Чёртушкины записки

      2 ноября 1743 г.       Тётушка придумала устроить музыкальный вечер в конце недели. Всех поющих и играющих призывают блеснуть музыкальным даром. Я тоже хочу блеснуть! Второй день усердно репетирую. Гектор подпевает, Нарышкина дурачится и пляшет, а Чоглокова ворчит, что её дитятку не дают уснуть.       Вечером пришёл Алексей Петрович и привёл с собой профессора. Отобрал у меня скрипку и велел заняться чем-то полезным. Допоздна сидели над свежими газетами, изучали политическую картину в Речи Посполитой. На кой мне сдалась эта Речь? Мне и тут не дают слово вставить, как до дел государственных доходит, а я должен вникать и думать, что там у поляков творится. Я же не Алексей Петрович, которому медведь все уши оттоптал, а он ещё говорит, что я скрипку мучаю и дурью маюсь.       3 ноября 1743 г.       Не дали вчера поиграть - сегодня начал с утра пораньше. Под кабинетом Бестужева. Даже утреннее построение пропустил. А что поделать, всё ради искусства!       Рассказал тётушке про свою затею. Она сначала хохотала до слёз, а потом сказала, что приличное общество хором борзых не возвеличишь. Это кого из них она считает приличным обществом? Лорнет бы вам, тётушка, поглядели бы вы на эту честную компанию поближе!       Вот вам француз наш балетный, который ни одной юбки не пропустит.       А вот его скрипач, который умудряется за пять минут оба рукава искупать в соусе.       А это Катька Нарышкина - она так и норовит показать мне язык да высунуть его посильнее.       А тут у нас ваша разлюбезная мадам Шувалова. У неё нос в любую замочную скважину пролезает, а уши всегда лопухами висят, чтобы ни одной сплетни не пропустить.       А это наш дорогой Алексей свет Петрович. Он, коль постарается, до полуночи может целое состояние в карты продуть. А ещё он тоже любит совать нос, куда не надо. Только он у него не такой острый, как у мадам Шуваловой, поэтому она больше по замочным скважинам, а он - по дверным проёмам. Я вчера дверь не запер, а Алексей Петрович тут как тут.       А это мой воспитатель Брюммер. Он своей тростью всю дорожную пыль сначала перемерит, а потом меня по бокам ею охаживает. А ещё он имеет привычку обедать прямо на своей шведской корреспонденции, а потом ругает лакея, что на бумагах откуда-то берутся жирные пятна.       А ещё у нас есть майор фон Корф, который вечно как сделает умный вид, так тут же мизинцем в ухе ковыряет.       А это герр Лесток. Он вроде и ничего, но как до стола дорвётся, так и лопает, как лошадь.       А это душенька Мари фон Менгден. Вся такая скромница, умница да красавица. А когда герр Лесток вечно путает её с цыплячьей тушкой и норовит отщипнуть кусочек, приходит в бурный восторг.       Кто там ещё есть? А, точно! Генерал Чернышов. Ему бы со скрипачом дружбу водить: у одного пятна на рукавах, а у другого - на мундире. И попробуй хоть слово скажи - надуется, как индюк!       А ещё есть Иван Иваныч Бецкой. Вроде бы весь такой умный и начитанный, но большой охотник пошутить и повеселиться. Тут что-то не так. Обычно все учёные мужи на индюков похожи. Надо разузнать, может, он и не умный никакой. Хотя тогда бы мой профессор с ним дружбу не водил. Ладно, так уж и быть, пусть будет приличным обществом.       Вот профессор - он приличное общество. Он и умный, и не индюк, и не зануда, как Брюммер. И в соусе не купается. И сплетни собирает, только если они государственного масштаба. Потом мы с ним вместе разбираемся, где сплетни, а где не-пред-ложные факты. Это, наверное, те, которые не предлагаются в газетах, а надо своей головой до них докумекать. Это долго и нудно, но в конце всегда интересно.       И друг мой Алекс - приличное общество. Он сам музыкант и музыку уважает. И собак любит. И вообще голова! Держит пищу для тела и духа в одном флаконе.       