Дерево на ветру

В полубессознательном состоянии Хазан добралась до порога дома, впоследствии не вспомнив, как и чем открыла входные двери, и каким образом очутилась на кровати. Завернувшись в синтетическое одеяло по самую макушку, она уставилась в стену, расположенную напротив окна, и замерла без движения, стараясь дышать неслышно. Обиднее всего было принять: слова соседа сильно задели её, ранив до глубины души. Он не дал и рта раскрыть, не позволил объяснить, не выслушал. Да что там говорить, он и не посмотрел на неё толком. Когда она въезжала в съёмный дом погожим летним воскресеньем, господин Эгемен сидел в саду и с хмурым раздражением поглядывал на нехитрый скромный скарб нового жильца по соседству. Хазан видела, как этот высокомерный человек смотрел и на неё в том числе, но, вот незадача, возможно принял девушку в спортивном костюме за грузчика. С уверенностью можно было сказать одно — её внешний вид никак не отложился в его памяти. Было несправедливо, что она могла бы узнать его лицо и фигуру в любой толпе, а он понятия не имел, кто жил рядом за тонкой деревянной оградой последние четыре месяца. Да, упрямица избегала лишних встреч с мужчиной, лелея собственную нелюдимость и не нуждаясь в общении. Но то, что она являлась для соседа пустым местом, оказалось, мягко говоря, неприятным фактом, процесс осознания которого был крайне болезненным. Сердце девушки время от времени судорожно сжималось при очередном досадном воспоминании, возникающем перед глазами. С каким апломбом самоназванный принц распекал её, в чём только не обвинил, умудрился «наказать»! Губы Хазан дрогнули от обиды, но она пообещала себе, что ни одна слезинка не будет проронена из-за этого человека. Как только зарок был дан, оскорблённая в лучших чувствах эмигрантка горько разрыдалась, оставляя на одеяле обширные мокрые пятна. Как могло случиться, что она спасовала перед этим сытым увальнем? Хазан редко спускала с рук обидчикам резкие высказывания и никогда не лезла за словом в карман. Наплакавшись вволю, девушка лежала в полной темноте, придумывая едкие точные ответы, которые бы парировали все недавние придирки. Размышления ещё больше распаляли: это был напрасный, никому не нужный труд. Время было упущено, реакция подвела её, заставив пережить несколько позорных минут благодаря Ягызу Эгемену. — Рано или поздно ты заплатишь за это, — мстительно пообещала она в темноту, засыпая без ужина и в рабочей одежде. Серое утро немного сгладило впечатления прошлого вечера, но, обнаружив отсутствие сосны в спальне и помятую рубашку на теле, Хазан почувствовала, как настроение вновь вернулось к мрачной обречённости. — Какой стыд, — вздохнула девушка, пытаясь найти глазами будильник. Она проснулась на целый час раньше обычного, и теперь могла спокойно и без спешки позавтракать, но есть совсем не хотелось, желудок сводило странными спазмами. — Нужно понюхать еду, — решила Хазан и с тоскливым выражением лица открыла холодильник. Как ни странно, это сработало. На свет божий была извлечена пластиковая бутылка нежирного молока, а из шкафчика над плитой — шоколадные злаковые шарики. Подобный завтрак отдавал американской киношностью, но девушка ощутила прилив зверского аппетита, здоровый молодой организм требовал срочного вливания причитающихся ему белков, жиров и углеводов. Прикончив две порции шариков с молоком, Хазан решила, что всё неплохо, и жизнь, похоже, наладилась. В честь этого взбодрившаяся социальная работница решила приодеться, облачившись в единственные нарядные чёрные брюки с дополнительным украшением в виде «стрелок». В её окружении не было рациональной подруги, которая могла бы сказать зазевавшейся моднице: «Эта вещица куплена пять лет назад по случаю распродажи завалявшегося барахла в магазинчике