***
Перед смертью не надышишься, говорят. Рыжий согласен. И изгои рядом с ним — тоже. Но перед смертью можно напомнить себе, что ты не животное, а человек. Человек, который еще сегодня ночью ненавидел другого человека и желал ему смерти, а сейчас защищает своих с кровавой пеной у рта. Вот как эта девчонка. Она прижимает малька с такой силой, что белеют костяшки пальцев. А малек жмется к ней и ревет навзрыд. Рыжий уже позже вспоминает, что они, вроде, брат и сестра. В Центрифуге родственные связи не имеют большого значения, здесь каждый сам за себя, выживает сильнейший, элементарный закон пищевой цепочки. Но предчувствие близкого конца иногда может сплотить. Жаль, что это предчувствие не сплотило их намного раньше. Легионер, отдирающий малька от девчонки, находится на грани того, чтобы просто пристрелить их к чертям. Рыжий видит, как несколько раз он хватается за пушку, но тут же отпускает и быстрым взглядом косится на парящие дроны. Однако бить, видимо, Республика не запретила. Потому что этот говнюк во всем белом замахивается и наотмашь бьет девчонку по лицу. Кровь брызгает на Бетон. Как же много этот Бетон повидал крови. А сегодня он будет покрыт ею до последнего сантиметра. Девчонка не всхлипывает, не ревет, наоборот, с еще большей силой прижимает малька к себе. Дура, — думает Рыжий. — За что ты борешься сейчас? Все равно ведь обоих убьют. Думает, а руки сжимаются в кулаки, когда легионер хватает ее за волосы и заламывает голову назад, натягивая тонкую кожу на шее почти до треска. Малек заходится в рыданиях и кидается легионеру в ноги, кусает за бедро. — Сука! Одним мощным рывком легионер отбрасывает малька от себя. Тот падает тряпичной куклой, ручки-ножки раскинуты как спички. Рыжего продирает морозом, когда тот не шевелится. Мне плевать. Плевать. Так ведь он говорил Бешеному? Но, на самом деле, никогда ни было. Рыжий делает шаг вперед, стискивает кулаки, представляя, как будет хуярить вонючего легионера рожей о Бетон, пока не разобьет ее в кашу. От визга девчонки звенит в ушах и холодеет в груди. Волна отборных матов поднимается со стороны стоящих неподалеку изгоев. Легионеры направляют на них пушки, когда те начинают напирать. Сердце Рыжего барабанит за ребрами как сумасшедшее. Он делает еще один шаг, а затем натыкается взглядом на Змея. Натыкается и на миг замирает, потому что тот отрицательно качает головой. Хмурит светлые брови, они изламываются в предупреждающей гримасе. Не глупи. Да пошел ты нахуй, — отвечает глазами Рыжий. Пусть идет нахуй Республика, Центрифуга, весь этот прогнивший до основания мир. Если сдохнет, то хоть сдохнет человеком. Но Рыжего и этого шанса лишают. Сначала обламывают с планом увидеть небо с сахарными облаками, а теперь и помереть за правое дело не дают. Рыжий успевает выступить перед всеми изгоями вперед, когда Чжань уже оказывается рядом с легионером и девчонкой. — Тронешь ее еще раз, — говорит, — убью. Говорит и взгляд у него такой убийственный, что нормальный человек бы на попятную пошел. Но легионеры редко бывают нормальными. Обычно они отбитые на всю черепушку, еще и со стойким желанием самоутвердиться за чужой счет. В Республике их за людей не считают, зато в Центрифуге они цари-боги. Этот не исключение. — Вернулся бы ты в строй, изгой, — отзывается легионер и уж теперь направляет пушку куда надо — прямо в лицо. Куда ж ты лезешь, — отчаянно проносится в голове Рыжего. — У тебя ведь башка еще не зажила толком, сейчас ее окончательно снесут к хуям. Чжань всегда был правильным. До мозга костей правильным. Делился последним куском хлеба с мальками, отдавал свои добротные ботинки изгоям, которые отмораживали пальцы, а потом сам наматывал куски ткани на ноги, чтобы не отморозить их, когда ходил прочесывать территорию с разведчиками, не лез в драку без особой на то причины и с уважением относился к девкам. Он никогда не считал их за бесчувственный