Багряные звезды

— Ты — Марети, — Говорит ему отец, и показывает на раскинувшуюся вокруг плантацию. — Все это твое, и все, что ты захочешь и сможешь взять влиянием или силой — тоже. Виран смотрит на бескрайние поля соленого риса, на облезлые зеленовато-бурые спины аргониан, согнутые в поклоне, и чувствует гордость. Он единственный сын Альвеса и Релевеи из рода Марети, и корни его тянутся во времена Святого Неревара — и еще глубже. Знамена их рода черны и белы, как черны и белы знамена Великого Дома Дрес — черны, как земля южного Дешаана, и белы, как рис, который они выращивают. Виран Марети стал частью Дома по праву крови и по закону, и нет никого, кто мог бы оспорить это. Лишь вопрос времени, когда он займет место своего отца на службе Великому Дому. Он единственный сын своего отца, у его овдовевшего дяди родилась лишь дочь — она скорее покинет семью и Дом, чем сможет продолжить служение. Виран, названный в честь прапрапрадеда, хорошего воина, сгинувшего во времена Войны Альянсов, рожден для того, чтобы принести роду Марети и Дому Дрес власть и славу. Он, как и весь его Дом, следует путем почтительности и путем доблести — путями Ллотиса Набожного и Неревара Полководца У него лучшие учителя, лучшие одежды и лучшие верховые осы, и нет ничего, в чем бы он нуждался, нет ничего, что ему бы потребовалось брать силой — но достаточно того, что он должен взять хитростью. Он вслушивается в шепот слуг и шепот рабов, всматривается в тени от бессчетных стеблей соленого риса, в круги на воде, оставленные им и не им… И однажды находит то, что найти был не должен. — Ты — Марети, — Говорит ему Релевея Марети, впиваясь ногтями в кожаную обивку софы. У нее дрожат ресницы и кривится в изломанной улыбке рот — и Виран не уверен, чего в ней больше: ненависти или муки. — Но это лишь половина правды. Виран вдруг понимает, что видел, не мог не видеть, это всегда — магии в нем куда больше, чем должно было передаться от предков, черных глаз ни у Марети, ни у Сатил не было никогда… Ему понятны и шепотки слуг, и надменность кузины, и задумчивые взгляды отца — все те нити, что он собирал и не мог ни к чему привязать. — Женщина, которая тебя родила, была из потомков обедневших вассалов Телванни. Редкой красоты женщина. И ума. Она была куда умнее моего мужа... Релевея смотрит ему глаза в глаза, и Виран не разрывает этот взгляд — Дрес не отступают без необходимости и не страшатся правды. Ему нужны ответы — ему нужна правда, какой бы она ни была. Знание — это и щит, и острый меч. Незнание же губительно. Эта истина разлита в его крови и вырезана в кости — и сам он не раз и не два находил ей подтверждение. Он впитал ее с чернилами книг и молоком кормилицы — но сейчас он не уверен, что та не была ему матерью. Релевея молчит, чуть поджимает губы, и Виран не уверен — игра это, или ей действительно больно. Он всматривается в ее тень, но не видит ясных намерений, вслушивается в собственные голоса и в тени этих голосов, но слышит лишь тишину. Впрочем, не важно. Он опускается на алик’рский ковер возле ее ног, берет за руку и смотрит — старается смотреть — без осуждения. — Продолжай, — Говорит он ей, этой враз постаревшей и ослабевшей женщине, и голос его дрожит совсем не наиграно, — Пожалуйста, продолжай… мама. — Мой муж влюбился в серебро ее волос и тьму ее глаз — он не сказал ей о том, что женат, и трусливо сбежал, когда она узнала. И тогда она пришла ко мне. Я не могла иметь детей, а она хотела жить и не хотела моей мести — мы нашли общий язык. Ты родился похожим на отца — куда больше, чем все мы надеялись. Когда это стало очевидно, она тихо ушла, и ни я, ни Альвес не стали ее искать. Виран закрывает глаза — красный от отца и черный от неизвестной матери — и выдыхает сквозь зубы, игнорируя звучащий в голове тихий смешок и что-то похожее на “все повторяется”, сказанное на кимерисе. Ему многое становится понятно: и смешки слуг, и презрение кузины и дяди, и полный боли взгляд отца, видевшего совсем не сына, и странная, требовательная, но все же любовь Релевеи. Он молчит еще немного, считает до трех четырежды, чтобы тот-он заткнулся и ушел наконец из его головы хотя бы на время, а затем смотрит на Релевею — на маму — такую слабую, такую хрупкую в этой кружевной алинорской шали... — Я — Марети по крови и по воспитанию, — Говорит он, и с ним говорят его предки, и голос в его голове одобряет каждое слово, придавая им вес и силу. — Корни моего рода теряются во времена Святого Неревара и тянутся еще глубже. Я назван именем своего предка, отдавшего жизнь за Ресдайн и Дом Дрес на чужой земле. Мой отец — Альвес Марети из Дома Дрес, моя мать — Релевея Марети, урожденная Сатил из Великого Дома Индорил. Все остальное не имеет для меня никакого значения. Он приобнимает ее за плечи, не-смотрит на повлажневшие ресницы, не обращает внимания на дрожащие руки… Она могла бы сказать ему еще многое — о