Изгой

Отстойники встречают их приглушенной тишиной. Бешеный и Рыжий идут так же — молча. Раздаются только звуки шагов, хруст снега и сажи под грубой подошвой. У Рыжего ощущение, что эта сажа скрипит у него на зубах и забилась в поры, хотя он и отдраил себя в душе до зияющей чистоты. Почти, черт подери, кожу до мяса стер. Рыжий не старается, но все равно вострит уши, чтобы распознать крики бойни возле шестнадцатого. Но он ничего не слышит, понимает, что чересчур далеко забрели. Успели ли добраться чужаки-изгои до бункера? Сцепились ли уже друг с другом или, может, Змей замутил переговоры? Лучше бы так, но Бешеный, как ни противно Рыжему это признавать, правильно подметил их гнилую подноготную. Изгои действительно только и ждали, чтобы начать разрушать Центрифугу и себя вместе с ней. Поэтому он больше чем уверен, изгои не пристанут на переговоры. Да они Змея и слушать не станут. Зверье, блять. Хребет с обожженных пней выглядывает из-под снежного стеганого одеяла, словно язвы на бледной коже. Рыжий зацепляет один из них носком ботинка, сжав челюсти и вымещая злость. Бешеный бросает в его сторону короткий взгляд. Их разделяет добрых два метра. Рыжий сознательно создал между ними такое расстояние. Бешеный, что странно, даже не пытается его сократить. Идет себе, спрятав голову под капюшоном. Рыжий не то чтобы бесится. Ему похуй, что творится у Бешеного в башке. Похуй, что его самого он использовал в своих целях, как глупую девку, которая течет, стоит к ней только притронуться. Придурок, твою мать. Разбить бы Бешеному за это ебало и ребра как спички переломать пополам. В Центрифуге и за меньшее позволено вытрясти душонку. Но Рыжий знает, что не сможет напасть первым, не сможет нанести урон, как бы сильно ни хотелось. Это бесит. Это злит. Это чертовски выводит из себя. Но самое главное — это чертовски пугает, потому что Рыжий не в состоянии что-либо изменить. В нескольких местах девственное полотно снега запятнано кровавыми следами от подошв чужих ботинок. Если бы пошел снег, хрен бы они их увидели. Бешеный и Рыжий переглядываются. Следы ведут к тому самому отстойнику, где они впервые встретились только вдвоем, чтобы без лишних ушей. Кажется, это было миллион лет назад. Бешеный вдруг поджимает губы и стремительно подходит к нему, печатая шаг. Рыжий напрягается всем телом, потому что понятия не имеет, что за мысли крутятся у того в голове, на что он способен, кто он вообще есть на самом деле. — Без резких движений, малыш, — предупреждающе-низко говорит Бешеный. Черные глаза поблескивают из-под капюшона, как темные омуты. От его взгляда покалывает под кожей. Рыжий скрипит челюстями и сжимает кулаки до хруста. Он не нападет первым, но защищаться будет. Одно неверное движение — и Рыжий покажет ублюдку, что бывает, если разозлить Беса. — А ты рискни подойти ближе, — выплевывает Рыжий. Бешеный хмыкает и тормозит совсем рядом. Пар его дыхания облаком зависает перед лицом. Бешеный наклоняется, и чертов холодный капюшон, покрытый легким инеем, дотрагивается до лба Рыжего. — Достаточно близко? — хрипло спрашивает Бешеный, сощурившись. Да еб твою мать. За такое и вмазать не грех. Бешеный специально провоцирует. Что он пытается доказать? И Рыжий поднимает кулак, кажется, он даже делает попытку замахнуться. Или не делает. Так трудно думать, когда он оказывается рядом. Трудно себя контролировать. Трудно ощущать, блин, землю под ногами, а себя в собственном теле. Будто смотришь за всем со стороны, как немой зритель. — Какая же ты сука, а, — зеркально хрипло отзывается Рыжий. Бешеный ничего не отвечает. Он вообще любит промолчать, глядя из-под полуопущенных ресниц своими блядскими глазами. Промолчать и смотреть так, что