кусок мяса. Чжань их оберегал и не позволял скаутам обижать без надобности. Змей на это только хмыкал и закатывал глаза, но учить его жизни не спешил. Кажется, он сам был не против, чтобы в их бесчувственном, эгоистичном отряде был хоть один человек, которому не насрать. Чжань был именно таким человеком. Наверное, по этой причине Рыжий подсознательно и тянулся к нему. Он уважал Чжаня и доверял ему. Змея на дух не переносил, а вот Чжаня уважал и считал, что это он заслуживает место командующего. Но тот всегда отсмеивался и говорил, что не умеет ходить по головам. Это он прав. Командующий обязан иметь холодный ум и точно такое же сердце. Чжань же был слишком человечным и мягким для такой должности, он это осознавал, поэтому и не метил в командующие. А еще Чжань был из тех, кому всегда надо больше других. — Я встану в строй, когда оставишь девчонку и малька в покое, — и глазом не моргнув, отвечает он. Его не пугает ни пушка, ни перекошенная от презрения и злости рожа легионера. Рыжий чувствует, что пиздец близко, когда легионер снимает пушку с предохранителя, и над Бетоном проносится вибрирующий, щелкающий звук. — Что-то ты до черта храбрый, изгой. Я сказал — встань в строй, иначе пристрелю и тебя, и девку, и мелкого крысеныша. Изгои затихают в ожидании. Даже легионеры стоят и наблюдают за шоу. Республика наверняка с ума сходит от восторга. Легионеры наказывают паршивых ублюдков-революционеров и похер, что когда происходил первый переворот, некоторых еще и на свете не было. Рыжего потряхивает от ярости. Он готов убивать легионеров голыми руками, и чтобы ебаная Республика смотрела, как их проплаченные солдаты тонут и захлебываются в собственной крови. Рядом с ним поигрывают мышцами и другие изгои. Рыжий почти чувствует этот душок из злости и адреналина. Позади него стоят Дикий и Задрот. Он оборачивается на них через плечо. — Валим уродов, Бес? — шипит сквозь зубы Дикий. Его тело ходуном ходит. Тоже всего трясет. Как и остальных изгоев слева, справа, вокруг. И тогда Рыжий в который раз думает, что не против того они сплотились ранее, не тех убивали, не тех калечили. И, кажется, каждый из изгоев медленно, но уверенно осознает это вслед за ним. Поздно. Слишком поздно у них проснулся инстинкт отстаивать своих. Изгои шевелятся, копошатся, переговариваются между собой. И легионеры поднимают пушки выше, переглядываются, тоже ощущая это всеобщее возбуждение. Это ощущение плеча рядом, стиснутых кулаков и зубов, кипящей крови в венах. Стенка на стенку, только уже не против друг друга. А за. В такие моменты понимаешь, что хоть и жил ты хуево и не по понятиям морали и совести, у тебя есть последняя возможность изменить это. — По моему сигналу, — кивает Рыжий. Надеюсь, ты уже далеко, Небо. Надеюсь, ты там, где спокойно и безопасно. Надеюсь, ты сейчас не смотришь на все это вместе с остальной Республикой. А если смотришь… Ну что же, приятного просмотра, хули. — Стреляй. Спокойный голос Чжаня вытягивает из раздумий. Рыжий чувствует напряжение, которое подобно стальной паутине оплетает их с головы до ног. Они как натянутая до предела пружина, созревшая для того, чтобы рвануть. — Ты меня на слабо не бери, сосунок, — яростно гаркает легионер и едва не выбивает Чжаню глаз, когда приставляет дуло ко лбу. Сейчас, вали уродов. Рыжий хочет проорать это во всю глотку, чтобы у республиканских говнюков барабанные перепонки полопались. Он даже открывает рот, когда другой легионер появляется словно из ниоткуда и опускает свою ладонь на пушку. — Успокойся, — произносит ровным голосом. — У нас мало проблем, по-твоему? Однако второй пушку опускать не торопится. — Одним больше, одним меньше. Какая нахрен разница? — выплевывает. — С командующими сначала разберемся. Забыл приказ? Рыжему повезло, что он стоит ближе всех и слышит, о чем шушукаются легионеры. Остальные же изгои уже на низком старте, готовые рвать и