средней руки. Пусти на тряпки, а?». Поэтому Хазан со спокойной душой продолжала считать, что если на протяжении многих лет вещь носилась нечасто, то она новая. Расхрабрившись окончательно, девушка решила не дожидаться, пока в семь тридцать спорткар соседа исчезнет в облаке дорожной пыли. Она каждый день почти опаздывала на работу из-за того, что приходилось пережидать его отъезд из дома. Нет уж! Сегодня она планировала выйти тогда, когда нужно именно ей, не подстраиваясь под график всяких недостойных личностей. Едва Хазан собралась надеть к брюкам простую белую блузу, вся прежняя решимость покинула девушку, словно вытесненная из тела бездонной пучиной ненужных колебаний. Она действительно собралась принарядиться ради мужчины, который отнёсся к ней, как к пустому месту. Это было не смешно, скорее отвратительно — прилагать усилия, чтобы что-то доказать тому, кто не заслуживал её внимания и никогда бы не посмотрел в сторону соседки. Перед выходом из дома девушка переоделась в привычную одежду и, конечно, опоздала покинуть жилище вовремя, разрушив собственные планы. С улицы донёсся знакомый автомобильный рёв: соседский спорткар тревожил окрестности звуком неутомимого движка. Циферблат часов над входными дверями показывал семь тридцать утра. Ягыз Эгемен выехал из дома точно по графику. — Паскудство! — по-немецки выругалась опаздывающая, поспешив на улицу. Её путь, как и каждое утро, лежал к автобусной остановке. На этом виде транспорта она обычно доезжала до метрополитена, а потом ещё полчаса тряслась в депрессивном сером вагоне берлинской подземки. Впрочем, поздней осенью в столице Германии Хазан всё казалось депрессивным: и затянутые первым ледком каналы, и промзоны, разрисованные баллончиком снизу доверху, и сквоты — пристанище местной свободолюбивой богемы, бездомной и безработной. Заткнув уши поддельными наушниками «Beats», случайно купленными в переходе за семь евро, девушка углубилась в безрадостное созерцание мелькавших в окне жилых кварталов Кройцберга, Митте, Панкова. Утренний сонный Берлин равнодушно встречал спешащих по своим делам жителей, которым, впрочем, не было никакого дела до города, как и городу — до них. Хазан с самым мрачным выражением лица подняла взгляд на плотную завесу туч, застывшей над городом, а ей навстречу, словно дразня и издеваясь, вынырнул солнечный лучик. Яркий, искристый, он воспользовался маленькой брешью в пуховой перине облачности над домами, обжигая щёки девушки ласковым теплом. Хмурой буке не оставалось ничего иного, как улыбнуться задорному хулигану, посмевшему развеять плохое настроение. В конце концов, решила Хазан, не произошло ничего смертельного, жизнь, хвала Всевышнему, продолжалась, а те неприятные минуты… Те неприятные минуты она могла постараться поскорее забыть и приложить все усилия, чтобы вычеркнуть источник этих минут из своей окружающей действительности. — Тебе двадцать пять лет, Чамкыран, — едва слышно прошептала эмигрантка, — а ты тратишь жизнь непонятно на что. Хватит. «Хватит ли жизни, чтобы забыть тебя?» — словно продолжая мысль, зазвучал в наушниках волнующий дуэт Умита Бесена и Памелы Спенс. Эта песня всегда вызывала бурю чувств, поднимая из глубин души девушки неконтролируемое волнение, выливающееся в стыдливо утираемую одинокую слезу. «В моей судьбе много разлук. Расходились дороги с теми, с кем я хотел бы пойти», — эти слова Хазан не могла воспринимать через призму романтики, несмотря на то, что песня была именно о расставании двух возлюбленных. Но в её судьбе действительно было много разлук, а тоска по родине заставляла плакать всякий раз, когда она слышала заветное: «Хватит ли жизни, чтобы забыть тебя?». Могла ли она стать счастливой, покинув Турцию? — Неужели я не вернусь? Неужели я навсегда