Цель эта - всемогущество и всеведение. Больше силы и больше знаний - вот к чему стремимся мы все, даже если ради этого рискуем жизнью и поступаемся наслаждением. Это единственное содержание эволюции, единственный путь к превращению в божество. Человек ушел на этом пути дальше, чем микроб, - вот и вся разница между ними.
"Назад к Мафусаилу", Бернард Шоу
Космос безмолвствовал. Мертвый, пустой вакуум не передавал звук, с которым соприкасались с покрытием скафандра безвольно опущенные руки. Человек плыл, плыл среди звезд, среди миллионов, миллиардов светил - плыл тихо и мирно, навеки застыв в свободном падении. Возможно, будь он в сознании, он сказал бы, что чувство это было непередаваемым, пьянящим - ощущением безграничной свободы и счастья. Никто, никто не был властен над человеком на просторах безграничной Вселенной... Но человек не был способен издать ни звука. Его облегающий тело, с мощными плечевыми обкладками и пластинами брони скафандр кое-где покрылся сетью трещин, и лишь замысловатый рисунок, тускло вспыхивающий в районе лопаток, подобно сигналу с терпящего бедствие корабля, выдавал свой многолетний шифр Морзе... По всем внешним признакам корабль этот был мертв. Ноги человека безжизненно покачивались, когда их раз в несколько лет задевало облако космической пыли, шлем с острыми ребрами, спадающими на лицо и образующими лицевой щиток, был запрокинут назад, пальцы рук застыли в агонии. Он дрейфовал в открытом космосе уже не одну сотню лет, и только звезды провожали его своими светлыми, но равнодушными глазами, беззвучно, как они делали с момента Большого взрыва. Но если бы люди смогли обнаружить скафандр и принялись обследовать его - скажем, чтобы проинспектировать содержимое черного ящика, если таковой будет иметь место - они бы поняли, что под броней притаилась жизнь - алчная и предвкушающая. Мерно, в такт пробегающим по броне огонькам, глухими редкими всплесками активности жизнь напоминала о своем присутствии, проводя радиационную стимуляцию электронов. Жизнь интерпретировала космическое излучение в химические реакции, что поддерживали едва заметный метаболизм тех ее частей, что требовали наилучшего сохранения. Жизнь притаилась и ждала, не тратя ни капли энергии впустую. Ожидала более насыщенного, чем космические лучи, источника, что позволит воскресить ее носителя. Самого же носителя Жизни под покрытием скафандра не было - он был далеко... Дальше, чем находится край Вселенной. Человек спал. Ему снился пылающий город. Ему казалось, что высотные здания вспыхивали, словно гигантские свечи, озаряя полумрак вечного смога белыми, розовыми, желтыми огнями. Огни эти прорывались сквозь алый дым, разгоняли, пожирали его. Они оставляли за собой только черные обугленные остовы высоток и пепел, который каких-то несколько минут назад представлял собой багровые наросты, пронизывавшие весь остров, и багровую же массу, что наполняла пространство вокруг теплом, светом и неудержимой пульсацией. Она была повсюду. Покрывала улицы, автомобили, фонарные столбы, забиралась внутрь построек, просачивалась в метро и канализацию - вездесущая и всеохватывающая. Было ли это похоже, словно город обагрился кровью жителей, что населяли его? Но тел, исторгших из себя эту жидкость, не было видно нигде. Человек смутно осознавал, что биологические программы обитателей города как таковые перестали курировать их носителей. Все органические соединения, игнорируя коды, согласно которым они когда-то составляли отдельные объекты, были перестроены в монокультуру, расползшуюся от поверхности земли и до самых ее глубин. Картина у неискушенного наблюдателя вызвала бы, пожалуй, одновременно омерзение и почти благоговейный ужас. Тошнотворная субстанция захватила все, так что для многих улиц было почти невозможно узнавание их прежних образов: повсюду громоздились причудливые наросты, скрывались под ними сталь и бетон. Монокультура пародировала все возможные принципы развития живой ткани, изменяла облик города с каким-то безумным артистизмом. Змеящиеся языки щупалец, как перекрученные жилы, пышно разрастаясь, тянулись во всех направлениях. Ажурные массивные биокаркасы громоздились у небоскребов, словно их дополнительные опоры, уходя одними своими концами в землю, а другими вплетаясь в стены зданий, окружали их многочисленные сети, плетения, колючки, глыбы неопределенных форм... Несмотря на свою внешнюю неорганизованность, масса этих коварных, заменивших флору и фауну клеток не была безмозгла. Из края в край по ней сновали импульсы, составленные из мыслей обитателей города - от политической элиты до самого захудалого голубя. Картина памяти всей Жизни, что находилась в городе при воцарении монокультуры, однако, не оставалась монолитным отпечатком. Импульсы кочевали, сохраненная в молекулах сверхплотно упакованная информация обо всем, что некогда поглотила масса, бессознательно формировала новые образы и воспроизводила старые. Сознания рождались и исчезали, впитывая знания и опыт своих предшественников, никогда не покидая раскинутой по городу сети бесчисленных органических матриц. В Жизни существовала теперь только абсолютная изотропия. Все стало всем. Все становилось всем. Человек стоял на крыше самого высокого здания и вглядывался в расстилавшийся перед ним город. Этот великий город шумел, гудел, лучился энергией каждой клетки, колыхал заполнявший улицы воздух, через который в тело человека врастали невидимые щупальца мегаполиса. Вокруг было то, что раньше называлось ночью. Когда-то человек мог посмотреть на звезды. Но теперь небо было скрыто пеленой красной дымки, и Человек не видел звезд много лет. По крайней мере, с Земли. Возможно, на Земле еще остались места, где на небе еще видны звезды. Возможно, если бежать долго, очень долго, можно достичь нетронутых территорий на севере, где живые существа попадались так редко, что монокультура туда практически не забиралась. Может