метать. С командующими. Значит, прав был Змей. В первую очередь вздернут их. Легионер с пушкой не двигается, только дуло немного опускает и прижимает теперь к носу Чжаня. Чжань смотрит спокойно и бесстрастно, словно это не ему собираются изрешетить морду. — Уходи, — обращается к нему тот, что вмешался. Спаситель хренов. Наверное, Чжань такого же мнения, потому что холодно чеканит: — Не нуждаюсь в подачках легионера. Они скрещиваются взглядами. Чжань пялится на легионера, точнее, в глаза, которые видно в прорезях маски, а легионер пялится на него. — Так ринулся девчонку спасать, что теперь позволишь, чтобы ее пристрелили? Зачем тогда встревал? Погеройствовать решил? Желваки Чжаня оживают под кожей. Легионер не сводит с него глаз. А потом спокойно отклоняет ладонью дуло в сторону и повторяет: — Уходи. Бычащий легионер матерится под нос, но снова тыкать пушкой в лицо Чжаня не решается. — Без тебя бы разобрался, — отзывается Чжань, однако все же слушается и отходит. Чжань всегда был правильным, это так. Он не станет рисковать девчонкой и мальком, это Рыжий бы выебывался до последнего. Ему все равно нечего терять. Вместе с девчонкой Чжань поднимает малька, который начинает понемногу приходить в себя. Больше не ревет. Может, даже мужиком вырастет. Бросился защищать девку, как храбрый щенок. Получится из него скаут. Если Центрифуга останется, конечно. Рыжий надеется, что ее сравняют сегодня с землей. Лучше умереть, чем продолжать влачить жалкое существование. Почему Рыжий не допер до этого раньше? Легионер-спаситель игнорирует выпад Чжаня, провожая его взглядом до тех пор, пока тот не оказывается на безопасном расстоянии, и только потом громко говорит, чтобы каждый изгой слышал его ровный и спокойный голос: — Командующие, шаг вперед. Изгои снова оживают, но идти в наступление не спешат. Рыжий видит, как Титан оборачивается и что-то негромко, но властно произносит своим. Шестнадцатые сохраняют недовольные мины, но не рыпаются. Приказ командующего — негласный закон, который они обязаны соблюдать до тех пор, пока командующий остается командующим. А Титан выступает вперед, расправляет широкие плечи, задирает подбородок. И есть в этом жесте что-то до боли знакомое и родное, как и в лице — его резких чертах и смольных глазах. У Рыжего спирает в солнышке и кишки сводит судорогой от подреберной боли. Он отворачивается, чтобы не вспоминать, и смотрит на Змея, стоящего за Титаном. Как так случилось, что он оказался возле шестнадцатого, а не возле своего отряда, Рыжий знать не знает. Он ждет, когда же Змей выступит вперед. Но как только тот собирается это сделать, Титан вдруг ладонью отпихивает его назад. Какого хрена? Этот же вопрос сейчас горит в глазах Змея. Он сводит брови на переносице и, кажется, шипит вопрос вслух. Титан оборачивается через плечо. Рыжий без понятия, что он говорит, но выражение лица Змея вводит его в ступор. Словно он наблюдает слишком личное, то, что не для чужих глаз. Это и ярость, и смятение, и непонимание и что-то еще — эфемерное, ускользающее — что-то, что ложится тенью в зрачках, под линией поджатых губ. Рыжий не уверен, но ему кажется, раньше он точно так же смотрел на Бешеного. Когда и хочется, и колется, когда и ненавидишь — и готов за него глотки рвать. И это ему Змей заливал о том, чтобы быть осторожным. Но Рыжий не успевает позлорадствовать, да и не до этого ему, если честно, потому что он перехватывает взгляд Титана. Черные омуты. Но не те, даже примерно. Нет в них той страсти, того безумства, того огня. Есть немая просьба, которую Рыжий понимает без слов. Понимает и тянет угол рта в кривой, изломанной улыбке. Хотел побыть человеком в последний раз? Хули, Бес, у тебя есть прекрасный шанс. Он чувствует на себе взгляд Змея, когда Титан отпихивает его во второй раз, более сильно и ощутимо, и смотрит в ответ. Считай, это твой счастливый билет, сученыш. Но пусть только