том, что не только Альвес полюбил его мать, что Иладри ушла не из-за равнодушия, но из-за желания защитить от слухов и не дать остальным в Доме лишний козырь, что это все равно оказалось бессмысленно, что серьги в его ушах и призываемый им дух-предок — это все, что от Иладри Телас осталось… Она могла бы сказать многое, но у нее нет ни слов, которые не пошатнут чужую уверенность и останутся правдивыми, ни сил их искать. Виран догадается сам — иначе не поверит, не примет _такую_ правду — или не догадается и останется искренне верен Земле и Дому... Тень этой правды находит его сама. “Я — Марети, сын Великого Дома Дрес, и я отомщу им всем,” — говорит себе Виран раз за разом, когда кованые сапоги имперской стражи бьют его в живот и под ребра и когда другие заключенные смотрят на него как на кусок мяса. Поездка к торговому партнеру в Сиродил не должна была закончиться так: там не должно было быть наемных убийц, а сам торговец — кусок дерьма из перебравшихся в Сиродил Хлаалу — не должен был свидетельствовать против своего же спасителя. У людей действует не право силы, но право денег и прогнивших законов, ластящихся к нужным рукам дешевой шлюхой — Виран, впервые покинувший Морровинд, не был к этому готов по-настоящему. Теперь поздно. Теперь у него много времени, чтобы подумать, чтобы перебрать все собранные нити и тени нитей. Тот узор, в который они складываются, ему не нравится. Его подставили — давно подставили, в тот самый миг, как отправили в Сиродил. Но кто подставил: Хлаалу или родной дядя и собственный Дом — Виран понять не может. Из имперской тюрьмы не нанять ни шпионов, ни Мораг Тонг — из имперской тюрьмы не выбраться. Нападавших было четверо — и все люди. За такое не отпускают — не данмеров. Дни складываются в недели, недели в месяцы — заблокированная магия, голод и ограниченное пространство действуют Вирану на нервы, будят разлитую в сердце черную воду. Молитвы Троим не помогают — Трое не смотрят на империю людей. Голоса в голове воют в сто крат громче, но Виран не может понять, Шармат это или просто безумие. Он тонет, теряется в собственных голосах — и почти не реагирует, когда его увозят на Вварденфелл. Лишь почти у самого берега он вырывается из этого омута — и совсем не от голоса Матери Роз. Он слышит Песнь — темную, злую, — и поет ее тот, у кого в ладонях спит древнее море. Это не голос Вирана — но другой-он этот голос знает и отзывается на него, тянется к нему через кошмар и через пространство-время… — Как твое имя? Виран смотрит на человека — старого, похожего на сморщенный и больной телваннийский гриб — и едва сдерживает отвращение. Он — Дрес Виран Марети, гордый сын своей семьи и лучшего из народов Аурбиса, рожденный в грохоте грома и отмеченный черно-белыми знаками, и какие-то люди не смеют с ним так разговаривать… Он почти сказал это — но вместо этого вдруг будто бы очнулся от глубокого сна. Он должен был умереть в Сиродиле — и он не знает, кто и какой Дом желал ему смерти. А даже если и нет, Виран Марети из Дома Дрес провалил задание — ему рано, ему нельзя появляться на территории Морровинда. Человек перед ним теряет терпение — постукивает по бумаге сухим кончиком пера и смотрит с нескрываемым презрением. — Ты глухой? Виран скалится в ответ на это — и его по-данмерски красивое лицо на мгновение кажется человеку жуткой маской. — Нет. Виран. Он старается на смеяться, когда видит в бумагах несколько ошибок — н’вахи есть н‘вахи, ждать многого от них глупо, — но не говорит ничего. Имперские документы, имперские законы не важны, не нужны ни одному из истинных велоти. Но он берет их, вчитывается в каждую букву — а потом наигранно раздраженно бросает их обратно на стол. — Я не думал, что н’вахам надо говорить по буквам, чтобы они написали имя _полностью_. Вы знаете айембедт? Я, вроде бы, говорил достаточно четко… — Виран закатывает глаза, вздыхает наигранно-разочарованно — и скалится одной из тех улыбок, за которые выбивают зубы, — Хорошо, сэра. _Нейт_ Виран. Он игнорирует многоголосый смех в своей голове, игнорирует злобный взгляд исправляющего бумаги имперца… Виран свободен — магия вновь течет сквозь него свободно, и он знает, как сделать руки длиннее и как найти и добраться до тех, кто его подставил. Когда придет время, он вернется в Дешаан как часть Дома Дрес, снова займет свое место — и если потребуется, возьмет его силой. Он продолжит следовать путем доблести и путем почтительности даже под чужим именем — Храм Трех примет его, не может не принять. Виран уже знает, что будет делать: отправится в Вивек, в самое сердце того, кто заместил Прядильщицу — и сплетет собственную паутину. Он войдет в Храм, он найдет подходящих шпионов и возьмет все, что захочет по праву силы и праву влияния — так, как учил его отец, когда в первый раз посадил на верховую осу и провел по всем владениям их семьи… Но сейчас ему достаточно того, что он дома.