*Утро снимает кожу, День переливает кровь, А вечер такое может, Что не приведи Господь!
26 марта.
Я: — Она вышла. Женёк: — И что ты собираешься делать? Я: — Для начала выпишусь из этой больницы. Женёк: — А потом? Я: — А потом постараюсь выяснить о моей внезапной девушке. Женёк: — Бля, Егор, это конкретное наебалово. Тут проверять нечего. Она тебе лапшу на уши вешает, чтобы втереться в доверие. Ну если вы якобы встречаетесь, то брось её. Проблем ноль. Я: — Если бы я точно знал, что ей от меня нужны деньги или что-то подобное. Если бы я знал причину, из-за которой она врёт, я бы так и сделал. Женёк: — Ты хочешь сказать, что она не охотница за богатством? И что же по-твоему её интересует? Я: — Тут явно что-то другое. Есть причина. Она стопудово есть. Женёк: — Ты собираешься играть с ней в игру? Я: — Да она, походу, поняла, что я её раскрыл. Женёк: — Я тогда совсем запутался. Она тебе врёт. А ты будешь врать ей. Но она знает, что ты знаешь, что она врёт? Я: — Романы Толстого нервно курят в сторонке. Женёк: — Тебе не кажется, что ты ещё больше усложнишь ситуацию? Может она ебанутая на голову? Может она ночью тебя задушит подушкой? Её никто не знает, Егор. Ты понимаешь всю серьёзность происходящего? Какая-то левая деваха попадает с тобой в аварию, после чего нагло заявляет, что является твоей любовью. Я: — Жень, это пиздец. Я должен разобраться. Может она говорит правду. Женёк: — У тебя сейчас на секунду мозг онемел? Какую правду, Егор?! Эту девку никто не знает. Она опасна. Я: — Не нагнетай. Женёк: — Не нагнетай?! Это я нагнетаю? Приди наконец в себя. Я: — Ты должен мне помочь. Женёк: — Чем? Я: — Вытащи меня отсюда. Женёк: — Ты пизданулся на процедурах? Я: — Я серьёзно. Вытащи меня из больницы. Женёк: — Ты понимаешь, что ты несёшь? Как я тебя вытащу? У тебя ноги переломаны во всех местах! Руки! В животе дырень похлеще Марианской впадины! Как? Я: — Придумай что-нибудь. Женёк: — Как я мумию из больницы незаметно вывезу? Незаметно, Егор. «Незаметно» значит, что нас никто не должен увидеть. Я: — Женя, брат мой, я в тебя верю. Женёк: — Ебись ты конём, Булаткин. Я: — Жду тебя. Женёк: — Ебись конём, я сказал! Я положил телефон под подушку. Женя должен мне помочь. Чтобы расставить все накопившиеся домыслы по нужным полкам, я должен выйти из этой палаты и попасть домой. Смена обстановки поможет мне вспомнить. Я на это сильно надеюсь. Тем более оставаться всю ночь наедине с Сашей становится труднее. С каждым новым днём она смотрит на меня взглядом, способным убить стадо баранов одним незаметным морганием. Боже, пусть мне кто-нибудь поможет разгадать эту девушку: чего она хочет? чего желает? зачем сидит в моей палате круглыми сутками? зачем обманывает? как оказалась в машине? Огромная, нескончаемая туча вопросов нависла над моей головой. Ещё немного и вопросы, словно град, посыпятся сверху и раздолбят мне черепную коробку. Хлопнула дверь. Саша пришла. Она теперь взяла в привычку со всей силы закрывать двери, понимая, что я бешусь. — Давай признаем, что я тебя не бил. Девушка разместила на тумбочке коробку сока и пачку печенья. Как обычно не обратив на меня никакого внимания, она взяла кружку, налила сока и уселась в кресло. Пара жадных глотков и медленный протяжный выдох. Она поставила руку на подлокотник и вложила голову в ладонь. Едва улыбнувшись, она посмотрела в мою сторону. — Ты меня не бил. — одним плавным движением она убрала за ухо прядь волос, — Ты меня ударил о крышу машины. — Хорошо. — сказал я, стараясь сдержать смешок от произнесённой глупости, — Зачем я это сделал? — У тебя было много причин. — карие зрачки поднялись к потолку, язык цокнул, — Но я ни одной из них не знаю. — Тогда почему ты решила, что у меня было много причин? — А если бы я сказала, что причин не было, тебе стало бы легче? — она повела челюстью, — Я не собираюсь говорить о твоей мотивации. Ты это сделал. Это факт. — Я не мог. — выпалил я, забыв о перевязке, и сел в постели, почувствовав тупую боль в пояснице, — Ты женщина! Я не мог ударить женщину. — Это наименьшее зло, которое ты сделал. — Саша встала, поставила стакан