отряд пострадает, с того света вернусь и придушу тебя. Отвечаешь головой. Змей выдвигает нижнюю челюсть вперед. И опять это его: «Не глупи». Неблагодарный говнюк ты, командующий, не заслуживаешь того, что для тебя Титан делает. Еще вчера ты его сдать хотел, а сегодня он спасает твою шкуру. Сам пизди со своим Клифом, если совесть позволит, а я умываю руки. Все-таки, какие же ебаные ублюдки эти чувства, кто их придумал вообще. Змей отрицательно качает головой, типа, и не вздумай. Рыжему и смешно, и не очень. Не понять Змею, он слишком расчётливый и холодный. Не понять, почему люди добровольно кладут голову на плаху ради кого-то. Отдаю за тебя должок, Небо. Внизу сочтемся. Шаг вперед оказывается сделать так легко, будто вдохнуть воздуха на полные легкие. Еще никогда в жизни Рыжему не было так спокойно.***
Их отводят в полуразрушенный кирпичный завод. Их — это десять командующих, тех, что остались и выжили в этой мешанине крови и братской ненависти. А ведь когда-то было двадцать шесть. Рыжий идет рядом с Титаном, на мушке командующих держат легионеры, окружившие их плотным кольцом. Думал ли когда-то Рыжий, что умрет, как командующий, а не как обычный добытчик? Оказывается, он во многом проебался. На этот счет тоже. Жизнь вообще состоит из сплошных проебов, которые люди в оправдание величают своей судьбой. Значит, так надо было. Все, что ни делается — к лучшему. Хуйня все это. Если ты родился неудачником, то и издохнешь им же. — Ты прости, изгой, — едва слышно говорит Титан, когда легионеры заталкивают их в один из подвалов. — Порядок, — отвечает Рыжий. А что он может ответить? Я тебя понимаю, я бы поступил точно так же? Лучше пусть выживет хитрожопый Змей, который пойдет по головам, чтобы спасти свою жопу, да и их отряды заодно, нежели они — яростные и взбешенные на Республику и на каждого легионера в целом. И Титан, и Бес, никто из них двоих не пошел бы на попятную и не стал бы договариваться. Они повели бы за собой изгоев в последний махач, сами бы подохли и остальных скаутов за собой положили бы. Командующие спускаются по кривой лестнице и их подпирают к стенке. Рыжий думает, что зря это легионеры. Лучше бы пристрелили на глазах у всех изгоев. Тогда и боевой дух бы пошатнули, и Республике наглядно продемонстрировали, что бывает за непослушание. Они спокойно выстраиваются в ровную линию. Никто не скулит, не воет, не умоляет не убивать его. Командующие сейчас — лицо всего отряда, ни один не позволит себе такую слабость. Не случайно они командующие, а не простые скауты. Всех их Рыжий знает со времен, когда был желторотым, щуплым юнцом. Кто-то проходил с ним испытание на кастовое распределение, кто-то был командующим уже тогда — а теперь древний и командующий в одной особе. Но таких мало. Только Бубонный и Шкет. Рыжий без понятия, сколько им лет, может, по двадцать пять, может, больше. Но вот у Шкета, пусть и хилого, и мелкого, на висках уже седина есть. Он ею раньше дико гордился и говорил, что это признак настоящего мужчины, как, например, пушок над губой у малька сообщал о том, что он не малек больше, а полноценный скаут. Участвуя в махачах против их добытчиков, Рыжий и не подозревал, что проживет последние минуты своей жизни именно в обществе командующих. В принципе, ему плевать. Главное, чтобы среди своих, среди изгоев. Лишь один вопрос не дает перед скорым концом покоя Рыжему, пусть он и прекрасно знает ответ. Но все же. — Он успел? — тихо спрашивает у Титана, пока легионеры выстраиваются в точно такую же линию. Щелкают предохранители, подвал гудит зарядами электричества, только током не лупит от стен. Титан глядит прямо перед собой. Квадратная челюсть, ровный нос, бледная кожа. В профиль он похож намного сильнее. В анфас его с головой выдают глаза. Но это даже хорошо, что Рыжий их не видит. Так обмануть себя намного проще. — Я потерял его в начале махача. Не знаю. Они не называют