останусь здесь? — спросила Хазан, подняв глаза к небу, но предательский луч солнца мигом скрылся за облаками, одновременно и отвечая на вопрос, и оставляя без ответа. Два года назад её закадычная подруга загорелась идеей переехать в Германию по государственной программе социальных волонтёров. Программа не позволяла заработать, но позволяла худо-бедно окупить пребывание на территории европейской страны и получить компенсацию за проживание, питание, проезд. В течение года, на который была рассчитана программа, можно было подтянуть немецкий, адаптироваться в обществе, посетить различные семинары и курсы для совершенствования в профессии. Госпожа Фазилет горячо поддержала идею стать социальным волонтёром. — Подумай сама, — увещевала она, — какое здесь тебя ждёт будущее, без работы, без перспектив обзавестись семьёй… — Я не хочу замуж! — недовольно напоминала матери Хазан. — Ну и не хоти! Не хоти дальше! Но там ты сможешь сама себя обеспечивать, а если повезёт и зацепишься за должность, то и нам поможешь материально. Это перспектива! После произношения этого устрашающего слова, прения обычно заканчивались, и Фазилет небезосновательно считала, что победа за ней. Она замечала, как дочь всё чаще всерьёз задумывалась над её доводами. Подруга, ухватившись за идею обзавестись соратником в непростом вопросе смены страны обитания, с тройным упорством наседала на Хазан, умоляя поехать с ней. И уговорила. Теперь, правда, подруга встретила «любовь всей своей жизни», вышла замуж и укатила в Австрию, на родину мужа, чья длительная рабочая командировка на берлинской земле закончилась. А прихваченная в Германию для компании фройляйн Чамкыран осталась в одиночестве — в самом прямом смысле этого слова — не имея рядом ни мамы с сестрой, ни подруги, ни возлюбленного. Был только противный сосед-турок, о котором, впрочем, она сегодня поклялась забыть навсегда. — «Навсегда»? Не слишком ли патетично? — поинтересовалась Хазан у собственного отражения в грязном окне вагона метро. — Выходи уже. Погода испортилась окончательно, моросил мелкий дождь, сопровождаемый пронизывающим северным ветром. Взъерошенная и продрогшая, соцработница появилась на рабочем месте в обычном расположении духа: мрачном и безрадостном. — Хаюшки, Хаззи! Линн, стихийное бедствие для любого здравомыслящего человека, весело махала из комнаты для собраний. — Поторопись, подруга, сказали прийти пораньше! Жизнерадостная блондинка, уроженка крошечной шведской деревушки с труднопроизносимым названием, была полной противоположностью сдержанной коллеги. Таковым, наверное, и должен быть человек, работающий по зову сердца с пожилыми людьми — ободряющим и вселяющим непомерный оптимизм. — Я опять поздно вышла… — проворчала Хазан. — Переодевалась. Линн с недоверием окинула взглядом неприветливую турчанку, на которой были скучные тёмные брюки, наглухо застёгнутая кофта и ботинки на плоской подошве. Заметив сомнение на лице коллеги, Хазан вздохнула: — Некогда объяснять, пойдём. Шведка, пожав плечами, скрылась в комнате для собраний, и Хазан последовала за ней. Начальница отдела по имени Карла, ожидавшая внутри, неодобрительно пронзила взглядом обеих девушек. Большой круглый стол в центре комнаты был занят немногочисленными сотрудниками. Часы на стене показывали восемь часов двадцать восемь минут. — Мы же не опоздали! — шепнула Хазан, занимая свободное место за столом. — Карла… — пожала плечами Линн, будто это всё объясняло, и присела рядышком. — Ларссон! Чамкыран! — грозно проговорила начальница. — Надеюсь, вы будете такими же активными, когда я объявлю, зачем вас всех собрала. На лицах как официальных работников социального отдела, так и юных, неопытных волонтёров отразилась одно и то же скучающее выражение. Им давно было известно, что