Девять.

Промзона. Серые унылые громадины заводов, производств и просто заброшенных недостроенных строений, местами - с отбитой штукатуркой, торчащими, обломанными, как кости, металлическими штырями и арматурой, кучей грузовых машин на дороге, выбоинами на асфальте и горами мусора на обочинах, с утра оказались не такими уж и страшными. Туман, утренний, тонкий, лёгкий и прохладный, как шёлк, в низинах стелется низко, покрывая пожухлую траву белёсыми капельками росы, скрывая от глаз всю мерзость и грязь, скрадывая неприглядно выставленные напоказ цветные яркие обёртки от чипсов или конфет, бутылки и окурки, выбрасываемые водителями через окна. Автобус мерно покачивается, усыпляя. - Казик, ты про проставу за первую зарплату не забыл? - вывели меня из приятной полудрёмы сидящие сзади мужики с цеха. - Не забыл, конечно, - буркнул я, поплотнее укутываясь в куртку, и, что удивительно, меня тут же оставили в покое, продолжив бурно обсуждать какую-то злободневную тему, вставляя через слово мат. Тема, вызвавшая такую бурю обсуждений сегодня у мужиков оказалась видимо намного интереснее, чем моя первая зарплата и простава, что на них не похоже, но отстали от меня - и хорошо. Продажа завода, новое руководство, и что ждать в дальнейшем? Основные фразы и вопросы, которые я слышал краем уха, но мой ещё не проснувшийся мозг информацию воспринимать отказывался, особенно от опухших, пропитых и пропахших дешёвым пойлом и табаком мужиков, поэтому через пару минут я снова пребывал в приятной утренней полудрёме. Рабочая смена выдалась ужасной, и даже первая, кровно заработанная зарплата не смогла меня порадовать. Начальник цеха, Тукалин Борис Анатольевич, меня загонял и затрахал морально, постоянно делая замечания, шпыняя, как котёнка, и кидая в мою сторону дебильные шуточки. То, что мне будет сложно первое время на заводе, я и так знал, и даже то, что меня Тукалин невзлюбил с самого первого дня, для меня не секрет. Более того, наш мастер Степаныч рассказал мне, что на моё место был ещё один претендент, племянник Тукалина, которого не взяли из-за меня. Меня не пугали сложности, не привыкать, и даже Тукалин не заставит меня отказаться от этой работы. Койко-место в общаге, работа по специальности и какая-никакая, но зарплата стоят того, чтобы терпеть все насмешки и издёвки весь испытательный срок. Привыкну, не впервой. - Красавчик, останешься цех убирать, - жуя яблоко и разбрызгивая сок, произнёс Тукалин, подойдя ко мне со спины, пока я копался в сломанном станке. – С сегодняшнего дня Петровна в отпуске на месяц, замены нет, поэтому убирать за неё будешь ты. - Я диплом не на рынке покупал, чтобы полы в цехе мыть, - парировал я, прикручивая промасленную крышку от блока управления на место. - А я тебя и не спрашиваю, Горностаев, - вальяжно ответил Тукалин, откусывая своими жёлтыми редкими зубами очередной кусок от яблока. – Ставлю перед фактом. Ты же вроде пока на испытательном? Нет, ну ежели не хочешь, то… - Хорошо, - сквозь зубы процедил я. - То-то же, Горностаев. Это тебе не твоей смазливой мордой глазки всем строить в отделе кадров! – поучительно произнёс Тукалин, подняв вверх палец-колбаску, и швырнув огрызок прямо на пол, обтер руки о свой толстый живот и важно направился на выход. - Не строил я никому глазки! - тихо прошипел я вслед начальнику цеха, продолжая свою работу. "Господи, ну почему мне такое счастье? За что? Почему всем всё в меру, а мне именно так?" – мысленно взвыл я, привинтив наконец крышку и выдохнув. Делать нечего, придётся убирать цех, ведь с этого станется меня уволить. - Ничего, Казик, немного побесится и перестанет, - хлопнув меня по плечу, произнёс Степаныч, слыша наш разговор, и направился в раздевалку. - Перебесится… Надеюсь… - печально проговорил