быть. Но сейчас вся обозримая поверхность планеты представляла один склизский микрокосм. Человек принимал это как должное, как родную стихию. Информационные потоки сочились ему в горло, заполняли легкие, въедались в тело через каждую его пору, и человек тонул в них, испытывая головокружительное пребывание этими потоками, всякий раз как в первый. Благодаря им человек находился повсюду и нигде конкретно. Помнил все одновременно, словно течение времени для него остановилось и не существовало никогда ни вчера, ни сегодня. Чувствовал на языке дни и ночи. Осязал мысли изнутри, купаясь в воспоминаниях и мечтах. Тело человека стояло на крыше, мысленно же он не брел по улицам города, но пронизывал их, видел суть мегаполиса и знал: город тоже его видит. В его разуме формируется четкая мысль. Ее прошептали сознания за много миль отсюда, там, где сквозь дымку пробивается неопределенный силуэт огромного сооружения. Человек знал, как оно выглядит большую часть времени. Циклопический Меандр(1), вздымающийся до небес, колоссальные многоступенчатые спирали, похожие на гигантские раковины аммонитов, на его поверхности соседствуют с завитками и силовыми узлами. Вся эта конструкция, которую исторгает из себя земная кора, дышит и живет, как и город, что раскинулся в ее тени. Неразличимые глазу доносчики летят от Меандра бесконечным потоком, они снижаются, сохраняя свое движение даже в однородной с ними среде, и сейчас они обволакивают человека, шепчут ему, разговаривают с его собственными наполненными Знанием носителями. Они производят обмен длинноцепочечными молекулами и удаляются, без остановки продолжают свое движение во все стороны, покрывая огромные расстояния от той точки, откуда пустились в путь. Они садятся на монокультуру, отдаются ей без остатка, становясь частью ее и генерируя новые нейросигналы, доставляя свои послания. Она хочет видеть тебя, говорит один из голосов. Человек пожимает плечами. Он знает, что эта башня - одна из многих, что пронзают вечно сухую атмосферу планеты. Будь он в другом месте - и с ним бы заговорила другая цитадель. На Земле стоят сотни спиральных столбов-Меандров, поднимающихся прямо в небо, но никогда не окруженных облаками, потому что большая их часть даже не может быть выпарена с водных пространств. У всех спиралей багровый оттенок. Они мерцают алыми огнями, и от природы их цель - дотянуться до Солнца, искупаться в его лучах. Человек стоит высоко над городом, покрытым нейросетью. Он знает законы, по которым это органическое одеяние появилось, разрослось и живет теперь своей жизнью. Он знает, что он, человек - явление кратковременное. Его тело вышло из субстанции, как улитка, покинувшая свою раковину. Созерцающая улитка, перед которой кружатся все оттенки красного и желтого. Он - проявление существа титанического, сверхразумного - может позволить себе временное одиночество. Но сейчас одиночество его должно подойти к концу. Он ступает с каменного выступа стены на органическую массу, что оплетает здание, и тут же его тело, едва дотронувшись ступней до культуры, запускает в ней сложнейшую химическую реакцию. Голоса шепчут ему в ответ, и когда диалог обрывается, человек, застывший неподвижно на обжигающем ветру, моргает. Из глубин этого величайшего сростка видов, этого сложнейшего конгломерата эмоций и плоти, этого воплощенного в бытие разума поднимается кто-то другой. Когда-то давно она была средоточием разума, что раскинул щупальца по всему городу, и человек знает это. Она – не Ир(2) и тем более не Солон(3). Не жалкий двуногий аватар. Масса за спиной человека вспучивается, образуя саван из плоти. Животворящий акт созидания скрыт от глаз наблюдателя, но человек всеми своими нервами осязает происходящую метаморфозу. По поверхности субстанции пробегает дрожь, свидетельствующая о том, что система приобретает целостность. Образ черпает энергию из силовых узлов и самоорганизуется. Из стены появляется рука, столь похожая на человеческую. Она удлиняется и растет до локтя, потом до плеча, вылепляя себя из аморфной массы исходного вещества. Истекая маслянистой слизью, она упирается ладонью в стену. Выталкивает наружу тело цвета сырого мяса. Оно слегка покачивается, еще не готовое принять Разум, но уже достаточно организованное, чтобы выполнять команды. Его органы и ткани являют собой дифференцированные образования, но составлены из одинаковых клеток. Клеток-притворщиц, универсальных структурных единиц монокультуры. А потом наступает миг между одной и другой стадиями, когда тело было недвижимо, но насыщено энергией. На глазах у человека оно ожило, но уже другим. Волны генетической метаморфозы прокатились по телу, являя собой совершенно неожиданные формы. Различные части основного кода рассыпались и снова собирались в новые причудливые сочетания. Каждая клетка, собранная в это тело, изменялась и приобретала специализацию. Бесчувственные доселе нервы и сухожилия внезапно проявили свойства, им надлежащие. Забилось сердце, принялись сокращаться легкие, поглощая обильно сдобренный кислородом воздух, раскрылись глаза, которые вдруг обрели способность видеть. А человек видел, в свою очередь, Ее. Он знал, что восставшая перед ним неотличима от той, что он знал когда-то - вплоть до субмолекулярного уровня. Она стояла вполоборота к нему, и светящиеся участки нейросети за ее спиной окружали волосы, собранные в растрепанный рыжий хвост, желтым панно. Ее поза и жесты, слабое освещение, подобное тому, что было при первой их встрече - все было знакомо. Только одной детали недоставало - одеяния. Никакая одежда не скрывала ее тела, с растекшимися по нему серыми пластинками. Он чувствовал биение ее крови, ее плоти об эту более жесткую оболочку. Лицо, открытое ночному воздуху, тронула улыбка. - Я так ждала, когда ты вернешься. Человек зажмурился. Когда-то она была целым городом. Была его подсознанием, яростной личностью, сотканной из