так, что из него вылилось половина содержимого, — А мне никто не верит. Даже полицейский считает это бредом. Как же здорово быть хорошим на публике, правда? Я тебе в лицо говорю — ты меня ударил. Ты мне веришь? Конечно же не веришь. А про других я вообще молчу. Вы все считаете меня дурой. Но я… — её руки задрожали, голос смолк. Что-то застряло в горле. Слово, которое она старается не произносить. То, что пугает её больше всего. Саша сглотнула ком. Она каждый раз начинает говорить с неописуемым энтузиазмом, силой и энергией. Но когда слов становится много, она теряется, путается, начинает бояться меня, будто я за лишнюю букву начну ругать и обижать. Я всего лишь пытаюсь выслушать, стараюсь понять и проанализировать. По щекам текли слёзы. Она снова плачет. Когда она плакала в первый раз, рыданье было другим: усталым, звучным и лёгким. Сейчас мокрые солёные струйки просто обрамляли худощавое лицо, не сопровождаясь дерганьем плеч, хлюпаньем и дрожанием ресниц. Слёзы текли, как спокойные реки. Взгляд Саши не изменился. Человек не способен так плакать. Последние три дня я смотрю на неё и думаю: она ограничила свою свободу четырьмя стенами этой палаты и неудобным креслом, её комфорт стал заключаться в горьком автоматном кофе с первого этажа, печенье из магазина и книге, которую она безуспешно пролистывает изо дня в день, видя только белые промежутки между строк. Один раз ей звонили друзья. Я видел, как она выходила в коридор и разговаривала с ними. Они её не интересовали. Она быстро вернулась к своему повседневному занятию — чтению пробелов. Глаза не фокусировались на буквах, мысли были далеко-далеко. Быть может она мечтала закрыть глаза и проснуться на песках Транк-Бэя — не знаю. Я старался понравиться многим девушкам. Здесь обратная ситуация. Я совсем не прикладываю усилий к общению с Сашей. Я говорю то, что срывается первым же звуком с языка. Я не жалею о сказанном. Нет смысла притворяться и любезничать. Только что она вышла в коридор. Мне стало абсолютно плевать на её фигуру, жопу, грудь, на её волосы, на её губы. Мне стало плевать на то, как она выглядела утром и перед сном. Но мне почему-то было важно, что она говорит, о чём думает, спала ли она этой ночью или опять сидела над книгой, наблюдая за мной. Я беспокоился, видя в её руках дешёвое печенье, потому считал, что ей стоит есть нормальную еду. Какого чёрта я стал волноваться за эту незнакомку в кресле напротив? Может потому что кроме неё рядом со мной никого не было. Да, я прекрасно понял, что её не тревожит моё состояние, ей не интересно моё здоровье и иду ли я на поправку. Но она здесь. И когда Саша сидит, задумавшись над книгой, я спокоен. Спокоен, потому что она тут, потому что я знаю, что с ней всё в порядке. Может я ценю её из-за того, что хочу узнать правду? Она важный и единственный свидетель той аварии. Также как и я, Саша не помнит, что случилось. Конечно же она преувеличивает по поводу удара об машину. И всё же она не помнит. Почему рядом со мной только Саша? Родители? Папа откупился парой купюр. Мама вообще не показала своего внимания. Сестра быть может не в курсе, она в Америке. Да и вообще — где все знакомые? Неужели я обидел всё своё окружение? А лейбл? Они совсем обо мне не беспокоятся? Я их артист. Я на них работаю. Что за похуизм с их стороны? Почему я один? Почему? — Егор? — зашёл Степан Алексеевич. Он был без халата, в повседневной одежде, из-за чего я не сразу узнал его. Видно было, что он закончил свой трудовой день и перед уходом домой заглянул ко мне. Набрасывая на плечо ремешок чёрной борсетки и слегка заломив на затылок тёмно-синий гаврош, он повёл усами, — Всё в порядке? — В порядке. Вы что-то хотели, Степан Алексеевич? — Я ищу Сашу. — он бегло осмотрел палату, — Где она? — Выходила в коридор. — я с долей любопытства посмотрел в его блекло-серые глаза, — Вы что-то хотели ей сказать? — Да. Хотел. — Что? — почти перебив его, выпалил я и тут же попросил прощения за свою бестактность. Степан Алексеевич едва улыбнулся и вышел, пожелав мне провести эту ночь в тишине и спокойствие. Что он ей хочет сказать? Он