я и, собрав инструменты, пошёл за веником и шваброй. Две недели каторги пролетели незаметно. Времени на подготовку к поступлению, к которой я хотел приступить, не оставалось совсем. Работа, шпынянья Тукалина, уборка цеха, долгая дорога домой, готовка ужина, и всё - я труп. С утра всё заново, по кругу, до выходных. На своё физическое состояние я никогда не жаловался, чай, вырос не в лучших домах Парижа, а в маленьком городском посёлке, с престарелой больной матерью и отцом-алкоголиком, так что вся работа как по дому, так и по хозяйству лежала на моих плечах. - Горностаев, - раздался самый мерзкий, самый ненавидимый для меня голос, как обычно за спиной. – Ты же сегодня в семь заканчиваешь? Отвечать я не собирался, просто игнорируя Тукалина. У меня и так работы сегодня много, чтобы ещё обращать внимание на его очередные дебильные шутки и выпады. - Молчишь? Ну, молчи, молчи. Только тебе это вряд ли поможет, - довольно протянул начальник. – Ты же у нас умный самый? С красным дипломом. Так вот, составишь к завтрашнему утру отчёт по всем поломкам и эксплуатации станков цеха… - Я не буду этого делать, - сразу ответил я, не дав договорить Тукалину, и продолжил заниматься своими делами. Хватит! Достал! Если ещё на уборку цеха я и согласился, о чём жалею, то отчёты за него я точно делать не буду. Не мальчик я на побегушках и не золотая рыбка, чтобы его желания выполнять. - Завтра будет летучка, а новое руководство просило предоставить списки профнепригодных. Надеюсь, я ясно изъясняюсь? – спокойно, словно и не слышал меня, но всё с той же издевательской интонацией протянул начальник. - Если хочешь остаться на своём рабочем месте, советую сделать то, что я говорю. Тут твоя слащавая морда с жалобными глазами не прокатит, - брезгливо и резко закончил он, разворачиваясь и как бы «случайно» скидывая со сломанного транспортного станка отвёртки, запчасти и гаечный ключ. С металлическим звоном и лязгом всё свалилось на пол, задевая меня. - Да чтоб тебя! - ругнулся я досадливо в скрывающуюся уже за станками спину Тукалина. Видимо, мне все три месяца придётся делать то, что скажет этот говнюк. И не пожалуешься ведь никому. Руководство всё новое, да и что я им скажу? Что меня обижает начальник цеха? Ха-ха! Уволят и даже имени не спросят. Потерплю, до окончания испытательного осталось немного, а потом думать буду. Закончив ремонтировать станок и собрав все инструменты, я пошёл за шваброй и веником. Цех уже опустел, и все с чистой совестью, отработав положенные часы, пошли собираться домой. Вздохнув, я принялся за уборку огромного помещения. Через час мне стало казаться, что уборка не закончится никогда. Спина от скрюченного состояния, из-за обломанного древка щётки начала неприятно ныть, а по виску скатилась первая капля. Сегодня мусора было на порядок больше, чем обычно. Ну да, ведь я починил вчера станок, который стоял сломанный уже полгода. Смешно даже! Сам отремонтировал, теперь сам же и страдаю от того, что металлической стружки не в пример больше. Собрав всю стружку в плотные мешки, я оттянул их в сторону к большим воротам и с облегчением вздохнул. Теперь можно и в душ идти. Тут же, как только я подумал о душе, случайно споткнулся о незамеченное ведро, оставленное кем-то прямо около верстака. Оказавшееся полным, ведро, как кубышка медленно стало падать, и я, пытаясь словить его, задел локтём с верстака большую бутылку с мазутом, которая, упав, разбилась, забрызгивая всё в округе. Я беспомощно стоял и смотрел, как тёмное блестящее пятно на сером бетоне становится больше и шире, растекаясь и погребая под себя разбросанный ранее мной мусор, но ничего сделать не мог. От злости на свою невезучесть захотелось бросить всё нафиг так, как есть, но нельзя. Мне нужна эта работа. Без