Взрослая девочка

Как вернуться в другую жизнь, Которая кажется сказкой, Когда всюду прошел ремонт? Fleur

Тина опустила крышку большого деревянного ящика и поднялась, разминая затекшие ноги и оглядываясь. Не было ни вечно цветущей гортензии на каминной полке, ни грязной кружки из-под какао на столе, ни платья, которое бросили поперек спинки дивана, да так и забыли на несколько дней… Кажется, теперь пути назад действительно нет. Громовещатель от миссис Эспозито нагнал ее в Дорсете, где она отдыхала между двумя этапами путешествий из одного конца мира в другой: за последние пару лет она посетила несколько десятков городов, причем названия некоторых услышала впервые в жизни. Путем долгих и сложных вычислений и совместных с Ньютом воспоминаний она установила, что не была в своей Нью-Йоркской квартире полгода. Оказалось, отрезание нитей прошлого в нашем стремительном мире очень хорошо налажено. За два дня нанятые эльфы разобрали все вещи, бережно разложив их по ящикам: «Книги», «Одежда», «Посуда»… Было бессмысленно и далее тратить деньги на эту квартиру, им можно и нужно было найти лучшее применение. А уж если у них с Ньютом появится ребенок… От этой мысли внутри стало сладко и страшно. Будто не про нее, а про кого-то другого. Будто она примеряла на себя чью-то чужую, нормальную жизнь. Ведь это Куини должна была быть первой. Тина бездумно бродила по квартире, оттягивая момент, когда ей предстоит в последний раз перешагнуть порог. Эльфы ничего не забыли и ничего не потеряли — ни под диванами, ни за стульями. И только в самом углу платяного шкафа, сиротливо забившись за старый утюг, лежал загадочный предмет, который Тина подцепила двумя пальцами и вынесла на свет. Она вертела его в руках, прекрасно понимая, что, стоит ей дать слабину, воспоминания потекут по ее пальцам, заполняя ее целиком. Так всегда бывало, когда она, после тяжелого дня, слишком усталая или взволнованная чтобы говорить, опускала барьер, давая сестре возможность увидеть все, что нужно. Тина вздохнула и провела подушечкой пальца по кромке розовой ткани, позволяя ему сделать это… — Тебе нужна новая шляпа, ты не вылезаешь из своего клоша. — Мне нравится мой клош. К тому же, лучше сразу отложить деньги на квартиру на будущий месяц. — Ерунда, одна сотня драготов погоды не изменит. Смотри какая, с цветочками! — По-моему, они ограбили чью-то могилу. — А эта переливается, видишь? Удивительно серая осень в Нью-Йорке. И Тина в такой же серой тоске, какую неспособны развеять ни книги, ни веселые песенки, несущиеся из серебристого радиоприемника, ни даже божественный штрудель… А вот Куини в отчаянии. Она готова напялить на сестру все шляпы по очереди в поисках той единственной, которая сможет вернуть Тине хоть немного уверенности в себе, хоть капельку поднять настроение. И флоббер-червю понятно, что первый шаг из небытия — это хороший костюм. Флоббер-червю, может, и понятно, а вот Тине — нет… — Знаешь, еще чуть-чуть — и я заставлю тебя померить вот это! Куини срывает с болванки что-то розовое и набекрень нацепляет на собственные кудри. Тина, в синей широкополой шляпе, молча смотрит на сестру. Куини обладает особой магией. Как героиня старой сказки, она одним прикосновением превращает любую вещь в золото. Розовый берет сидит на ее голове так, будто был создан только для нее, будто всю свою короткую шляпную жизнь он ждал ее, и вот теперь наконец расцвел во всей своей красе, исполняя свое предназначение. Куини, готовясь рассмеяться, поворачивается к зеркалу. Тянет берет в сторону, двигает его так и сяк, пытаясь снова сделать его глупым и нелепым, каким он выглядел на болванке, но ее усилия бесполезны. И наконец она сдается: всего на секундочку поправляет прядку волос, добиваясь идеальной посадки, и любуется своим отражением. На осень она как раз сшила себе удивительное розовое пальто… Куини спохватывается и спешно сдергивает берет с головы. — Он такой нелепый! Тина снимает синюю шляпу. — Возьми его. Куини возвращает берет на болванку и отворачивается от него: я, мол, даже смотреть на тебя не буду! Но все еще не отходит далеко — и Тина озвучивает горькую истину. — Новая шляпка не вернет мне должность аврора. Так позволь мне хотя бы купить своей сестре дурацкий розовый берет. — Мне он ни к чему, — плечи Куини поникли, но Тине ли не знать, как у нее внутри зреет улыбка, и как кокетливые счастливые искорки вот-вот заблестят в ее глазах. Искорки, ради которых стоит жить. — У меня с настроением и так все в порядке. Тина делает решительный шаг и срывает берет раздора с болванки. — Ты просто еще не представляешь, сколько сил тебе понадобится, чтобы справиться с моим нытьем. Там, в Хогвартсе, три года назад, было достаточно закрытых классов и укромных уголков, в которых Тина пряталась, чтобы потихоньку поплакать, а потом парой взмахов палочки привести себя в порядок и как ни в чем не бывало выйти к остальным. Этот навык она, при такой работе и своей склонности принимать все близко к сердцу, развивала уже давно. Так она пряталась до тех пор, пока ее не нашел Ньют. Когда-нибудь у них с Ньютом появится ребенок, и у него могла быть самая лучшая тетя на свете… Где бы она ни была, если только она жива, так ли же к ней подкрадываются воспоминания средь бела дня? Так ли же ей больно?.. Розовый берет не только вместил в себя воспоминание, он обладает собственной злой волей. Он набросился на Тину из шкафа, как затаившийся паук, околдовал ее, словно проклятие, и пригвоздил к месту навечно… Раньше Тина умела распознавать настроение сестры по шагам. Но теперь ее следы терялись по всему миру, и их было не различить в широких отпечатках высоких ботинок, которые оставлял за собой страшный черный человек. — Эй, мисс, подпишете? Эльф подошел к Тине сзади: парящий рядом с ним документ опустился на стол, и перо призывно качнулось туда-сюда, приглашая завершить начатое. Это оказалось не так уж сложно: взять перо и оставить свою короткую подпись. Эльф деловито кивнул, а затем спросил: — Что-то забыли? Можем упаковать. Тина помедлила, но все же решительно положила берет на стол. — Нет, не нужно. Это всего лишь старая шляпка. В конце концов, ящик с надписью «Воспоминания» она таскает с собой всегда. Как и ящик с надписью «Надежда».