сердце останавливается, а мир вертится в совершенно другую сторону, и Рыжему едва хватает сноровки и выдержки, чтобы устоять на месте и его не утащило в гребаную воронку. Но «едва» — очень шаткое понятие. И Рыжий и так уже на самом краю, осталось только подтолкнуть. Он толкает себя сам. Сминает капюшон в кулаке и притягивает Бешеного, чтобы со всей дури налететь телом на тело и столкнуться губами. Рыжий целует с напором, жадно и мокро, скользя языком между губ, впиваясь зубами в обветренную плоть. Руки и ноги дрожат, как будто он стоит босыми ступнями в воде, а в эту воду бросают провод под напряжением, и теперь его лупит, лупит и лупит током. Лупит по позвоночнику, и мурашки будто бы добираются даже до костного мозга, лупит по барабанным перепонкам, потому что уши закладывает, и Рыжий не слышит ни хера. Бешеного хочется сумасшедше, до мурашек под кожей, хочется сожрать его как сладкую, сука, шоколадку, чтобы не достался больше никому. Он рвет Рыжему башню, делает подсечку за подсечкой, а Рыжий поднимается снова и снова, и прет следом как упрямый баран. Почему именно он? Таких как Бешеный нельзя исправить, таких проще грохнуть — и дело с концом. А потом реальность размазывается, распадается мелкими деталями и шестеренками, как будто происходит ядерный взрыв, способный разложить их на жалкие молекулы. И ничего не остается. Ничего, кроме ладоней Бешеного, которые обхватывают лицо, кроме языка Бешеного, который жарко и голодно вылизывает его рот, кроме твердого тела, вжимающегося в тело Рыжего так, словно хочет срастись кожей к коже. И Рыжий цепляется за его шею, чтобы не ебнуться перед ним прямо на колени. Такого он себе точно не простит никогда. Бешеный целует так, что воздух заканчивается в легких и башка кружится. А Рыжий плывет, не понимая, где небо, где земля, мир крутится, вертится, как сраная центрифуга. Руки Бешеного опускаются к пояснице, обнимают, заставляют выгнуться и прижаться ближе, впечататься бедрами. Стояк Рыжего вот-вот прорвет плотную ткань джинсов. У Бешеного тоже стоит, и это так охуенно, чертовски хорошо, когда он прижимается, скользит сверху-вниз, протаскивая тело Рыжего по своему телу. Губы саднят, их обжигает холодным ветром, а ушибленные ребра болят, но Рыжий не может отстраниться, не может отодрать от себя Бешеного и отлепиться сам. И даже то, что они сосутся посреди отстойников, и где-то ходят-бродят изгои шестнадцатого, не в силах остановить безумие, пожирающее все здравомыслие. Куда ты катишься, Бес. Ты же понимаешь, что это билет в один конец. Убьют вас обоих, не посмотрят, что добытчики. Теперь, когда вокруг происходит хаос, звания не имеют значения. Но правда в том, что от себя не убежишь. Нельзя наебать бесконечность. А Бешеный вдруг опускается губами к подбородку Рыжего, прикусывает кожу, зализывает, трется носом о шею. Выдыхает жарко, отчего мурашки бегут табунами по затылку, и сжимает Рыжего в объятиях. — Ты меня с ума сводишь, — горячо шепчет Бешеный возле его виска, и Рыжий чувствует кожей движение говорящих губ. Чувствует и зажмуривает глаза, плотно сжимает губы. А Бешеный продолжает шептать ересь, и под веками расползаются цветные круги, как будто бензин растекается масляными фиолетовыми пятнами по воде. — Сладкий, вкусный, отчаянный Бес. Хороший мой. Не бегай от меня больше, ладно? Рыжий упирается кулаками в его грудную клетку, пытаясь отодвинуться. Ему тяжело дышать, но дело не в крепком объятии. Сердцу тесно в груди, ощущение, что оно вот-вот проломит собой ребра и вывалится мышечным мешком наружу. — Завались и не говори херню, без тебя тошно, — хрипит Рыжий, отворачивая лицо и сжимая челюсти. Бешеный ведет ладонью по его затылку и кладет пальцы на шею, сдавливает