опыта меня никуда не возьмут, это сюда приняли только благодаря отличной рекомендации директора техникума, да и место в общежитии предоставили сразу же. Подставлять человека помогшего мне нельзя, поэтому, сделав три глубоких вздоха, я взялся за щётку. С уборкой я управился через полчаса. Весь грязный, в мазуте и пыли, я поплёлся в душ, размышляя о том, что надо будет рабочие грязные вещи с собой забрать в стирку, а то выгляжу, как дитя войны. Раздевалка встретила меня уже привычной за последнее время, тишиной. Все ушли, но это и к лучшему. Скинув свою грязную робу и взяв в своём шкафчике мочалку, полотенце с хозяйственным мылом и шампунь, я направился в душ. Душ на заводе был не ахти, но хотеть чего-то другого и не стоило. Пять душевых кабин, из которых работали только две. Голубая плитка, ещё со времён СССР с ярко-рыжими потёками, чёрной плесенью и местами зияющая провалами серого бетона, трещинами и сколами, радовали глаз. Ржавые, кривые, идущие в хаотическом порядке, местами абы-как сваренные трубы, возвращали в жестокую, суровую реальность. Ремонта тут не было с самого основания, да и теперь ожидать его от умирающего, но некогда прославленного на всю социалистическую республику завода, как и надеяться на призрачное новое руководство, не приходилось. Нет денег, завод в долгах и кредитах, а на госдотации надеяться нечего, так что спасибо, что хоть такой душ есть и мне не придётся ехать через весь город в мазуте, а потом ждать очередь в общаге, чтобы помыться в ненамного отличающемся душе. Заняв по привычке самую последнюю от входа кабинку, я включил воду. Трубы тут же отозвались урчанием и задребезжали. Минута, и тонкая, косая, прохладная струйка прямо из трубы полилась на голову. Кожу на руках уже щипало от хозяйственного мыла, и она стала красной от жёсткой мочалки, но по-другому от мазута невозможно было избавиться, и я продолжил терпеливо тереть дальше, пока взгляд не зацепился за ногу, на которую сегодня "случайно" упали отвёртки и ключ. Небольшой синяк и немного содранная кожа с уже засохшими капельками крови. И как я сразу не заметил и не почувствовал? Хотя если вспомнить моё состояние, то я не был на тот момент настроен замечать всякие мелкие царапины, а под штанами не было видно. Быстро промыв мылом волосы и сполоснувшись, я наклонился, чтобы смыть кровь, когда услышал сзади незнакомый недовольный голос: - Я думал, что рабочие уходят в пять. Кровь прилила к лицу, а сердце ухнуло в пятки, если не на плитку под ноги. В голове завертелся вопрос, кто это может быть, все же уже давно ушли? Обернувшись, я увидел высокого крупного мужика лет тридцати пяти - тридцати семи в строгом тёмно-сером деловом костюме, стоящего у дверей. Я даже моргнул на всякий случай, вдруг мне уже глюки видятся. Но нет, мужик всё так же стоял, только немного поменял своё положение: скрестил руки на груди и вальяжно прислонился к косяку. Холёный, с коротким черным ёжиком волос на голове, упрямым квадратным подбородком, прямым, с горбинкой, видимо из-за перелома, носом и небольшим шрамом на щеке, он изучающе меня разглядывал, как крысу, с розовым бантом на шее и попавшуюся в капкан. Скулы на его лице недовольно ходили, а от колкого, прожигающего насквозь взгляда хотелось спрятаться, укрыться, а ещё лучше - обмотаться полотенцем, чтобы он не рассматривал меня, но, к сожалению, это невозможно, и так радует, что повернулся я к нему только боком. - Уходят, я просто немного задержался, - наконец-то собравшись с духом, ответил я, ища взглядом полотенце. - На три часа? – приподняв бровь, ехидно спросил мужик. Внутри появилось стойкое ощущение неприятностей, ведь не может какой-то мужик в дорогом костюме просто так, из ниоткуда нарисоваться в душевой нашего цеха, да ещё так