врач. Какую темы они будут обсуждать вместе? Меня? Если бы разговор касался меня, Степан Алексеевич сказал бы об этом в моём присутствие. Неужели это касается здоровья Саши? Здоровье Саши… Никаких переломов. Никаких ушибов. Никаких царапин и ссадин. Мы точно были в одной машине? Тогда почему я в таком плачевном состояние, а она отделалась парочкой синяков? Почему во время аварии меня перемолотило с головы до ног, а Саша цела и невредима? И опять же я ловлю себя на мысли о том, что я слегка радуюсь, что она не пострадала. Минут пятнадцать я лежал без каких-либо раздумий, не нагружая себя цепочками безответных вопросов. В эти минуты я принял своё положение и смирился с ним. Я считал, что Саша на самом деле моя девушка, что я люблю её всем своим существом, что я привязан к ней прочными цепями, что я смог принять все её недостатки и понял, как сильно нуждаюсь в её присутствие. Ссора с родителями на самом деле было столь серьёзной, что они обиделись на меня, топча мою привязанность к семье и зарывая поглубже любовь к единственному сыну. Лейбл, который считался моей второй официальной семьёй, забыл обо мне и вышвырнул на произвол судьбы, как ненужного бродячего пса. В эти пятнадцать минут я поверил во всё, во что не верил до этого. Но эти минуты закончились, как только с громким звуком закрылась дверь. Саша озадачено перебирала пальцами. Она не садилась в кресло, не бросила взгляд на книгу, оставленную открытой на подлокотнике. Она быстрыми шагами мерила палату и будто собиралась что-то сделать, но никак не могла решиться. В конце концов она подошла к моей тумбе, достала лоток с лекарствами и бинты, села на мою постель, на секунду зажмурилась. — Одеяло откинь. — попросила она. — Ты будешь меня убивать? Я сбросил одеяло. Она начала рыться в лотке с лекарствами, взяла какой-то пузырёк, открыла, понюхала и закрыла, убрав на место. Тем же образом она проверила ещё парочку таких-же пузырьков. Последний был поставлен на тумбу. — Ты можешь немного привстать? — в руках у неё были ножницы. — Резать собралась? — попытался пошутить я, прекрасно понимая, что это может оказать вовсе не шуткой. — Пожалуйста. — сказала она. Я приподнялся на руках, голову положил на спинку кровати, чтобы было легче удерживать тело на весу. Саша поднесла ножницы и разрезала повязку на груди. Бинты ослабли, я сделал глубокий свободный вдох. Тем временем Саша потянула за край, но бинт не поддался. Она потянула сильнее и поняла, что так просто повязку не снять — прилипла к коже. Мне пришлось выгнуть спину на максимум, чтобы её рука свободно обхватила мою поясницу. Кажется, в тот момент Саша перестала дышать. Сначала её движения были порывистыми и резкими, потом, видимо услышав моё недовольное мычание, она стала делать всё медленнее и аккуратнее. Холодные пальцы легонько отлепляли повязку от потного тела, а подойдя ближе к ране, вообще продвигались по миллиметрам. — Ложись. — Я лягу, когда ты закончишь. — сказал я. — Ложись. Я обработаю рану. — она встала, выкинула в мусорку грязную повязку и вернулась на место. Поняв, что я не послушался её, она надавила мне на плечи и мне не оставалось ничего другого, как подчиниться приказу моей сегодняшней медсестры. Саша подняла окровавленную вату и отложила на специально расстеленную на коленях марлю. Она промокнула рваные края чистой ваткой и отправила её туда же. — Зачем ты… — я взвыл от резкой жгучей боли, не успев договорить, но успев подумать об этом. Зачем она лечит того, кого хотела бы убить? Это милосердие, жалость или сострадание? Почему решила причинять мне меньше боли, если, по её мнению, я заслуживаю в разы больше мучений? Зачем старается, обрабатывает, если в душе дико желает воткнуть эти ножницы в моей сердце? — Давай. Поднимайся. Она опять обвила меня своими руками. Я почувствовал её запах: не резкий, но очень холодный, прямо как запах свежевыпавшего снега или льда. Этот аромат ассоциировался с классической музыкой, со звоном хрусталя или серебряного колокольчика. Подозреваю, что такой запах скорее найдётся среди мужского парфюма, чем женского, но сейчас неважно. Этот запах, как