Багряные звезды

Утро над Вивеком совсем не похоже на утро над Дешааном — звезды еще не ушли, а небо уже рыжеет и золотится, воздух шелком течет меж пальцев. Утренний туман клубится вокруг кантонов, лижет бесчисленные ступени, скрывает вуалью верхние пояса… а после стекает, спадает с них, точно одежда с женских плечей, — и камень, бывший целомудренно белым, красится в золото и рыжину. Кажется, будто бы все огни серединного мира подсвечивают его в этот час, и можно идти по бессчетным мостам и ступеням, не страшась оступиться. Надо идти — и ступени послушно лежат под ногами, главное не забыть дорогу, не заблудиться в последовательности спусков, подъемов и переходов, не утонуть в золотом тумане… Ступени легко вводят в транс. …Время свивается — но выглядит не неразрывным, намертво спаянным кольцом, а хрупкой пружиной, сжатой и растянутой разом. Любое усилие приведет к надлому. Время свивается — танцуй ему в такт, пока оно не начнет повторять твои движения и дыхание, ибо лишь танцем можно скрутить ее в нужном направлении, при этом не сломав. Время свивается — вывернутое пятнадцать раз и еще один; неверное слово изъест его, точно ржа — счисть ее ножом из берцовой кости и утри лоскутом своей смертной кожи… Ступени заканчиваются на подводном поясе квартала чужеземцев, и не упасть от неожиданности тяжело, но возможно. Крысы смотрят налитыми кровью глазами, выжидают момент для прыжка. Они незначительны, нет нужды отгонять их. Мягкие туфли спадают с ног и уходят в оставленный заранее заплечный мешок — за ними идут и золотистый пояс, и голубая роба, и слишком чистая рубашка, и позолоченная заколка… их сменяют стоптанные сапоги, и дешевые тряпки, и куртка из нетча с так и не отстиравшимися кровавыми разводами. Крысы уходят, теряют весь интерес: мясо каноника нежнее и вкуснее мяса вольного странника, и оно не вооружено… …Милость Мефалы течет раскаленной смолой на веки, темной венозной кровью на рисовую бумагу, — слова проступают на ней росчерками ножа по обнаженной коже. Милость Мефалы звучит предсмертными стонами и звоном полновесных дрейков за пазухой, но суть ее не в золоте и удаче. Милость Мефалы кроется в каждых пустых глазницах и каждом удачном ударе в спину, но не только Мефала сопровождает в пути истинных велоти, не только она пирует кровавой плотью… Живые, смеющиеся лица кажутся неправильными, но это не так. Это — нормальная вещь для таверны, как и ушлые собутыльники и дрянной алкоголь. Днем их, конечно, меньше, но всегда есть желающие забыться, потерявшие на дне кружки прочие радости — и потерявшиеся сами… И здесь и сейчас, вдали от благословенных первых кантонов, тоже невыносимо хочется потеряться на дне бутылки дерьмовой суджаммы — о том, что это вообще суджамма, говорит лишь надпись сбоку. …эти слова написаны костью по кости, визгом горящих заживо, осколком стекла по мшистому камню… Кто-то подсаживается, его живое, смеющееся лицо располагает к беседе, не значащей ничего, и хочется говорить… только нет голоса. Звука нет. Он еще не родился. Люди и меры вокруг могут лишь безмолвно открывать рты, растягивать в пьяных улыбках губы, не проронив ни звука… Время течет мутно, неясно, оно сбилось с ритма — и неизвестно, прошли лишь мгновения или целая вечность… К возможному вечеру умирает остальной мир. Нет ничего — ни вкуса, ни запаха, ни щелканья сердца, нет даже темноты, только слова, умершие, но не утратившие значения, разрывают голову, выворачивают все жилы пятнадцать-и-один раз. Вырежи оба глаза, раскаленным металлом залей уши. Смертные чувства лгут, смертные чувства — сон спящего временного мгновения… Смертные чувства не существуют, потому что смертных — нет… и, может, не было никогда. Нет ничего. Только красное небо без звезд и кровь, идущая горлом, и верящие в свою жизнь мертвецы… Суджамма кончается, и вместе с ней отступает на время багряный бред. Снаружи день в самом деле сменился вечером, и снова туман поднимается от воды и ползет на камни. В этой воде уже затонуло солнце, и даже кровь его растворилось — всю ее взял на себя Массер. Он истратил ее, ничего не оставив Секунде, но это — лишь временный ход вещей… Звезды горят заманчиво, обещают всю свободу верхнего мира, блестят — и в их блеске легко прочитать «Hilyat», только пока еще нет таких крыльев, которые бы подняли смертного к их вершинам. Звезды манят и обещают свободу от ненастоящих, окрашенных кровью мыслей, и верить им так легко, и можно забыть о собственной смертной слабости. Они обещают весь серединный мир у ног и небо в ладонях, достаточно лишь представить… …и небо будто взаправду лежит в ладонях, но эти ладони — не бога и не богоравного: в них лежит только пустота. Звезды мерцают красным, будто бы перед бурей.