легко и заставляет посмотреть в глаза. Рыжий играет желваками и с вызовом вздергивает горящее лицо. Ну и хули тебе надо? Внутри него происходит самый настоящий пиздец. Как будто он снова стоит на скользких металлических кольцах отстойников, и ветер треплет и надувает куртку, как грелку, а Рыжий смотрит в бездну и ему страшно до ужаса. Но хрен он это признает. Неизвестность ведь всегда пугает, так? Неизвестность того, что таится в бездне. Неизвестность того, что выламывает грудину и будто окунает сердце в горящее топливо. — Ладно, не буду, — и не спорит Бешеный, — я вообще о другом хотел поговорить, но твой порыв мне приятен. Даже очень. Щеки Рыжего вспыхивают, как спички. — Еще одно слово — и я разобью тебе рожу. Бешеный хмыкает и усмехается в угол рта. Он по-прежнему стоит близко и не думает покидать личное пространство Рыжего, приобнимает одной рукой, не позволяя вывернуться. Ха, блять, будто Рыжий вообще пытается. — Хорошо, не бесись, — примирительно бодает лбом висок Рыжего. — У меня к тебе одна просьба. Выполнишь? — Смотря, что тебе от меня надо, — фыркает Рыжий, пока сердце пропускает удар. Страшно представить, что творится в голове у этого Бешеного. Если он провернул такой план с побегом, что еще он может придумать? Страшно, потому что Рыжий не уверен, сможет ли отказать. И вот это уже финиш. Бешеный изначально знал, кто ему нужен, почувствовал, кто в его руках окажется гребаной глиной, из которой теперь лепи-не хочу. Противно и тошно, блять. Бешеный прекращает ластиться как огромный котяра. Он смотрит на Рыжего, и дыхание перехватывает. И снова это ощущение, будто пялится в бездну, клубящуюся темнотой и неизвестностью. — Когда найдем изгоев — говорить буду я. — Будто мне надо говорить с твоими крыс… — Что бы ты ни услышал и ни увидел, — перебивает Бешеный, а взгляд его становится серьезным, тяжелым и не терпящим возражений. — Не вмешивайся. Это понятно? Да что, черт возьми, происходит? — Приказы своим изгоям отдавать будешь, — выплевывает Рыжий и на этот раз ему все же удается оттолкнуть Бешеного от себя. Наверное, потому что тот и не сильно удерживает. Бешеный шумно выдыхает, кусает нижнюю губу. — Поэтому я и сказал — просьба. Не хочу, чтобы ты лез в то дерьмо, которое увидишь и услышишь. Я прошу тебя не вмешиваться, договорились? — Хуевые у тебя просьбы, — ворчит Рыжий, не обращая внимания на то, как спазм сжимает внутренности от смягчившегося тона. Что такое он может услышать и увидеть, что ему захочется вмешаться? Рыжий привык, что отряды поносят друг друга направо и налево. Словами его задеть очень тяжело, если это не касается чего-то слишком личного. Холодный озноб прошивает от макушки до пят. Неужели знают о нем и Бешеном? Нет, если бы знали, тогда не оставили бы в живых и не отправили бы на отстойники. Хотя. Может, все это было спланировано заранее, и изгои тоже оказались там неспроста. Но Рыжий не успевает ничего спросить. Бешеный снова притягивает к себе, скрещивая руки за его поясницей. — Положись на меня, — говорит он тихо, всматриваясь в глаза Рыжего. — Вернем изгоев и свалим отсюда. Небо в эту пору года потрясающее, вот увидишь. А Рыжий думает, что плевать ему на небо. На все плевать, кроме этого уебка, который потрохами наружу выворачивает. Допрыгался. Они оба допрыгались. Потому что когда Рыжий снова тянется к его губам, Бешеный целует в ответ так, как целовал бы девку, которой боится сделать больно и навредить, и ладони, которые обхватывают лицо, слегка подрагивают. Рыжий чувствует эту дрожь и его самого разбивает дрожью по всему позвоночнику и затылку. Рыжий не хочет смотреть на небо с сахарными облаками. Ему необходимо небо, которое можно ощутить в руках. Вот как сейчас.