Из оставшихся можно на пальцах посчитать, кто тут приличное общество. Так кому из них мои борзые помешают? Или кто-то ещё может похвастаться собственным собачьим хором? Плевать! Всё равно споём. А если кому не по нраву будет, я не виноват.       4 ноября 1743 г.       Зачитал тётушке весь список. Думал, с ней припадок случится от хохота! Про мадам Шувалову только не прочёл - точно разгневалась бы. Надо было и про Алёшеньку не читать. Знал бы, что она так взбесится, лучше бы и его в неприличное общество записал!       Тётушка за обедом ни со мной, ни с Алёшенькой не разговаривала. Я подозреваю, что никакого концерта уже не будет. А он только улыбается и почему-то мигает мне левым глазом. Простудился, что ли?       5 ноября 1743 г.       Чудеса! Тётушка проснулась аж после полудня, в отличном расположении духа. Поёт, приплясывает, готовится к вечеру. Может, вчера она просто не выспалась?       Алекс за обедом опять начал мне подмигивать. Точно, простудился. А к медику не обращается. Но я его понимаю, сам терпеть не могу медиков. Попробуй только чихни, и они тут же залечат тебя до смерти!       А меня тётушка всё-таки на концерт не пустила. Точнее, мой хор. Сказала, они ещё не в той готовности, чтобы явиться перед публикой. Чтобы хор не обиделся, натаскал им с кухни мяса. А Гектор всё равно за мной увязался хвостом. Так и явились вместе с ним.       Сначала играл Алёшенька. Ох, как играл! И даже пел. Гектор проникся и начал слегка подвывать. Тётушка сначала побледнела, а потом покраснела и стала вертеться, как будто под ней ужи копошатся. На всякий случай дёрнул Гектора за ухо, чтобы он замолчал. А он возьми да и гавкни на весь зал! А тут как раз Алёшенька верхнюю ноту взял. Гектор на этой ноте привык со своей партией вступать, и как завоет...       Тётушка его порывов не оценила. Взяла за ухо и вывела из зала, когда Алёшенька допел. И мне пригрозила, что никакого выступления не будет, и что если я ещё хоть звук издам, то пойду за Гектором.       Потом должен был идти я, но тётушка отобрала у меня скрипку и отдала её нашему скрипачу. Кто ему сказал, что он может услаждать слух публики своим позорным пиликаньем? Оно только и годится, чтобы под него всякие французы павлинами приседали. А француз и рад стараться, тут же выискал душеньку Мари и потащил танцевать. И другие тоже поплыли... И тётушка со своим Алёшенькой поплыла впереди всех. Тоска зелёная!       В конце я всё-таки отобрал у Гайя свою скрипку. И смычком в бок ткнул, ибо нечего на место царских особ рот разевать.       Потом запела Нарышкина. Кто ей сказал, что она умеет петь? Как затянула что-то тоскливое - тоненько так, по-мышиному... Решил ей помочь и дотянуть смычком по струнам. Она сразу язык проглотила и давай вертеть головой во все стороны, как сова. Вроде успокоилась, опять начала сначала. Как дошла до того же места - пищит, аж слушать тошно! Подтянул её партию смычком - хорошо так, долго. И что ей, зловредине, не так? Отказалась петь дальше, покраснела как рак и куда-то сбежала.       Что было дальше, не знаю. Тётушка меня всё-таки выставила. Пока она ушла искать Брюммера, я сбежал. Лежим с Гектором под кроватью, дышим пылью. Он уже три раза чихал и задувал свечку. Она и так скоро догорит, а так бы я ещё написал, что думаю про тётушку, про Нарышкину и про их приличное общество.       6 ноября 1743 г.       Помирился с Нарышкиной. Дурында! Она думала, что я хочу её выступление сорвать. А на что оно мне надо? Хотел бы, так лучше бы с мадам Салтыковой сорвал парик - фрейлины говорят, что она под ним бесовские рожки прячет. Поглядеть бы на это чудо!       Алекс ни капельки не злится, даже принёс для Гектора кусок свиной вырезки с салом. Гектор ему за это все щёки облизал. А лютню с сюрпризом почему-то больше не принёс.       Тётушка ещё гневается. Говорит, что за такого императора вся Россия будет краснеть. Ну и пожалуйста! Верните меня обратно в Киль и краснейте себе на здоровье, сколько влезет.       