желаний и отчаяния, из нужд и гнева. Она была сердцем Изначального Улья. Но ее самой почти не было. Она была безумна - безжалостным вычислительным потенциалом ее разум был выжжен, казалось, навсегда. Он никогда не думал о ней в том смысле, в каком она обозначала себя по отношению к нему - представлял себе, что это исконно человеческий ярлык, данный ему искалеченным разумом. Как же давно он не пользовался возможностью общаться вербально... Против воли, движимые редким эмоциональным порывом, из его рта донеслись слова: - Привет, мам. Она подняла руки - ее руки, за секунды воссозданные из монокультуры, испещренные с тыльной стороны жилами цвета красного дерева, с узловатыми, жесткими пальцами. Черты лица оставались неизменны на протяжении всего этого времени - высокий лоб и линия носа принадлежали бы, вероятно, интеллектуалу. В противовес этим чертам бесцветные губы были под стать болезненно бледным щекам, невыразительному подбородку. Но сами глаза, составляющие пограничную линию, были не расфокусированными и подернутыми дымкой апатии - просто спокойными. В те дни, когда у человека еще был смысл предаваться размышлениям, он думал, что мышцы, стягивающие кожу на лице, у кодового образа должны убраться со временем за ненадобностью. Вместо лицевых костей был бы морфирован просто щиток с группой светочувствительных клеток. Однако спустя все эти времена все оставалось по-прежнему, словно дань генетической традиции. Спустя секунду монокультура, накинувшая ее и его личины, с неподдельной нежностью обняла сама себя. Он вздрогнул, но тут же заставил себя расслабиться. - Господь милосердный, каким же уставшим ты выглядишь! - Для меня больше нет Бога, - ответил человек и, высвободившись из объятий, выдавил улыбку. - Если он когда-то существовал, то создал нас не по образу и подобию. Мы всегда были слабыми, легко ломались... - он едва заметно дернул головой, аннулируя отвлечение от темы вербального разговора. - Так сколько мы не виделись? - Почти пятьсот лет. Как чудесно, что ты снова здесь... Был момент, когда я испытывала страх, что потеряла тебя навсегда. Ее реплика обрывается. Словно некий обязательный ритуал прошлого, ее речь требует отклика от него. Но человек отводит взгляд, не раздраженный, не смущенный, но отмеченный печатью равнодушия. Он не может дать ей то, чего она ждет. Она продолжает: - Знаешь, действительно странно и немного волнующе для меня было все это время думать, что где-то там, далеко, родственный мне разум делает недоступные для меня вещи. - О, я не уверен в этом. Возможно, за все это время ты просто не смогла точно теоретизировать границы дозволенного. Ровно как и необходимого, чтобы продолжать называть меня... нас... разумами. Город, раскинувшийся перед ними, не был главной опорой всей конструкции, хотя с него все и началось. Другие средоточия разума, не подчиненные какому-либо центру, другие города, связанные с остальными неразрывными переплетающимися узами и уповающие на его и ее мудрость, ждали сигнала, и этот сигнал скоро прозвучит. Для мощного качественного рывка объединит свои силы вся биосфера планеты. Близок конец нескольких веков ожидания. Теперь человек думал об этом ожидании, как о прелюдии, как о долгом, непомерно затянувшемся начале. - Прошло столько лет, а тебя все еще терзает загадка китайской комнаты(4)? - теперь она казалась слегка озадаченной. - Загадка эта и не даст никогда мне покоя. Ибо наше существование - результат стечения обстоятельств, а не закономерности, - вздохнул он, и эмоционально вздох этот не был чем-то большим, нежели сокращением легких, сдвинувших свою периодику. - Мы родились из-за ошибки, появились на свет на кладбище странных, неработоспособных идей природы. Два миллиарда лет потребовалось, чтобы на планете из простейших эукариотов развился разумный вид. Его история была одним бесконечным континуумом протоплазмы. Потом мы аккуратно сняли верхушку эволюционной лестницы. Замаскировались под последнюю ее ступеньку, и когда взбирающийся примат схватился за нее в предвкушении вкусного поощрения, что лежало на самом верху, мы сломались и скинули его в самый низ. Она только качает головой и молчит. Человек пытается замолчать. Смыкает уста на какое-то время, но голосовые связки снова продолжают плести историю его сомнений, его терзаний. У людей так бывало раньше в подобных случаях. Самоконтроль его дал трещину, и из этой трещины хлещут былые его мысли. - Все эти годы у меня была возможность не преследовать никакую цель и распоряжаться собой с беспечностью смертного. Я наделен способностью рассуждать, но раз я плод ошибки, способен ли я выбирать, оперируя всеми без исключения возможностями? Быть может, нечто примитивное, способное организовывать нечто сложное, заставляет меня признать мою цель единственно верной? А это аргумент, чтобы всерьез рассматривать вариант, что Элизиум(5) всего лишь настолько имитирует сознание, что мы сами не сознаем того... что на самом деле не сознательны. Человек смотрел на город. Он знал, что если смотреть особым образом, в нагромождении искореженных биомассой построек начнут угадываться лица или части лиц. Еще немного - и весь ментальный подтекст субстанции превращается вдруг в собственное отражение человека, словно он смотрелся бы в зеркало. Элизиум - это лишь основа, физическое тело. Ей нужны люди, чтобы они вели ее, личности, чтобы они наполняли ее массу, изменялись, смешивались в причудливых водоворотах мыслей. Когда-то он думал, что система наделяет Изначальным сознанием свою часть, а потом поклоняется сама себе, как божеству. И сейчас, когда человек вернулся в систему, он испепелил своей силой множество зданий в городе, просто чтобы понять, появилось ли в нем какое-либо чувство, отличное от того, что возникло в нем половину тысячелетия назад при истреблении себе подобных. - Лишь тогда я пойму, что сознателен по-настоящему, когда найду в себе стремление