***

Оказывается, крысы-изгои не успели заныкаться далеко. Как чувствовали, уроды. Рыжий видит их возле того самого отстойника. Они стоят, растянувшись в линию, и опираются задницами на серебристые кольца бетонной темени, в которой раньше отстаивали сточные воды. Изгои передают одну на всю братию сигарету из рук в руки, и тусклый желтый уголек мелькает туда-сюда, как светлячок. Рыжий елозит быстрым взглядом по лицу Бешеного и видит, как у того каменеют желваки. Дело пахнет жареным. Изгоев штук пятнадцать, не меньше. Рыжему и Бешеному будет пизда, если им что-то вдруг не понравится, тут даже рыпаться бессмысленно. Но с другой стороны, Бешеный все-таки свой, не станут же они на родного изгоя прыгать. Рыжий старается подальше загнать воспоминания о том, что Бешеный говорил ранее. Это действительно его изгои, пусть сам с ними и разбирается. Когда Бешеный и Рыжий подходят ближе, один из изгоев отделяется от их стайки замерзших воробьев на жестяном проводе и направляется к ним. Остальные обмениваются взглядами, но не спешат кидаться к Бешеному, виляя хвостами. Совсем от рук отбились. Рыжий должен был догадаться сразу. Но он все равно ощущает, как злость плавит нервные окончания, стоит Кирпичу подойти ближе и засветить свое разбитое ебало. Он затягивается сигаретой, удерживая ее большим и указательным пальцами, щурит водянистые глаза. — Зачем пришел, Бешеный? — спрашивает он, выдыхая струйку дыма. Выдохнул бы в лицо — Бешеный его с землей сравнял бы, все втроем знают, что этот жест означает. Но Кирпич лишь строит из себя неуязвимого, на самом деле, он тупо прощупывает почву, чтобы знать, как вести себя дальше. Эти изгои покинули махач в самом разгаре, бросив отряд на верную смерть. Такое не прощают. И Кирпич в курсе, что дороги назад в шестнадцатый у них нет. Будь другая ситуация, Титан оставил бы их гнить на отстойниках, и поделом сволоте. — Пришел дать вам второй шанс, — отвечает Бешеный. Он говорит спокойно, но твердо и с нажимом. Кирпич не может не уловить скрытой угрозы. — Титан закроет глаза на то, что вы позорно удрали и бросили своих же умирать, если вы вернетесь и защитите отряд так, как положено настоящим изгоям. Кирпич качает головой и фыркает сигаретным дымом. Изгои за его спиной опасливо посматривают в их сторону. — Титану было насрать на свой отряд, когда он удрал с блондинистой шлюшкой, оставив нас всех подыхать, — холодный взгляд Кирпича вдруг касается Рыжего, и его губы напрягаются, кривятся. — А тебе, значит, рыженькие нравятся. Променяли нас на подстилок тринадцатой? Дырок в отряде не хватает? Бешеный и глазом не ведет, оставаясь хладнокровным и невозмутимым. Рыжему же хочется скрутить Кирпича и натянуть ему уши на жопу. Гнида последняя. Мало того, что своих подставил, так теперь еще и выебывается. Понял, что его собираются вернуть обратно в бункер и цену себе набивает. — За слова свои отвечай, — рявкает Рыжий, скалясь и стискивая кулаки. У него горит лицо, но он надеется, что это можно списать лишь на злость. Горячая кровь шумит в ушах и давно бы уже пора пар спустить. Даже такая падаль, как Кирпич, подойдет. — Махач хочешь, сука рыжая? — сплевывает Кирпич в снег и туда же выбрасывает сигарету. Но Бешеный опережает всех. Рыжий даже раскочегариться толком не успевает, а тот уже долбит с кулака Кирпичу в солнышко и цепко хватает за волосы на загривке, выламывая шею так, что кадык вот-вот пробьет кожу. — Титан ходил за подмогой, это во-первых, — елейно протягивает Бешеный, склонившись к Кирпичу, но желваки двигаются под кожей, как жернова. — Отряд блондинистой, как ты выразился, шлюхи пришел спасать твою жопу, пока ты отсиживался здесь, как чмо последнее. Это во-вторых. Что в-третьих, Бешеный не договаривает. Изгои наконец-то просыпаются и бросаются к своему временному главарю. Кирпич морщится от боли, но все равно умудряется зубоскалить. Рыжий подумывает вломить