9 ноября 1743 г.       Сабуров, как всегда, раздобыл новую диковинку. Какая-то кавказская флейта, называется дундук. А ещё говорит, что на Востоке чародеи флейтами заклинают змей. Нападёт на них змея, а они флейту достают и играют. А зачарованная змея что захочешь, то и сделает. Так и знал, что приврёт! Признался потом, что королём она тебя не сделает, и сундук с драгоценностями не даст. Но под музыку и вправду смирной становится, да ещё и танцует, как барышня.       Решил проверить. Пришёл ночью под дверь к фрейлинам, достал этот дундук и давай испытывать. Выскочила Нарышкина, вся какая-то дикая, растрёпанная, в чепце набекрень... А главное, злющая, как змея! Без малого не укусила. Не соврал всё-таки Сабуров!       А потом вышла тётушка. Отобрала инструмент, погнала спать и сказала, что сам я дундук. Так и не успел поглядеть, как Нарышкина укрощается и танцует!       12 ноября 1743 г.       Были в церкви. Попали как раз на чьи-то крестины. Со слов батюшки ничего не разобрал. Пришлось всё переспрашивать у Нарышкиной, раз уж она под боком оказалась. Не знал, что она так по-солдатски кратко и быстро отвечать умеет! Нарекли Василием, родители - из купцов, дом у них на Литейной. Об этом я не спрашивал, да разве Нарышкину остановишь, пока она не выдаст всё, что знает?       На крестинах я уже недавно был, когда тёзку моего крестили. Да разве тогда что-то можно было понять? Чоглоковский Петруша на весь храм голосил, батюшка сам себя не слышал. А этот лежит себе смирно, не пикнет, только по сторонам глядит. А глазищи умные!       Глянул на Бестужева, а у него от холода нос покраснел и как будто ещё больше налился. Он весь нахохлился, голову в плечи втянул - вылитый индюк! Сказал об этом Нарышкиной. Тихо, в самое ухо. А она, дура, как загоготала! Тут меня тётушка как дёрнет за руку с другой стороны... Чуть рукав не оторвала!       Когда мы вышли из церкви, Бестужев ещё сильнее нахохлился и что-то сказал Воронцову. А у него от холода нос забит, и он ему - булды-булды! - ну точно индюк! Чуть не лопнул со смеху! А потом увидел, что тётушка плачет.       13 ноября 1743 г.       Тётушка со мной говорить не хочет. Даже обедать с нами не села. Прислала ко мне Бестужева. Он мне долго наставления читал, говорил, как я неподобающе вёл себя в церкви, и вообще при любых публичных собраниях веду себя неприлично.       Я на него даже не обиделся. Если бы он знал, над чем мы так веселились, страшно и подумать, что было бы. И тётушку я совсем не хотел доводить до слёз. Лучше придумаю, как помириться.       14 ноября 1743 г.       Помирился с тётушкой. Просто пришёл и повинился. И сказал, что в наказание готов неделю подряд заниматься танцами. А потом подумал, что это всё-таки много, и сказал, что лучше пять дней, но подряд, без перерыва. Ну, или четыре, как обычно, только чтобы сразу, а не через день. Тётушка долго смеялась, а потом обняла меня и поцеловала в лоб. Мы потом ещё долго так сидели.       15 ноября 1743 г.       Честное офицерское, понятия не имею, как я умудрился уснуть с Нарышкиной! Точнее, у неё на коленях. Откуда она вообще взялась? Вроде всё начиналось как всегда, а потом...       Сначала мы пили пиво вчетвером. Просто пили, без повода, а так, для веселья. Потом придумали состязаться, кто больше выпьет. Фукс не столько пил, сколько без конца выбегал. Устинов не столько пил, сколько философствовал. Мы с Сабуровым старались больше всех. Он всё в победители рвался, даже стоя пил, чтобы вошло больше. А потом мы заспорили и сбились со счёту. Пришлось объявить ничью.       Потом Сабуров куда-то девался. Хотя догадываюсь, куда. Фукс тоже ушёл. Он когда выпьет, всегда идёт фрейлинам глазки строить. Остался Устинов. Он меня до покоев проводил, выдал на прощание что-то философское и домой отправился. А у меня так душа развернулась, что любой русский позавидует!       