имени, но нет сомнений, о ком говорят. Удрал. Не мог не удрать. Он ведь хитрый и изворотливый. А если нет, Рыжий все равно будет наебывать себя, что тот в безопасности. Ему же не впервой. — Жаль, что я свой последний махач пропустил, — хмыкает Рыжий. Титан же остается серьезным, когда возражает: — А может, и нет. Рыжий глянул бы на него непонимающе, если бы не понял, что он имеет в виду. Но он все прекрасно понимает, стискивая избитые руки в кулаки. Странно это. То, что он понимает Титана без слов, понимает лучше, чем понимал Бешеного, когда тот с ним говорил прямым текстом. Потому что всегда было ощущение, что он что-то не договаривает, что-то важное и нужное, проясняющее все с первого их махача до последнего разговора под бункером, но это важное ускользает между пальцами прежде, чем Рыжий успевает за него уцепиться. И Рыжий обязательно позже допрет, что же именно. И случится это на том самом Бетоне, на который он уже думал, не вернется. Но это позже. А на данный момент он ощущает, как плечом его задевает командующий седьмого — Саймон-конец света. Его так и называют — Саймон-конец света — потому что он постоянно, сколько Рыжий себя помнил, пиздел о том, что Республика вот-вот уничтожит Центрифугу и сожжет ее дотла. Он прослыл еще тем шизиком, но в махаче ему равных не было. Место командующего, кстати, он себе в махаче и отбил. Изгои чувствуют приближающийся махач. Тогда и воздух становится другим, и будто пахнет кровью, железом и соленым потом. Но у Рыжего чуйка, что не дойдет до этого. Наверное, по той причине, что он одним из первых слышит шаги наверху, громкие и суетливые, даже сквозь мерное гудение легионерских пушек. Дверь в подвал открывается со всего размаху и ударяется о стенку, едва не слетая с петель. Обычно легионеры не позволяют себе подобного поведения, такая горячность присуща, скорее, изгоям. В подвал спускается Клиф, а за ним еще несколько изгоев, и лично для Рыжего все вопросы отпадают. Он видит, что это Клиф, поскольку тот сдернул маску и теперь она болтается в его крепко сжатой ладони. Морда у него перекошена, губы плотно сжаты. Черты лица у него правильные, ровные и гладкие. Рыжий слыхал, что ему больше сорока, однако у того нет ни морщин, ни седых волос. Щеки всегда гладко выбриты, как и виски, копна волос на макушке густая и чернющая, наверняка красит всякой аммиачной хуйней. Сдал-таки Змей. Этого стоило ожидать. Судя по лицу Титана, он тоже не удивлен, будто знал, что так произойдет. Не зря же они спасали Змея. Он отлично сыграл свою роль. Повяжут сейчас Титана и дело с концом. Рыжему даже обидно немного становится. Не заслужил командующий шестнадцатого такой участи. Ему бы в махаче погибнуть, как и положено изгою вроде него. А так о нем теперь будут только как о зачинщике говорить, никто и не вспомнит, как он за свой отряд рубаху рвал. Может, ну его, схватить Титана и броситься на легионеров, чтобы каждый из изгоев запомнил их, как командующих, которые перед смертью надавали пиздюлин легионерам, а не сдались без махача? Вот, какой участи они заслужили. Но, если ты неудачник, то и участь твоя тоже известна. Она известна с того самого времени, когда ты вырвался из утробы матери, голося на весь мир, когда тебя отобрали от нее и все, что ты запомнил — цветастый передник и рыжие волосы. Она известна с того самого времени, когда тебя выперли на Бетон и сказали: дерись не на жизнь, а насмерть, и насрать, что тебе только тринадцать и ты совсем еще сопляк и дрыщ. Она известна с того самого времени, когда там же ты встретил изгоя, который больше всех на свете желает вырваться из Центрифуги, в которую ты врос костями и кожей. Разве могло быть по-другому? И слыша свое имя: — Бес. Он все так же не удивляется. Замучила Змея совесть все-таки, или было между ним и Титаном что-то большее. Какая к черту разница? — Подойди, Бес, я не кусаюсь, — скалится Клиф. — Подойди