уничтожить всю систему без остатка, включая себя самого, до самого последнего вириона, - произносит он. - Проблема в том, что нет больше наблюдателя, который зафиксирует свершившийся факт. И какое мне будет дело до удовлетворительного исхода опыта, как я смогу использовать этот результат, если я больше не буду существовать на этом свете? Ее губы искажаются в легкой усмешке. - Какая элегантная ситуация. Я знаю, что ты презираешь Истинную смерть, но даже спустя все эти годы помышляешь ты по-прежнему лишь о собственной судьбе. Боги прошлого навряд ли оценили бы подобный эгоизм. А даже если бы ты знал ответ на этот вопрос и поступил иначе... - она подняла на него глаза, затем продолжила безобидным тенорком: - Тогда ты просто мучался бы другими вопросами. Это была бы другая реальность. Мы все идем по прямой, всю свою жизнь. Ты забыл, что развилки - это иллюзия? Она провела ладонью по его щеке. Человек нашел это адекватно приятным. - Другими словами, возможности изменить сделанный выбор нет, - он дотронулся до ее кисти, прижимая к своей щеке. Его ноздри затрепетали, улавливая тончайшие оттенки аромата ее кожи. - А эгоист я потому, что у меня был выбор - жить вечно или умереть, пытаясь. У них же его отняли. Умиротворенные, Иры навсегда остаются в хранилище Солонов, их будущее не таит угроз, потому что мы должны делать выбор за них. Это наша роль, и пусть аннигилируется мое сознание, если роль эта по душе моему прежнему "Я". С великой силой приходит великая ответственность, а кто такое захочет? Он снова замолкает. Его прошлое тут ни при чем, оно не имеет значения. История человеческой жизни - не для нынешних времен. Стоя сейчас с ее рукой, прижатой к щеке, человек жмурился, испытывая смешанные чувства. Заключение могло бы злить и раздражать его много лет назад. Какая разница, насколько велика и комфортабельна тюрьма, построенная для его тела - она навсегда останется тюрьмой. Но с тех пор рассматриваемая им парадигма претерпела изменения. Человек за долгие годы успел простить себя за тогдашнюю слепоту, ибо то, что ждало его впереди, было превыше злобы, страха, невежества и смерти. Это не был вопрос зла и добра, поскольку понятия эти придумали люди. В природе просто не существует таких категорий. Многое время назад он понял, что при желании может выскользнуть из тюрьмы, но возрастающее понимание удерживало его от этого шага. Теперь он чувствовал себя не столько пленником монокультуры и хитроумных химических связей, сколько пленником собственного разума. Система, естественно, оставалась чудовищным приспособлением. Это был инструмент, орудие, способ постичь тайну, в расшифровке которой люди потерпели сокрушительное поражение когда-то. Система, освещая путь к Знанию, не делала это задаром, требовала от него жертвы - отказа от своего "Я". Но одновременно она давала человеку Время. Человек не ставил под вопрос необходимость Времени, ибо только в нем он и мог действовать. Он мог не бояться, что Время кончится для них всех. Они не были бы готовы к этому - ни он, ни она, ни остальные. Слыша настрой его мыслей, она отвечает: - Ты вновь говоришь о личной истории. Но человек никогда не рождался готовым, он учился, осмысливал опыт и строил свою личную историю. Для этого ему и нужно было Время, - улыбается она, мягко высвобождая кисть из его пальцев. Конечно, она его не любит. В наступившем мире даже чувства находятся в плену, и заменяют их безумно хитромудрые подделки. - А наша, общая история, течет вне Времени, она фактически предопределена. И пока ты предавался Одиночеству... нам удалось выяснить границы дозволенного. Она продолжает говорить и, возможно, собирается поведать ему важные тайны. Но его тогдашнее "Я" никогда не узнает их, ведь оно мечется в своей темнице, и слова для него теряются, сохраняя лишь тень смысла. - Мы росли. Мы набирали силу, наши вычислительные возможности измерялись таким числом, которое человечество всегда определяло как "бесконечность". Каждый из нас питал знаниями остальных, и каждого питали остальные, увеличивая суммарный выход. Мы рассматривали каждую проблему в миллиардах аспектов. Чувствительность нашей системы уже не та, что прежде, она выше, конгрегация постоянно расширяла сеть нашего восприятия. И мы, Элизиум, нашли ответ на твой вопрос. Хочешь ли ты знать его, прежде чем поведаешь в свою очередь, что тебе удалось обнаружить среди звезд? И после того, как отзвучал последний звук ее голоса, человек не шевелился какое-то время. Его глаза остановились на ее лице. Потом с медлительностью, на которую было почти больно смотреть, его губы, голосовые связки и легкие изменили особым образом свое положение и вытолкнули наружу модуляцию воздуха, отображавшую бьющуюся в аватаре мысль: - Так что я есть на самом деле? Он не мог испытывать страха, но произнес это таким тоном, будто беседовал с фантомом, видением, посланным ему из глубочайшей пучины, чтобы положить конец свету. Спустя века человек разговаривал с Той, которая положила начало системе, и у нее есть желанное Знание. Эта мысль, со всей ему доступной вычислительной мощностью, не до конца укладывалась в рациональном сознании человека. - Должен ли я открыть свое сознание для этого Знания? - Не стоит, ты был слишком долго Потерян. Слишком долго отключен от нас. Поток информации от матрицы будет слишком велик, ибо ты не проводил эти пять веков с нами, - Она тихонько хмыкнула. Теперь вирионы в воздухе сгустились вокруг нее, создавая видимость горячего воздуха, принялись рисовать повсюду затейливые полуосязаемые узоры. - Точно так же, как когда-то давно ты был маленьким, одиноким, не имеющим поддержки организмом. Твоя система не могла долго просуществовать в изоляции. Вирус был единственным, кто поддерживал тебя, кто был твоим бессменным и надежным партнером. Вне зависимости от того, сделал бы наш анализ это очевидным или нет, но ты всегда чувствовал, что люди являлись частью чего-то большего, чего-то более живого. Человечество и вирус... вещество и катализатор. И когда мы достигнем точки равновесия, вирус не войдет в исход реакции. Возникнет ряд противоречий с энергией, необходимой, чтобы преодолеть барьер. Нас ждет потрясение, которое мы должны будем предупредить. Да, что-то в этом роде он и предполагал. Глядя на застывший в ожидании город, человек кивает сам себе. С самого начала, с самого момента зарождения столь обширной, разветвленной, сложной и грандиозной системы человек прекрасно отдавал себе отчет в том, что с прохождением их путям будет грозить катастрофа, что придется пройти сквозь горькие потери среди Иров и необходимость выполнения Солонами задачи, которая придется не по вкусу его загнанному на задворки сознания "Я". - Кажется, я знаю, в чем дело, о чем ты ведешь речь... - ...