ему, но матерится под нос и становится поближе к Бешеному. Ну что за пиздец сегодня, а. Какой-то бесконечно долгий, херовый день. — Я же просил не вмешиваться, — цедит Бешеный. Просил он. Надо же. И что прикажешь делать? Оставить одного на растерзание волкам? Ну уж нет. Рыжий, может, и беспринципный мудак, но долги отдает. А еще хуй кто притронется к Бешеному, пока он рядом и стоит на твердых ногах. — Потом спасибо скажешь, изгой, — отвечает Рыжий, наблюдая за приближающимися шестнадцатыми. Если будет кому, конечно, говорить «спасибо». Не выбраться им отсюда живыми, Рыжий и сам понимает, не надо быть семь пядей во лбу, чтобы осознавать, что им крышка. Бешеный скрипит зубами и вздергивает Кирпича за шкирку, помогая занять вертикальное положение. Кирпич тут же вырывается из его рук и резко поправляет ворот куртки, уничтожая их обоих водянистыми глазами. Крыса ебаная. Кирпич кидается к изгоям и занимает более выгодную позицию. Хули, если у тебя за спиной находится еще четырнадцать разозленных рож, чем не выгодно? У Бешеного есть только Рыжий. Не совсем равные условия, но когда Центрифугу волновало равноправие? — Говорить буду я, — едва слышно отзывается Бешеный, слегка повернув голову. Рыжий с этими уродами, вообще-то, не разговаривать собирался. Но Бешеный почти незаметно поддевает плечом и сразу вспоминается «положись на меня». Словно у Рыжего есть выбор. — Валяй, — кивает он, ощущая, как адреналин разносится по крови бурлящим оловом. Изгои выстраиваются стенкой. Глупо, если учитывать, что придется снести всего два бетонных столбика. — Титан предлагает вам всем вернуться, — громко произносит Бешеный. — И он забудет, что вы бросили отряд, когда тот в вас нуждался. Изгои начинают недовольно бубнить под свои носы и переглядываться. Кирпич опять рвет вперед, перетягивая на себя все одеяло. Вот же любит подлить масла в огонь, никак не успокоится. — Титан предал нас, так что пусть засунет предложение в жопу своей шлюхи. — Ты тупой, Кирпич? — спокойно спрашивает Бешеный. И Кирпич тут же закипает как чайник на большом огне, только пар из ушей не валит. — Следи за словами… — Я уже объяснил все, по полочкам разложил, а тебе все неймется засветить свои крутые яйца? — резко обрывает Бешеный, и спокойствием в его голосе больше и не пахнет — холодная сталь. — Ладно. Не хочешь Титана командующим? Я буду вместо него. Давай, вызывай на махач и доказывай свое право управлять шестнадцатым лучше. Возбужденная волна голосов изгоев прокатывается по отстойникам. Рыжего тоже слегка потряхивает. Это лучший расклад. Вдвоем им не выстоять против толпы. А насчет того, что Бешеный Кирпича в порошок сотрет, Рыжий не сомневается ни единой секунды. Но проблема в том, что Кирпич, пусть и не сильно смышлёный, тоже понимает очевидные вещи. Всего минутой ранее Бешеный скрутил его в бараний рог, не прилагая совершенно никаких усилий. Он не станет рисковать, когда власть хоть и недолго, но ощутил в руках. — Зачем мне жалкая замена? — выкрикивает Кирпич. — Я свои дела с Титаном сам решу. — Ну так пойдем, — тут же отвечает Бешеный. — Решишь. Или кишка тонка? Вон, повел же за собой изгоев, немало, между прочим. А дальше-то что? Будешь ныкаться с ними по отстойникам? А жрать-то что? Спать где? Первый же мороз выкосит вас нахрен, потом только ваши трупы с земли соскребай. Ни один отряд вас не примет. Вы никому не нужны, кроме Титана. Волна голосов снова меняет свою тональность. Теперь в ней есть и неуверенность, и ропот, и даже согласие. До Рыжего, в конце концов, доходит, почему Бешеный впрягся разруливать все в одиночку. Голова у того пусть и холодная, но варит что надо. — А где уверенность в том, что как только мы вернемся в бункер, Титан не порешит нас всех до единого? — спрашивает изгой из толпы, наверное, самый здравомыслящий, раз Бешеному удалось до него достучаться. — Он слово дал, что никого не тронет. А