от подобных собраний не следовало ждать ничего хорошего. — Проект «Мы разные», — изрекла спикерша, словно это должно было всё объяснить окружающим. Хазан постаралась как можно ниже сползти под стол. — Нужно пять человек, кто желает? — взгляд Карлы буквально впился в девушку, уже лежавшую на стуле плашмя. — А что делать-то нужно? — осторожно спросил детский психолог Рашид. — Мы сделаем пару фотографий каждого в разных образах, показав этой кампанией, что человек многогранен, и нам не следует сразу навешивать на него ярлыки. — Ой, правда, что ли? Карла проигнорировала тихий выпад со стороны норовистой турчанки. Последние полгода начальница только тем и занималась, что навешивала на подчинённую ярлыки, за глаза именуя девушку «неприветливой и грубой пацанкой». — Ларссон? Альхамули? Что, вообще никто не хочет? Наконец взгляд мучительницы упал на хмурое, бледное лицо Хазан. — Чамкыран? — Я не могу! — быстро выпалила девушка. — Почему это? — прищурилась Карла. — Меня камера не любит, вы сами говорили. — Не каждого с третьего раза фотографируют на пропуск… — Я испорчу вам кампанию, вы это и так без меня знаете. Начальница вздохнула. — Хорошо, я в деле, — выдавила из себя Линн Ларссон, жестами показывая коллеге, что прикрыла её от опасности грудью. Хазан благодарно подняла глаза к небу. Через пару минут из коллектива были выбиты ещё четыре «добровольца». — В пятницу рано утром жду вас по этому адресу. Вашу основную работу распределим среди тех, кого камера не любит, — Карла выразительно посмотрела на фройляйн Чамкыран. — Куратором проекта, равно как и фотографом, а также идейным вдохновителем является мой сын Лукас. По комнате эхом пронеслась волна вздоха. — Вот концепция, если кому интересно. Карла протянула Рашиду пачку цветных листовок, и он пустил их дальше по кругу. На небольшом листе бумаги был изображён уличный билборд, стоящий у оживлённой трассы. Щит билборда был разделён пополам на тёмную и светлую стороны. В качестве модели выступала Карла, её сильно отретушированные фотографии занимали обе стороны рекламного щита. На левой тёмной стороне она в рокерской косухе с гитарой наперевес делала «козу» и показывала язык, подражая, видимо, Джину Симмонсу, легендарному басисту группы «KISS». А правая сторона содержала изображение начальницы в розовом пеньюаре с пушистыми крылышками за спиной. В руках «ангелочек» держала позолоченную лиру. Лица разглядывающих листовки перекосило от едва сдерживаемого смеха, но госпожу начальницу это, казалось, ничуть не тревожило. Её отвлёк телефонный звонок, и она отошла к окну, чтобы ответить. — «Карла Берг, отдел социальной помощи незащищенным слоям населения: «Мы можем быть разными, никогда не судите о человеке по внешности», — тихо прочла Хазан и передала листовку дальше. У неё не было никакого желания пристально изучать розовый пеньюар на фотке. — Опять этот Лукас! — склонившись к коллеге, прошептала недовольно Линн. — Ненавижу его потные липкие ручонки, которыми он так и норовит тебя всю облапать! — Пошли его да и всё, — пожала плечами Хазан. — Как я. — Ага, легко говорить, тебя его мать и так терпеть не может, — тряхнула шведка платиновыми локонами. — Кстати, после того, как ты тогда отметелила Лукаса, бедняга на тебя запал. Всё время спрашивает, когда ты поучаствуешь в его очередном «проекте». — Обойдётся, — буркнула Хазан. — И спасибо, что прикрыла. Надеюсь, на съёмках тебе предложат другой пеньюар, хотя бы подходящего размера. Девушки прыснули задорным смехом, и вновь ощутили на себе недовольный взгляд Карлы. Она закончила беседу по телефону и хмуро взирала на нарушительниц тишины. — Не подведите меня, — сказала начальница участникам социальной кампании, пристально посмотрев на самую ненавистную подчинённую. — Не подведите.