и надеешься, что ты не прав. До нашего вмешательства все шло правильно - все тихо заканчивалось и должно было возродиться, потому что в природе эта тяга заложена изначально. Не факт, что точно с таким исходом, но это было позволено, было закономерно, было необходимо… - ...и мы миновали этот этап, сумели превратить его в мутуализменную альтернативу. Вымирание во все времена изменяло скорость и путь эволюции, но не направление. Слепой отбор, заставляющий погибать недееспособные виды, был инструментом, который мы использовали, чтобы выковать весь механизм целиком вместо верстания его частей по отдельности. Обратили странное, настойчивое стремление природы к сложности во благо. Ибо мы, Элизиум - предпоследняя ступень Идеала, сами себе экосистема, обладающая симбиотическим интеллектом... - ...для которого нет раздела на абстрактное мышление и подчинение, ведь Иры несознательны до поры до времени. Система же просто предлагает нашим с тобой хранителям пути, задает вектор в ту сторону, которая ей кажется нужной. В мир неограниченных возможностей, мир, где уверенность вытеснила страх. По ее голосу человек понимает, что наступает конец их диалогу, и видит, как приходит в движение монокультура у ее ног. В нем рождается необходимость остановить ее. Ну же, думает он. В крохотный осколок мгновения, когда она уже готовится раствориться в городе, человек просит ее раскрыть тему подробней: - Так значит... я все-таки раб? Я сделан из углерода, в моем мозгу циркулируют импульсы, но я просто машина. Марионетка системы из плоти и костей. Она тихо смеется, как это умеет делать только она. - Нет... ты не раб. Тебе не повезло гораздо, гораздо больше, - снисходительно объясняет она. - Помнишь ли ты те крупицы своего прежнего "Я"? Когда-то ты был Солоном. Ты был зверем, охотником... а весь мир был залом твоих трофеев. Теперь твое "Я" заперто в клетке, прутья которой не материальная преграда, которую можно глодать или о которую можно биться в отчаянии головой, пока ты не станешь тенью себя прежнего. Нет, эта темница - наш образ. То, чем человечество является на самом деле. На всех этапах люди - это взаимодействие структурных единиц, живущих по своим законам. Им довелось подчиняться не иным механизмам, а таким, которые выработаны миллионами лет. Мы придали этому стечению обстоятельств смысл. Мы не меняем порядок вещей, а лишь указываем на тот порядок, который уже присущ изначально, без всяких резервных условий. Как вирус видит всю структуру живой клетки, всю без остатка, и, сканируя ее, находит механизмы, которые использует, чтобы помочь нам... так и мы утверждаем в материи правду о нас самих. А когда ты находишь правду, она может не понравиться тебе... но ты это знаешь и сам, верно? Человек смотрит на нее сверху вниз. Связь между ними сохраняется, превратившись в силовую линию. Кажется, оба они высасывают энергию из монокультуры и перенаправляют ее друг другу. В устремленном на человека взгляде читается терпение и готовность посвятить его в детали. - Я... не понимаю. Так что есть я для системы помимо образа тела и образа мозга, который им управляет? Равен ли я тебе? - Конечно, ты равен, ибо неравенство сил всегда приводило к злоупотреблениям. Как бы ты не тренировался, кем ты станешь - рабом или хозяином, во все времена определяли только происхождение, особые таланты и слепой случай. Люди бились над этой проблемой тысячелетиями, мы же решили ее за один день. Угнетенные стали единым целым с угнетателями, подчинять кого-то все равно, что подчинять самого себя. Нахлынули воспоминания, не отягощенные тоской по утраченному первородству. Пять веков назад Элизиум покорил все и вся, применив беспроигрышную тактику. Монокультура сначала распространилась в коре планеты, а потом вырвалась на поверхность повсюду одновременно. Остановить ее было невозможно. Человек слегка согнул руки в локтях, расправил плечи, ощущая, как его фигуру полощут порывы ветра. - Я не угнетатель, и ты знаешь это, - мягко добавляет она. - Я - всего лишь образ, низведенная Мать, испытывающая признательность и нежность к собственным продолжениям, силящаяся разглядеть во вспышке молнии обрыв. Мы до поры видим лишь очевидное. Видим, как мрачнеет небо, как солнце скрывается за свинцовыми тучами. Но не думаем, что оно вновь покажется, рано или поздно. Мы мечемся, боимся, хотим увидеть спрятавшееся солнце. Осталось найти искру, гигантский атмосферный разряд, чтобы воспламенить души, сделать сильными, заставить отбросить страх... И если молния, вспыхнув, осветит препятствия на нашем пути, всё у нас получится. - Для биологического оружия, возвышенного до сверхразума, у тебя слишком хорошее мнение о человеческой расе. Рука человека поднимается сама по себе, его голова склоняется, и совершенно будничным движением он потирает виски. Человек говорит - как будто своим голосом. - Когда же все станет проще, мама? - шепчет он. - Все с самого начала было непросто, - отвечает она. Человек думает. Его тело - всего лишь конечность его постоянно расширяющегося психического пространства, его антропоморфная конструкция, по сути, одна лишь видимость. Каждая крупица опыта с течением лет, до Одиночества, загружалась в него. И вся усвоенная мудрость его телом разделялась между компонентами Элизиума. Человек думал над вопросом, который он никогда не выносил на составное решение: создавая потенциально опасный искусственный разум, стал бы он ограничиваться только одним выключателем? Причём тем, о котором само творение будет знать, и который действует на каждую его компоненту в отдельности, оставляя архитектуру нетронутой? - Что ждет нас, когда мы совершим грядущий скачок? Она шагнула вперед, и ее ладони ложатся человеку на плечи. Она приближает свое лицо к его собственному, но он даже не моргает. - Мы освободимся и будем жить, - шепчет она ему на ухо, - ведь человечество и само всегда рвалось бороздить просторы Вселенной, стремилось к неизведанному… - ...