Титан его всегда держит. Пойдем со мной, и вы сами в этом убедитесь. Да Бешеный мастер убеждения, черт подери. Когда Рыжий видит, как изгои согласно кивают, принимая его предложение, то думает, что не один он такой неудачник, который повелся на речи Бешеного. Умеет тот закрутить-завертеть голову. Еще и так все подстроить, будто каждый волен сам принимать решение, а не его предлагают на блюдечке под дулом пушки. Изгои дружно выдвигаются обратно в родной бункер. Кирпич смотрит на всех косо, но тоже примыкает к толпе, ссутулив плечи и спрятав руки в карманы. Некуда ему деваться. Сдохнет от холода и голода, а если вернется в отряд, то, возможно, Титану не до него будет. У командующего и так хлопот хватает, чтобы со всякими крысами разбираться. Видимо, именно так размышляет Кирпич, вышагивая рядом с остальными изгоями. — Спасибо, малыш, — теплый шепот щекочет ушную раковину, и Рыжий вздрагивает, отводя от Кирпича взгляд, а затем чешет запястьем ухо. — Ты что творишь? — шипит он. Бешеный усмехается, оголяя ровные белые зубы. И у него, оказывается, есть ямочка на щеке. Рыжий залипает, у него екает в груди. Сладко так и горячо. Гребаная ямочка, гребаный Бешеный, чтоб он провалился. Нашел, блин, время. В Центрифуге не место подобным слабостям. В Центрифуге не место пидорской лизне и зажиманиям, но Рыжий, кажется, сегодня поставил раком все ее законы. — Идем давай, — ворчит Рыжий и пихает его плечом. Все равно, что можно обойти. Рыжему куда-то надо выместить злость на чертову ямочку, которая лишила его последних мозгов. Но львиную часть злости он все же оставит для изгоев, которые подобрались к шестнадцатому. Этой ночью Рыжий точно найдет ей применение.

***

Но Рыжий ошибается. Так бывает. Ты готовишься крушить и ломать кости, адреналин обжигает вены, а мышцы приятно покалывают. Так бывает. Ты принимаешь неизбежность, тебе кажется, что ты готов с головой окунуться в смерч и оседлать этого ветреного ублюдка, подмять под себя и показать, кто главный. Так бывает, что все, к чему ты готовишься, идет под откос, и плевать, что ты накален до предела как доменная печь. Они не успевают даже добраться до шестнадцатого. Изгои останавливаются, как один, когда навстречу им несется мелкий изгой. Тело у него худощавое, кажется, сожмешь такое — и кости тут же симфонией захрустят. Рыжий и Бешеный по привычке переглядываются. Эта привычка немного (до усрачки) пугает, потому что что бы ни случилось — Рыжий ищет именно его глаза в толпе. — Бес, мне нужен Бес, — ломающимся голоском пищит изгой, стоит ему остановиться. Рыжий тут же распихивает изгоев, пока его жрет плохое предчувствие. Мелкий изгой упирается ладонями в колени и переводит дыхание. Его раскрасневшиеся щеки видно даже под светом луны и снега. Сколько ж он бежал-то? — Я Бес, — говорит Рыжий у него над головой. Изгой вскидывает на него глаза, дыша приоткрытым ртом. Заболеет, придурок малолетний, по-любому заболеет. — Меня Змей прислал, — хрипуче отвечает он. Бешеный оказывается плечом к плечу в мгновение ока. — Зачем тебя прислал Змей? Вот уж кому плевать, что мелкий не успел отдышаться толком. Но Рыжего и самого распирает от ожидания. Сердце стучит в грудной клетке как заведенное, эхом отбиваясь в висках и барабанных перепонках, а ладони мелко подрагивают. Изгой тяжело сглатывает, переводя дыхание, и разгибается, становясь по струнке. Смотрит сначала на Рыжего, потом на Бешеного. — Он сказал, что на тринадцатый тоже могут напасть. И еще он сказал, что Бес знает, где всех можно спрятать. Рыжий чувствует на себе взгляды. От осязаемого напряжения сводит зубы. Если до тринадцатого доберутся, некому будет защитить девок и мальков. Всех убьют. В ушах звенит, а тело будто набито ватой. Рыжий ненавидит ощущение беспомощности. Ненавидит, когда его заталкивают в угол, а сейчас именно это и происходит. Он мельком смотрит на Бешеного, хотя и прикладывает