нагло себя чувствовать? По спине пробежали мурашки, а вода, до сих пор льющаяся мне на плечи и грудь, показалась холоднее на пару градусов. Не отвечать ему - глупо. Понятно же, что он явно из нового призрачного руководства, про которое столько всего говорят. Вот только интересно, что такой холёный тип забыл тут? - Нужно было доделать работу, - спокойно ответил я, заметив своё полотенце. Как назло, я повесил его на крючок сразу около входа, где теперь и отирался этот мужик. Я же не думал, что сюда кто-то припрётся. Привык к тишине и безлюдности. - Интересно, - протянул мужик, проследив за моим взглядом, и продолжил дальше меня изучающе рассматривать. Бля, он свалит когда-нибудь? Или ему сказать, что я тут моюсь вообще-то, а не на его вопросы дурацкие отвечаю? - А что начальник цеха? – сощурив тёмно-серые, словно свинец, глаза, спросил он и лёгким движением скинул пиджак на деревянную лавку под вешалками, с крючками для одежды, начав медленно расстёгивать верхние пуговицы рубашки. Видно, по моему немного ошарашенному взгляду он догадался, что я его вопроса не понял. Я вообще не понял, что сейчас происходит! Внутри начиналась паника, и не от того, что он тут мне задаёт каверзные вопросы, и даже не от того, что он припёрся сюда, а потому что он раздевается, решив помыться. В его руке я успел заметить небольшую бутылку с гель-душем. Именно тут и именно сейчас он решил принять душ! Не нашёл, что ли, другого времени и места поприличнее? - Как понимаю, ты работаешь тут недавно, - усмехнувшись, констатировал из своих странных умозаключений мужчина, выводя меня из моих метаний. Его тонкие, но правильно очерченные губы искривились в усмешке, но взгляд всё так же оставался острым, цепким, серьёзным, а пальцы его, казалось, вообще жили отдельной жизнью, с лёгкостью расстёгивая маленькие на вид и на ощупь пуговицы. – Почему мастер или начальник цеха не помог тебе доделать работу, а оставил одного, без присмотра в цеху? От его вопроса мне стало не по себе. И что ему ответить? Что я тут уборщицей подрабатываю? Или что на помощь Тукалина мне не стоит даже и рассчитывать, если только эта помощь не будет заключаться в написании заявления по собственному? Про Степаныча сейчас и совсем не стоит упоминать - он тут и ни при чём. - С чего вы решили, что я работаю тут недавно? – перевёл я стрелки. Хоть Тукалин и козёл редкостный, но подставлять ни его, ни мастера я не собираюсь, да и, откровенно говоря, отвечать на вопросы неизвестно кому, я не собираюсь, хотя, в принципе, мужик прав, я не имею права находиться в цеху без начальника или мастера. Мало ли, что может случиться? Технику безопасности не просто так придумали, а цех - не детская игровая площадка. Серые глаза ещё больше прищурились, а усмешка на губах мужика стала ещё больше. Помолчав с минуту, он хмыкнул, снял с себя рубашку, кинул её к пиджаку и, облокотившись одной рукой на откос, стал снимать черные, начищенные до блеска туфли. - Ты не выглядишь спившимся работягой, проработавшим здесь всю сознательную жизнь, - всё же сделал он мне одолжение и снисходительно ответил после того, как, сняв туфли и отставив их аккуратно в сторону, начал расстёгивать ремень брюк. Чтобы не выглядеть идиотом окончательно и не смотреть на него, я схватил шампунь и второй раз начал намыливать волосы, отвернувшись спиной к этому дотошному мужику. Вдруг он отстанет со своими расспросами, а заодно, когда он свалит уже наконец-то мыться, я смогу прошмыгнуть мимо и взять полотенце. Кожей я ощущал его взгляд на своей заднице и спине, что даже между лопаток зачесалось. А ещё я прямо "видел" его усмешку. Ехидную, неприятную усмешку. Блядь! Мне ещё сегодня отчёт делать, а из-за этого мужика времени на него всё меньше. Нахрена он сюда припёрся, словно