а на Земле нам известно абсолютно все... - ...но Земля - не единственная планета во Вселенной. Мы будем искать новые миры, за которыми сможем наблюдать, виды, которые мы сможем постигать. Будем поднимать вопросы и искать решения. Отвечая на каждый вопрос, будем приближаться к пониманию, как устроено мироздание. Бесконечный поиск решений, стремление к недостижимым идеалам, мы... Человек говорил спокойно, но в голосе его на долю секунды скользнула дрожь. - ...сами все сделаем, считая это нашим собственным выбором. А в это время кто-то будет дожидаться своего часа. Мы станем инструментом для нахождения всех вопросов, гигантским самообучающимся компьютером. Мы станем зондом, путешествующим по космосу из края в край. И когда мы приблизимся к определенному пределу, мы не станем Богами, и даже не станем подобными им. Они не примут нас в пантеон, не поделятся своими секретами. Они просто призовут нас к ответу. Потому что Боги всегда защищают свои секреты до последнего. Она сделала шаг назад и смотрела ему в глаза до тех пор, пока он не заговорил снова. - Я не нашел ничего кроме холода в космосе, мама, - выдохнул человек. - Холода и равнодушия. Я не взял с собой никого, чтобы не было тех, кто при случае мог бы разуверить меня в моей правоте. Мой разум кипел в космическом вакууме. Застывал, обретал форму, подобно янтарю, когда я находил нечто, стоящее внимания. Я должен был захватить реликтовое насекомое в себя, захватить в янтарь и сохранить нетленным, чтобы все мы могли на него взглянуть, когда я вернусь. И я вернулся - с пустыми руками. Я выбросил найденное, едва прикоснувшись к нему, и впервые ощутил, что вижу сегмент мозаики, а не жалкий кусочек, один из тысячи, что составляет ее. Я мог даже предположить, что за картина складывается из всех сегментов, хоть это и выходило за границы понимания в моем Одиночестве. Знаешь, почему я так поступил? Подожди, скоро узнаешь. Я хочу, чтобы ты прежде увидела их по-настоящему. Моими глазами. Сам я старался похоронить это в памяти, поскольку в Одиночестве своем знал, когда нужно остановиться... Ну как тебе, интересно? Дрожишь от нетерпения лицезреть высших существ, обнаруженных мной, которые используют картину фоновой гравитации Вселенной как хранилище своих воспоминаний, которые способны поддерживать связь со всеми своими версиями, прошлыми и будущими? - человек повышает голос. - Почему же ты не хочешь сказать мне что-то в ответ? Мы не будем принадлежать себе - ни сейчас, ни потом. Элизиум никогда не был нашим истинным обиталищем. А ты так этого и не поняла. Так и не поняла... Это внутри нас… Это не мы с тобой создали Элизиум. Он никогда не был нашим. И может статься, твое сознание окажется стертым, так ничего и не поняв, Элизабет!(6) - Замолчи. Она уставилась на него, и человек почувствовал, как температура воздуха вокруг него ощутимо упала. - Ты убоялся вселенской истины. Ты был Одинок. Мы обработаем то Знание, что тебе удалось получить, и рано или поздно найдем решение! Человек отошел в сторону. Он сел на бордюр крыши, впервые за много лет улыбнулся чувствам, которые вскипели в его сознании. Подумать только, всего несколько минут отделяют его от Забвения. Грядет окончание вечной агонии Жизни, когда сама природа держит его в заново нарождающихся телах и не пускает на волю. - Мы не принадлежим тебе, как ты не принадлежишь нам. И не тебе решать за нас. Не тебе решать, когда наступит время, когда придет пора нам войти в придуманную тобой историю! - ее голос двоится и троится, а потом вовсе пропадает в хоре чужих откликов. Он истончается, превращает себя в размытое зловещее эхо, в нем слышатся отзвуки визга, рева и негодования. - Мы давно все решили, все вместе! А ты не знаешь, и мы теперь тоже не знаем, и никто никогда не узнает, что может случиться, если мы оступимся! Ты заберешь всех людей у самих себя! Человек смотрит на нее. Теперь у нее спутанные грязные рыжие волосы, лицо в кровяных потеках. Сковывающий тело панцирь превратился в черное одеяние с торчащими вдоль позвоночника трубками, босые ноги покрылись царапинами и ссадинами. Рот перекошен в гневе. - Я сделал это, - человек переходит на шепот, - ради себя, ради тебя и всех нас, ибо так мы обретем покой. - Мы были готовы! Мы пришли в свое время и приняли свое решение, а что теперь делаешь ты? Неважно, ошибались мы или нет, это была наша история, история нашей Земли, колыбели жизни! - проскрежетала она, безумно сверкнув глазами. - Теперь отдай нам свое Знание! - Нет, - медленно говорит он, опуская глаза. - Слишком поздно. Откуда-то снаружи, из-за купола неба раздается гул, перекрывающий даже шепот голосов, что окружают их. Дрожит земля, гул все нарастает… а потом начает стихать. Когда он исчезает, небеса вспыхивают и являют их глазам инфернальную картину. - Что происходит?! - кричит ему она вместе с Элизиумом. - Конец всего, - отвечает ей человек. - Я так долго этого ждал в Одиночестве. Невыносимо долго для смертного. Мы будем преданы забвению... И это будет действительно славный финал. Земля