по-хорошему, не хочу делать тебе больно по старой дружбе. Рыжий нутром чует, что хочет. Но все равно идет к нему, передвигая не слушающиеся ноги. Командующие за ним группируются, гудят, как раскочегаренные котлы, и ему приходится обернуться через плечо и мотнуть головой, давая отбой. Как там сказал Змей. Если найдут зачинщика, можно выторговать жизнь хотя бы нескольким отрядам. Это пока легионеры не убивают и не насилуют. Днем им мешают дроны. Ночью будет так темно, что они смогут делать все, что захотят, и никто им больше не указ. Клиф ухмыляется в угол рта. Его лицо излучает садистское возбуждение-удовольствие. — Что же ты сразу не пришел к нам, как твой подельник? Хотел, чтобы я побегал за тобой? Нравится играть в кошки-мышки? Рыжий останавливается прямо перед ним. Клиф окидывает его липким, бегающим взглядом с головы до ног. Мышца на щеке Рыжего дергается от отвращения и злости, но он сохраняет безразличную рожу и молчит. — Теперь будешь в молчанку играть? — интересуется Клиф. Он по-прежнему ухмыляется, но глаза опасно сужаются. — Знаешь, твой напарник был более сговорчив. Мне его даже бить не пришлось, сам все разболтал, явился с повинной. Но ты же у нас упрямый и гордый, да, малыш-Бес? Долго же ты от меня бегал. Добегался. Рыжий может перехватить удар, но не делает этого. Он и сам ощущает какое-то садистское удовольствие, когда Клиф хуярит его рожей о крепкое колено. Кровь хлещет фонтаном, она течет в рот и капает за ворот куртки. Рыжий едва сохраняет равновесие, широко расставив ноги. Лицо не вытирает. Облизывает губы, наслаждаясь тем, как горячо пульсирует нос и ковыряет лобную кость. — Говорить будешь? — уже без ухмылки спрашивает Клиф. Рыжий кайфует от того, как, оказывается, легко у него получилось вывести его из себя. И от того, как течет и течет его кровь. — Буду, — отзывается. — Иди-ка ты нахуй. Так чувствовали себя все герои прошлого мира? Так себя чувствовали его родители, когда плевали в рожу Республике, а потом гнили в катакомбах? Рыжий не уверен, но очень сильно хочет это узнать. К тому же, его кровь вперемешку со слюной смотрится на роже Клифа еще круче, чем на роже Рыжего. Следующий удар проходится по ребрам. Рыжий сгибается пополам и кашляет кровью на пол подвала и на белоснежные берцы Клифа. — Подходит тебе твоя кличка, — Клиф хватает его за волосы на затылке, наклоняется ниже, чтобы только Рыжий слышал. — Злой ты и бешеный, как бес. А вот твоему подельничку не очень. Какой же из него Бешеный? Бешеный. Это имя бьет куда-то под солнечное сплетение гораздо больнее, нежели расхуяренный нос и треснувшее ребро. Рыжий бросается Клифу в ноги, оставляя в его белоснежной перчатке клок своих волос. Опрокидывает на спину, взбирается ловко и быстро, обездвиживает, сжимая бедрами. И после того, как Клиф почему-то орет: — Не стрелять! Бьет его со всего размаху по ебалу, вкладывая всю ярость и отчаянье. Он избивает Клифа, уродуя его гладкое, ровное и скучное лицо, а в ушах и груди бахает: Бешеный, Бешеный, Бешеный. Рыжий ведь не ослышался? Он не мог, не его Бешеный, не его Небо. Клиф, сучара легионерская, врет, они всегда врут. Рыжий действует как катализатор, и через несколько секунд командующие бросаются на легионеров. Силы неровные, легионеров две дюжины где-то. Но Клиф сам запретил им стрелять. Изгоям же хвататься за кирпичи никто не запрещал. Чья именно кровь брызгает Рыжему на лицо, он не разбирается. Просто вытирает глаза, когда слепляются ресницы, и бьет дальше. Клиф под ним уже даже не сопротивляется, Рыжий не ощущает правой руки, она как кусок мерзлого, отбитого мяса. Он весь в крови — своей и чужой. Языческий бог. Так его называл Бешеный. И от этого воспоминания — от этих слов и глаз Бешеного, которые почему-то всплывают на воспаленной подкорке мозга — становится и больно, и хорошо. Этого ты добивался, Небо? Таким ты хотел меня видеть? Принимай мою кровавую жертву.