Не пошёл я в покои, а пошёл по дворцу гулять. Чуть не наткнулся на Брюммера с Корфом, но вовремя спрятался. Хорошее дело - карты! Эти двое так сражались, что в мою сторону и не глянули. Пошёл в другую сторону, а там профессор с Иван Иванычем о чём-то спорят. Хоть сквозь землю провались! Так коридорами и дополз до какого-то закоулка. Там тихо, нет никого, кушетка стоит. Хотел прилечь на полчаса вздремнуть, а кушетка как заорёт! На ней Нарышкина оказалась. И сразу по ней видно, что ревела. Всем так весело, а она тут ревёт! Велел ей отставить сырость, нашёл в кармане немного сухого варенья*, половину ей отдал. Или всё высыпал? Точно, в кармане больше нет.       А что потом было? Слопала она варенье, точно. А мне поговорить захотелось. От её кислой мины и на меня такая тоска накатила! Вспомнил Киль, дом родной вспомнил... Парадные войска по праздникам. Как меня в секунд-лейтенанты произвели. Как гофмейстеры меня муштровали. Как в углу на горохе стоял. Как меня от дома оторвали. И ещё много чего...       А потом ничего не помню. Уснул. Проснулся - уже темнеет. А я сижу на полу, а голова моя на коленях у Нарышкиной лежит. И сама она дрыхнет. А главное - ничего не помню! На ноги встал - голова трещит.       Убрался оттуда сию же минуту, пока никто не видел. А то весь двор на смех поднимет! Пошёл, куда ноги несут. А все, кого увижу, как-то странно на меня косятся и смеются. Особенно фрейлины. Не стерпел, гаркнул на них. Отставить смех! Что я им, шут гороховый? А одна дурёха как начнёт креститься! Как будто нечистую силу увидела.       Разозлился на всех. Идиоты, что с них взять? Ушёл искать Фукса - обычно где фрейлины, там и он. А вместо Фукса с герром Лестоком столкнулся нос к носу. Как раз спросил, чем придворных от буйного помешательства лечить - а вдруг оно заразное? А он и говорит: вашему высочеству парик снять надобно, и всё само собой рассеется. Думал, он издевается, пока себя в зеркале не увидел. А чтоб тебя, Нарышкина! Пока я спал, эта змея навертела мне рожки из волос на парике. Попляшешь ты ещё у меня!..       16 ноября 1743 г.       Подкараулил Нарышкину у дверей в бальный зал. Изловил и щекотал до тех пор, пока не созналась и не покаялась во всех своих кознях. Это она мне так отомстить вздумала - видите ли, ей из-за меня влетело! Когда я на неё чуть не сел, это она оттого ревела в три ручья, что ей накануне от тётушки досталось за то, что в церкви хохотала. А ей, бедной, так обидно стало - это же я её смешил! Конечно, а кто же ещё? Они же с душенькой Мари до этого глубоко философские лясы точили. Нашла виноватого! Как у них, у женщин, всё так шиворот-навыворот всегда получается?       18 ноября 1743 г.       Дождь, серость, слякоть. Тоска смертная! Никаких тебе развлечений. Все дрыхнут. Тётушка опять до утра танцевала, её теперь до обеда не разбудишь. Алекс не спит, но охраняет тётушкин покой. Устинов дома почивает после дежурства. Фукс с Сабуровым пусть мне и на глаза не показываются. Фукса со вчерашнего дня не видел. Есть у него такая привычка - под шумок исчезать. Сабурову дурно, с утра капустный рассол хлещет. Всех слуг велел не беспокоить его без крайней надобности. Но я же не слуга! И у меня возникла крайняя надобность. Пойти побеспокоить, что ли?       Передумал, сделал лучше. Пока Брюммер дрыхнет, привязал его за щиколотку к кровати. Проснётся - ох как попляшет!       Не спится одной Нарышкиной. Сыграли с ней в карты на щелчки. Лоб трещит, нос распух... Знал бы, что она так жульничает, ни за что бы не связывался!       19 ноября 1743 г.       