все усилия, чтобы не делать этого. Бешеный тут же перехватывает его взгляд. Он хмурится и выглядит точно таким же напряженным. — Не пойду — не уцелеет никто. Только я знаю, где можно спрятать их, — говорит Рыжий, не понимая, собственно, а зачем. Он Бешеному ничем не обязан и ничего не должен. Но гадкое чувство все равно сдавливает внутренности будто бы стальными канатами, когда Рыжий думает о том, что им придется разделиться. Однако гораздо хуже становится от осознания, что кто-то из них может банально не дожить до утра. Лично Рыжий не позволил бы ни единой паскуде тронуть Бешеного хоть пальцем, плевать, что он сильнее и в состоянии постоять за себя. У Рыжего волоски на шее встают дыбом от таких мыслей, но от правды не убежишь. Бешеный — его гребаное небо, за которое он готов рвать глотки. — Хорошо, — медленно соглашается Бешеный, не отводя от Рыжего глаз. Изгои за их спинами переговариваются, но он не обращает на них никакого внимания, сосредоточившись только на нем. Рыжему будто кипятка под кожу заливают. Ему кажется, что все видят. Что Бешеный словно стоит голый, а теперь раздевает и Рыжего, снимает с него слой за слоем и освобождает от защитного хитина, как счищают кожуру с сочного яблока. — Я пойду с тобой. — С ума сошел? — рычит-шепчет Рыжий, когда сквозь звон в ушах до него, наконец, доходят слова Бешеного. — Я пойду один. А ты веди своих изгоев. Сам говорил, что должен Титану. — Изгои и так пойдут. Тебе я нужен больше, чем ему, — твердым шепотом отвечает Бешеный, прожигая его глазами. И чувство беспомощности снова накатывает, накатывает тяжелыми волнами и будто погребает под обломками. — Ты мне нахрен не нужен, — отвечает Рыжий, задыхаясь и стискивая кулаки. — Спасай свой отряд и своего братца, а я сам разберусь. Рыжий почти не врет. Конечно, черт подери, не врет. Изгои шестнадцатого смотрят на них. А Рыжий и Бешеный пялятся друг на друга, и этими дурацкими взглядами сейчас роют себе яму. — Отвали, — шипит Рыжий. — И сделай нам обоим одолжение, если хочешь выбраться отсюда живым. Бешеный ничего не отвечает. Он отшатывается, словно Рыжий с размаху заехал кулаком ему по роже. Ну вот и отлично. Вот и отлично. Рыжему противно на душе, но он кидает быстрый взгляд на проступившие скулы Бешеного и идет в противоположную сторону. К подошвам ботинок будто привязали пудовые гири, и он тащит их за собой, сжав зубы, а каждый шаг дается все тяжелее и тяжелее. Но Рыжий упрямый сукин сын. И он двигается вперед, даже не оборачиваясь. За его спиной изгои громко спорят между собой. Может, решают, зарыть ли его в ближайшей канаве, пока есть такая замечательная возможность. Рыжему насрать с высокой колокольни. Пусть попытаются, уроды. А затем он слышит шаги. Быстрые и резкие. Обычно так догоняют, чтобы пробить твоей башкой ближайшую стену, или же наоборот — этой ближайшей стеной твою башку. Какая нахрен разница, когда глотку сдавливает так, что вдохнуть невозможно. Рыжий слышит шаги, но не останавливается, не поворачивает голову, не пытается напасть первым. Потому что чем ближе шаги — тем сильнее узнавание. И все нутро сжимает горячей судорогой, когда плечо Бешеного слегка задевает его плечо, а колючая удавка вдруг покидает глотку. — Ты слишком рисковый для того, кто хочет выбраться из Центрифуги, — произносит Рыжий, глядя прямо перед собой и максимально стараясь скрыть облегчение, что Бешеный снова рядом. Бешеный хмыкает. — Чтобы выбраться из Центрифуги, надо быть рисковым. Иначе и пытаться не стоит. Нет, Бешеный, надо быть рисковым, чтобы вмазаться по самые уши в изгоя противостоящего отряда. Изгоя, который использовал тебя и, возможно, использует снова. Но, самое страшное, Рыжий согласен пойти на эту жертву. Почему? Знаете это ощущение, когда живешь, потому что должен жить, пусть и не видишь в этом смысла? Рыжий знает. Знал. Потому что у него, наконец, этот самый смысл появился.