на заводе других душевых нет. Во второй рабочей кабинке, которая находилась прямо напротив двери, зашумела вода, вырывая у меня из груди вздох облегчения. Теперь можно проскользнуть мимо. Быстро смыв со своих коротких волос пену, я выключил воду и, прикрывшись ладошкой, быстро направился на выход. Жаль только, что пословица "Поспешишь – людей насмешишь" сработала. Стараясь побыстрее прошмыгнуть мимо той кабинки, где шумела вода, я поскользнулся на мокрой плитке. Ноги разъехались, и с высоты почти метр восемьдесят я начал падать, размахивая руками и стараясь зацепиться за что-нибудь. Зацепился. Лучше бы не цеплялся, а упал, разбивая лицо, но, к сожалению, человеческие рефлексы никуда не денешь и не проигнорируешь. Уцепился я в руку того самого мужика. Сильная, покрытая тёмными жёсткими волосками мужская рука удержала меня от близкого знакомства с плиткой. Одним рывком, почти не напрягаясь, он поднял меня на ноги. Только теперь я почувствовал, что вторая рука мужика находится у меня на талии, поддерживая. Дёрнувшись в сторону от его рук, я снова чуть не упал, но всё же остался на своих двух и подальше от него. Мельком глянув на него и опустив взгляд на пол, я увидел огромную перламутровую лужу гель душа. Поэтому я и поскользнулся… От злости я забыл про всё на свете, даже слов не находилось, подходящих этому ублюдку. Он же это специально! Подняв голову, чтобы высказать всё, что я думаю о нём, я осёкся. Тёмно-серые глаза с нескрываемым интересом и любопытством рассматривали меня ниже живота, а его губы снова посетила ехидная улыбка. Слова застряли тугим комком в горле. Бросив на него последний взгляд, полный ненависти, я сорвал с крючка полотенце, чуть не порвав его, и вылетел за дверь. Из-за дверей было слышно, что он что-то мне крикнул вдогонку, но прислушиваться я не стал, да и незачем, ничего нового я не услышу. Что я, не знаю, что он увидел? Знаю, прекрасно знаю: пять сантиметров кривого, до безобразия уродливого маленького члена, который, если и встаёт, то становится больше всего на четыре сантиметра. Ну, да ему не понять, с его-то размерами и хозяйством всё отлично. И даже намного больше, чем отлично! Можно хоть завтра в порнозвёзды с таким размером и фигурой. Урод и недомужик – клеймо, которое всегда будет преследовать меня, а ещё смех. Смех моей первой девушки, моей долгожданной любви, переходящий в звон моего разбитого сердца. Наверное, её лицо и смех так же будут преследовать меня всю жизнь… Много раз я спрашивал у Бога: зачем? Зачем он мне дал красивую внешность, отличное телосложение, кучу безмерного обаяния и вот такое вот убожество между ног?! Лучше бы я был уродом! Или сдох ещё тогда, при родах… недоношенный… На что ещё я могу надеяться в этой жизни? Правильно, ни на что. Хочется просто спокойно жить и забыть наконец-то звонкий смех, подколки, издевательства и унижения бывших лучших друзей и то фото, расклеенное чуть ли не по всему техникуму… Просто жить. Жить одному. За своими мыслями и переживаниями я быстро оделся и на автопилоте двинул домой. Хм, домой. Странно. Я считаю домом свою облезлую, прокуренную бывшими владельцами комнату в общаге с протекающей крышей и вечно не закрывающейся форточкой, но не то место, где я прожил свои двадцать три года. Видимо, только тут, в большом городе, где всем плевать на всех и вся, в этой насквозь прогнившей и разваливающейся общаге, где живут сплошь алкоголики, я могу получить свой кусочек тишины и спокойствия. Моего соседа, как обычно, в комнате не оказалось. Он редкий тут гость, что, несомненно, мне нравится. На негнущихся ногах я дополз до кровати и упал лицом в подушку. Спать. Так хочется заснуть, но нельзя, мне ещё нужно отчёт сделать, иначе Тукалин с меня шкуру снимет, а потом выставит...