дрожит так, что тяжело удержаться на ногах; вихрь так и кружится, перемалывая массы вирионов и пепла. В исказившемся небе мелькают красные огни. Некоторые из них вытягиваются, выгибаются внутрь: как только ближайший из них надвигается на спиральную цитадель, в тени которой стоит город, вихрь слабеет, замедляется… и исчезает. Все информационные носители, которые он связал в воздухе, просыпаются на землю, сливаются с монокультурой. Когда воздух спустя половину тысячелетия очищается, человек не видит звезд прямо над собой. Нет, повсюду, насколько хватает обзора, в небе зависают огни титанических размеров, заливая поверхность планеты багровым светом. Человек поднимает руку, словно собираясь прикоснуться к невидимым звездам напоследок, или замедлить спуск алых энергий выставленной ладонью. Заметив это, она потерянно говорит: - Что же ты наделал... Человек опускает руку и касается ею своей груди, покрытой черно-матовой кожей. Потом он снимает со своей головы накидку из серой ткани и понимает, как это странно - спустя столько лет, стоя на краю Жизни, чувствовать себя единым целым. Не восходящим на престол эволюции организмом, не потерянным Голосом, а чем-то цельным, единым... навсегда. Здание под ним ходит ходуном, вздрагивая и содрогаясь, словно норовя скинуть его вниз, в город, в хаос, в ад. Свет становится всё ярче и ярче, превращается в само небо, слепя человека, истребляя мельчайшие тени в складках его одеяния. Он запрокидывает голову вверх и жмурится. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. - Это и есть наша судьба, Элизабет, - шепчет он. - Это и есть то, что присуще всей Жизни изначально. Это наше спасение. Спасение каждого из видов. Скачок, позволяющий нам разбить оковы, освободиться и жить по-настоящему. - Мы не выбирали тебя своим пророком, Мерсер, и своим спасителем тоже, - безжизненно отвечает она. - Без нас ты был ничем. Всего лишь человеком, код которого был заперт на все замки. Что бы ты не сделал, ты-человек... ты обрек всех нас. Он стряхивает с себя оцепенение. Последний раз в этой жизни ему хочется почувствовать биение своих эмоций, хочется поддаться им, раструсить пространство в клетке своего истинного "Я". Не открывая глаз, человек за доли секунды разворачивается. Он собирает все силы, которыми научился управлять, все движения, подсмотренные у других существ, собирает все свои умения в самородок чистейшей ненависти, протягивает руки, знаменуя наступающий для него катарсис, и ломает ей шею, разрывая шейные мышцы в клочья. В ослепительном свете кровь - не красная, а черная, и следы, которые она оставляет, падая, ударяясь о крошащийся бетон и снова падая, становятся мазками темно-серого и черного. Она не кричит от боли, ни издает ни звука. С закрытыми глазами человек шепчет на ухо сломанной компоненте системы: - Вы не выбирали меня. А я не выбирал вас. Я никогда вас не выбирал, я только по неведению вызвал бурю, которая погубила человечество, и которая скрыла от нас солнце. Теперь буря эта утихнет, и это станет достойным концом затянувшейся игре в альтернативное божество. Скажи мне, как меня звали, Элизабет, - вопрошает он, открывая глаза. - Скажи мне, кем я был. Он дарует своим глазам возможность смотреть и не видит ее. Другой аватар, компонента, фантом находится на ее месте. Другие черты высечены на лице, что покоится в его ладонях, зеленые глаза смотрят с незнакомым доселе выражением. Закованное в серые латы тело спокойно стоит, по нему пробегают голубые огоньки, и человек отступает от нее в недоумении. Прядь рыжих волос спадает ей на лицо.(7) Уголок ее рта приподнимается, и прямо в мозг человека льются ее приглушенные мысли: Ты всегда ассоциировал образ бури со страхом, бедой и тревогой, ибо гроза - это неподкупная сила, подвластная только року, и воплощение гнева природы. Но запомни... в самую темную ночь, в непогоду, во время бушующего ледяного ливня, который сбивает тебя на землю, вспышка молнии может осветить обрыв, что находится у твоих ног. Она может указать тебе верный путь. От рева, искажающего все пространство вокруг, каждая клетка в теле человека дрожит. Он падает на колени, все еще пытаясь вглядеться в лицо незнакомки. Закусив губу, отчаянным жестом протягивает к ней руку. Она остается неподвижной. И пусть тебя не пугают раскаты грома, что сопровождают молнии... ведь ты и стал тем, кто ответственен за их созидание, Зевс.(8) В следующую секунду всё вокруг заполняет багровый свет, сливающийся с водоворотом взмывающей вверх плоти, свет этот прожигает до костей, обращает тело в прах, разрушает всю суть сознания, всю плоть и все мысли. Человек видит, как тело напротив него рассыпается, исчезает в вихре. Невольно следует он за незнакомкой, растворяется в окружении, спешит к цитадели, как и вся монокультура в окружении цитаделей Меандров на планете, некогда названной Землей. Нет больше мыслей. Есть только ощущение импульса, который собирает всех Иров, всех Солонов вокруг тысяч спиральных башен, а потом направляет вверх. Навстречу Свету... Я был сознателен. Я в самом деле был разумен, думает он в последнюю секунду. А потом он просыпается. Вообще, поговаривают, что самые банальные истории всегда начинаются с того, что главный герой просыпается, думает человек. Он отмечает, что ощущение, пережитое в последних мгновениях сна, все еще сохраняется. Он помнит, что ему снилась покрытая плотью планета. Ему казалось, что он слышал голоса мертвых, которые продолжали жить. Ему казалось, что он слышал голос кого-то еще. Лишь спустя некоторое время он поймет, что это был зов совсем другого существа, того, что пристально наблюдало за его пробуждением, того, которое видело человека, но не могло понять его сущности. И только тогда он поймет, почему его сновидение каждый раз меняло свою ипостась и почему пожар в Городе разгорался с новой силой, почему существо это так отчаянно звало его к себе, каждый раз, снова