Надо было и Алексея Петровича заодно привязать! Кой чёрт его понёс к Брюммеру справляться о моём воспитании? Тоже мне, дядюшка родной! Алёшенька и то каждый мой чих не отслеживает. А Брюммер тоже хорош! Не мог лёжа отвечать, надо ему было вскочить и чаю предложить! Дался ему этот чай! Кому теперь от этого хорошо? Бестужев - в ярости, тётушка - в гневе, я - взаперти, под замком. А Брюммер - с шишкой на лбу, но это хорошо. Ему полезно.       20 ноября 1743 г. (под тщательно прорисованным чертежом оборонного укрепления)       Если я здесь умру от тоски и безделья, это всё будет на тётушкиной вине! И на бестужевской. И на сабуровской. Третий день ему там, что ли, дурно? Хоть бы заглянул, полюбопытствовал, где я... Умру - он и то не почешется. Тоже мне, друг! И Фукс такой же. Никому моей жизни не жалко! Один Гектор понял бы меня, и того ко мне не пускают. Битый час требую - все молчат, как будто языки проглотили. Предатели!       21 ноября 1743 г.       Принесли завтрак - и на том спасибо. Хотел переодеться в лакейское и удрать куда подальше. Не вышло. В обед этот болван даже заходить не стал: приоткрыл дверь, просунул руку, оставил поднос и дезертировал. Но дверь запереть на замок не забыл. Скоро небось в двери окошко прорубят, как в крепости. Пора придумывать план побега.       Придумал!       23 ноября 1743 г.       Придумал... На свою голову. Скрутил из простыней верёвку, вылез через окно. В чём был, в том и вылез. А там, пока я взаперти сидел, снегу намело - почти по колено! Заморозил ноги до посинения. Пытался маршировать - ещё хуже, снег фонтанами раскидывается. Пришлось вспомнить уроки танцев и пуститься вприпрыжку. Вначале было даже весело. А вот вам всем! Потом стало...       (под неаккуратным чернильным росчерком пополам с брызгами)       Побежал в караулку, хотел отогреться. Тут меня герр Алекс и перехватил. Взял в охапку, как мешок с сеном, и потащил во дворец. Я сначала брыкался, а как попал в тепло, так ещё и обрадовался.       (ещё один росчерк)       Замучился чихать и кашлять! Ещё и голос пропал. Зря я на радостях так орал...       24 ноября 1743 г.       Приходила тётушка. Долго охала и ахала, что со мной, таким непутёвым, делать. А нечего было меня под замок сажать! Я бы тогда и не сбежал, и не простудился. Алексея Петровича вон лучше своего заприте, чтобы не шастал почём зря. А ещё лучше Брюммера в караулке на цепь посадить - пусть оттуда на незваных гостей гавкает.       25 ноября 1743 г.       Друзья пришли проведать. Сабуров ещё какой-то огненной дряни прихватил. Хорошо пошла! Аж голос появился. Устинов рассказал, что ещё раньше порывался зайти, но было велено никого не пускать. Фукс весь какой-то кислый и скучный. Сказал, что подговорил одну девицу сбежать с ним на край света. Всю ночь прождал, а она и носа не показала. Он потом ещё три дня ходил отогреваться и искать утешения.       Нет, я так не хочу. От этих девиц - одно зло! Не буду жениться, ещё чего. А то возьму в жёны такую змею, как Нарышкина, а она мне будет зубы заговаривать, рожки вертеть и дураком выставлять. И каждый шаг отслеживать, как тётушка, Брюммер и Бестужев, вместе взятые. Враг я себе, что ли?       27 ноября 1743 г.       Уже лучше. Тётушка подобрела, сладостей всяких принести велела к завтраку. А то чай с мёдом - оно хорошо, конечно, но так и самому зажужжать недолго.       За всеми построениями пока слежу только из окна. Бестолковщина! Кто их учил так строиться? Мои карманные войска и то лучше понимают. Достал под кроватью преображенский полк в миниатюре, до обеда выстраивал, как положено. А потом пришла тётушка. И сказала, что раз у меня уже хватает сил на всякую ерунду, то пора бы и делом заняться. К шести часам назначила урок с профессором. Это ещё хорошо. Лишь бы не танцы! Сразу предупредил, что у меня пальцы на ногах ещё плохо слушаются.       29 ноября 1743 г.       Профессор надавал мне разных книг, теперь болеть не так скучно. Выпросил у него побольше всякого про узников и арестантов. Теперь буду знать, что в другой раз делать, когда запрут!