, пока Америка пришёптывает, и это тоже впечатляет — до его отплытия они едва начали разбирать буквы. Однако: — Это не английский, Альфред. «Systema cosmicum», иначе «Диалог». Англия пытался достать в оригинале, но с учётом отношения папства к этому сочинению, а парочки пронырливых итальянских макиавелистов — лично к нему, шансов не было. — А это? — требовательный жест, и Англия скашивает взгляд к ещё одной покоящейся на дне книге. — А. Это тебе от Уэльс. Ей, хм, приснилось, как мы это читаем. Это Сент Августин, «О Граде Божьем». И Америка обнажает отсутствие молочного резца в широкой, светлой улыбке: — Это же обо мне! — Он подскакивает, и ещё раз, словно просыпался бочонок теннисных мячей: — Ты сказал, я исключительный! Земля Божия! Губернаторы говорят, у нас с Богом Израиля завет, и теперь Он здесь, со мной. И я построил Бостон! Город на холме! И Холм насыпал, как ты сказал. И всех спасу, идём же, идём! Америка прыгает, дёргая его за ладонь, но речь Англии словно отнялась. Кулачок дрожит в его пальцах, маленький и тёплый, и весь Альфред — просто угловатый комочек, чуть выше ярда ростом. Пусть Августин печётся о спасенье. Не слишком ли изрядно для последних лет? _________________________________________ *Цитаты и аллюзии: Тертуллиан (нет, но всё сложно); Ж. Кальвин; Быт. 1:31; Дж. Чосер, «Кентерберийские рассказы». «Макиавелист» — типичный синоним интригана в англ. литературе начала 17 в. *Упоминаются Р. Бэкон, Ф. Бэкон.