глоток свежего, вкусного прохладного напитка в жаркий день. Не будь она ко мне так близка, я бы никогда не уловил его. Такая странная близость вскружила мне голову. Я случайно расслабил плечи и чуть было не лёг на её руку, но вовремя опомнился и поднялся ещё выше, несмотря на ноющие болезненные ощущения в спине и груди. — Туго? — спросила она, завязывая повязку. — Туго? — удивлённо уточнил я, заставляя её чуть краснеть от надвигающейся злости. — Нет, нет. Нормально. — Закончили. — подытожила Саша. — Почему ты сменила мне перевязку? — Потому сегодня вечером произошла авария. Много пострадавших. Все медсёстры помогают на операциях, и Степан Алексеевич попросил меня. — Саша говорила в зеркало перед собой, тщательно отмывая от крови всё те же холодные пальцы. — Я не про это. — я положил ладонь на белоснежный бинт и ощутил под подушечкой одного пальца узелок, — Зачем ты согласилась? — Степан Алексеевич попросил. — твёрже повторила девушка. — Но ты же могла отказаться. — Завтра утром я опять сменю её. — Саша. — выдохнул я, осознавая, что она не собирается отвечать. Девушка встряхнула руками, капли рассыпались на пол, глаза закрылись; протяжный вдох. — Если ты против, я не буду менять. Я найду кого-нибудь из медсестёр. — Ты убегаешь от моего вопроса. Она повернулась. Уголки губ поплыли вверх, преображая рот в ехидную улыбочку: — Да. Я убегаю от вопроса. А знаешь куда? В круглосуточный супермаркет, чтобы купить топор, которым убью тебя. — она взяла ножницы и крутанула их на указательным пальце, — Ими я бы долго тебя потрошила. Топором получится быстрее. — Ты — ходячий сарказм! — гневно проговорил я, вновь накрываясь одеялом. — А ты — ходячая катастрофа! — не заставила себя ждать Саша, — Вот мы и встретились! Два одиночества.27 марта.
— Ты упрямый, как баран! — кричала Саша. То, что в нашей палате именно Саша именно мне меняет именно мою повязку был в курсе абсолютно каждый, кто лежал, работал, зашёл подышать запахом спирта в этой больнице. — Я тебе что говорила? Спокойно повернись налево! — Во-первых, не кричи на меня. Во-вторых, ты сказала — направо. — Я виновата?! В этом весь ты: что-то идёт не так — сваливаешь вину на другого! — Ты закончила? — сквозь зубы проскрежетал я. — Ты замолчал, чтобы я закончила?! — ответила девушка, складывая снятые бинты, затем еле слышно шепнула, — Мы словно в фильме. — Что ты там сказала? — Я говорю — мы словно в романтической комедии с тупым главным героем! — Как завуалировано ты меня оскорбила. — Хорошо, что ты хоть заметил в столь длинном предложение оскорбление. Я думала, что ты перестал развиваться в возрасте пяти лет. — Ты долго тренировалась? — А тебя так восхищают мои оскорбления или ты их просто не понимаешь? — Браво! Ей Богу, браво! Ты уже третий раз назвала меня дебилом, не используя слово «дебил». — Господи, я его язык с корнем вырву. — пробубнила Саша, забыв что наклонилась ко мне. — Ты опять что-то сказала? Девушка чуть отдалилась: — Богу помолилась. — Удивительно, что ты знаешь молитвы. — По ночам учу. — А книга, которую ты читаешь, называется «Библия»? — Я тебе на День Рождения тоже куплю. Детскую, с картинками, как раз под твой уровень развития. — Идеально. — в палату с громкими аплодисментами вошёл Женёк. Он сиял, как солнышко в самый душный летний день. Его волосы были собраны в неаккуратный маленький рогалик. Он посмотрел на Сашу, потом на меня и изогнул свои шикарные тёмные брови. — Вы идеально дополняете друг друга. Я был в шоке слышать такое от Женька. Ещё пару часов назад он строчил мне сообщения про то, что ни в коем случае я не должен впускать эту девчонку в свою жизнь, а теперь он восхищается ею. — Мы не мозаика. — быстро среагировала Саша, попутно успевая убирать лоток с лекарствами. — Я говорю, как есть. — пожал плечами Женёк и уставился на меня, не понимая, чем обидел столь молодую особу. — Едят ртом. — девушка цепанула его за плечо, и обернулась в дверях, утвердив, — А мы не мозаика. — Это что сейчас было? — Женёк отряхивал рукав куртки, — Это она — Саша? Вот это вот? — Обычно она говорит меньше. Сегодня, как видишь, остра на язык.