и снова настойчиво добиваясь его пробуждения. Поймет он спустя время, но не сейчас, когда его поглотило пламя, знаменуя окончание сна, когда солнце уже поднялось над горизонтом, и от ночной прохлады планетоида, подвластного Умоджанскому протекторату,(9) остались лишь воспоминания, такие же хрупкие, как воспоминания о его видениях. И в ту самую секунду, когда во сне нестерпимый жар схлынул с его тела, когда иссяк клокочущий луч энергии, что резал оболочку человека, биения синапсов в его спящем мозге усилились. Зачаток, всего лишь шаблон сознания пробудился от длительной спячки и обнаружил, что внешние условия изменились, и что такое воздействие может быть только рукотворным. А это значило, что настало время действовать. Использовать шанс, который сознательное мышление человека позже назовет невероятным и невозможным. Весь резерв энергии, сохраненный за долгие годы, организм человека направил на создание заряда жидкой активной культуры, которая раньше текла в его жилах. Человек потратил на ее генерацию всю Жизнь, на которую был способен. Не подведите меня, шепнул он своим помощникам, выпуская их на волю. Приди ко мне, шепнул он, выпуская им вдогонку своих носителей Разума. Прозвучал взрыв, одновременно свист воздуха наполнил все окружающее пространство, и хрипло взревели зуммеры тревоги. Человек не мог слышать этого, но чувствовал, как его тело наливается знакомой тяжестью, как являют ему свои сущности гравитация и давление атмосферы. Затем пришел носитель Жизни, откликнувшийся на его зов. Человек, будучи еще неподвижным и мертвым, со спокойным достоинством хозяина принял дар от своего новоприобретенного слуги, первого за долгое, очень долгое время. Человек переродился и ожил. Его нервы успели почувствовать, как они обретают способность передавать приказы, как впитывают первые фотоны его глаза. Он успел протянуть руку к носителю Жизни, все еще вливающемуся в плоть человека, образующую с ним единое целое. Его легкие успели набрать в себя глоток воздуха. И долгий скрежещущий крик успел потрясти разгромленный отсек лаборатории, прежде чем его оборвали очереди из гаусс-винтовок... Четыре сотни лет смиренного ожидания, когда око Кроноса(10) наконец закроется, были окончены. Зевс вновь пришел в этот мир. Пояснения к главе Название главы является интерпретацией известной фразы за авторством Луция Аннея Сенеки, древнеримского философа, поэта и государственного деятеля. (1) Меандр – в данной ассоциации это ортогональный орнамент, являвшийся для древних греков воплощением развития и непрерывности движения (в отличие от присущей многим культурам спирали). (2) Ир - нахальный нищий в доме Одиссея. Когда после троянской войны Одиссей вернулся на Итаку под видом старого нищего, Ир попытался изгнать нежелательного конкурента, однако Одиссей без труда одолел его и вышвырнул за дверь. (3) Солон - афинский государственный деятель, законодатель и поэт. Характеризуя деятельность Солона, античные источники акцентируют внимание на выработанных им демократических основах государственного устройства. Но Солон получал свои исключительные полномочия от аристократии, которая желала, чтобы он устранил угрозу свержения этой самой аристократии. Надо думать, его именем хранители хайвмайнда были названы не только из-за подобной с Иром иронии? (4) Китайская комната - мысленный эксперимент в области философии сознания и философии искусственного интеллекта. Цель эксперимента состоит в опровержении утверждения о том, что цифровая машина, наделённая «искусственным интеллектом» путём её программирования определённым образом, способна обладать сознанием в том же смысле, в котором им обладает человек. (5) Элизиум, или же "Елисейские поля" - место обитания душ в греческой мифологии, что какбе намекает. (6) Элизабет – поклонники Prototype в курсе, что лишь одна Элизабет была достаточно известна, чтобы попасть в пролог, и нет, ее фамилия Грин, а не Букер. (7) Очевидно, что наш герой видит перед собой образ Сары Керриган до ее превращения в Королеву Клинков, коей создает довольно очевидную параллель с Грин. (8) Зевс – позывной Алекса Мерсера, которым его наделил Черный дозор. А еще – верховное божество греческого пантеона. Ваш Кэп. (9) Умоджанский протекторат - американоподобная «демократическая» фракция вселенной Starcraft, изо всех сил противостоящая местной Империи Зла. (10) Кронос – в древнегреческой мифологии титан, отец Зевса. Надо думать то, что он был изначально богом плодородия, а у римлян заделался богом времени, неспроста. Ягарантируюэто! Комментарии к главе - MAKE US WHOLE... MAKE US WHOLE, ZEUS! - LOL NOPE NOPE NOPE NOPE FUCK THIS SHIT NAH NOPE NO WAY Привет всем читателям, старым и новым! Если вы видели старые версии, то уже поняли, что автор психанул и вместо написания новых глав решил допиливать уже имеющиеся. Предыдущий верс писался, откровенно говоря, от балды, «как сложится». Но теперь у нас наконец-то есть внятная концепция перекрещенной вселенной (мир Starcraft является хронологическим продолжением мира Prototype, в них действуют одни и те же законы мироздания) - теперь на 50% больше Науки, Философии и Конспирологии для самых маленьких! Как говорится, не знаешь, с чего начать фанфик – начни с какой-нибудь малообъяснимой и по большей части бессмысленной херни, желательно этому эпизоду происходить во сне. Что ж… кто я такой, чтобы противиться законам фикрайтерства? Итак, все действие в прологе - сон, и правдой быть не может. Или может..? В любом случае, очнувшись, Мерсер (и не только он) предоставит читателю несколько рабочих теорий, среди которых реально достоверной пока не будет. Или будет? :D ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: любое действующее лицо в данном фанфике может ошибаться либо намеренно лгать лицу, от лица которого ведется повествование. Не стоит воспринимать как неоспоримую правду все выкладки из местного лора подряд.