fluff actually

Положа руку на сердце, Кей признаёт: стабильнее его жизни только "Золотые малины" Адама Сэндлера. В хронологической таблице его жизни графа "изменения в декорациях" в общем и целом выглядит… сомнительно. Пелёнки, детский сад; оттуда — школа, позже и сейчас — университет, в котором сначала он знания получал, а теперь выдаёт на полставки. Его будни — пять рабочих с восьми до двух в компании прозрачных умов, неизменно смеющихся над "анналами", и репетиторство после — всё тем же прозрачным умам, смеющимся уже над Лесбосом. Дни складываются, сворачиваются, упаковываются в портфель, засыпаются сверху "Цукишима-сэнсэй, простите, проспал, но больше никогда-никогда!" и перетекают в субботы. Субботы у Кея насыщенные — проверочные тесты, каллиграфичные цифры, едва-едва переваливающие за шестьдесят, уборка, семейный ужин и попытки не попасть под фургон агентства ритуальных услуг, обосновавшегося на первом этаже дома. Неизменно выживая, Кей уверенно наступает в воскресенье. Ямагучи это называет "вляпаться", но с воскресеньями у Кея отношения прочные — они всегда дружески напоминают, что он слишком уж спокойно живёт. Свидание с парнем, который в итоге оказывается переодетой девушкой; встреча с двухметровым индийцем, который признает в Кее своего незаконорожденного сына из прошлой жизни и настойчиво зовёт к себе домой — воскресенья щедро одаривают его тем, чем обделяют другие дни, потому их он любит. Поэтому, когда на пороге окончания старой недели и начала новой посреди его комнаты с тихим гудением появляется громадная синяя будка, он только нелепо думает: а, ну да. А потом роняет ноутбук. Матрица разлетается как Колизей под натиском землетрясения как раз в тот момент, когда из-за приоткрытой двери начинает валить дым. Чёрный, густой, с запахом горелого дерева и палёной резины. Сквозь монотонное гудение пробивается мужской голос: — Да что я тебе плохого сделал, веди себя прилично! Разлетевшиеся белые листы осыпаются под ноги Кея с тем же успехом, с каким трещит по швам понимание происходящего. Рациональное в голове кричит: не подходи, не смотри, даже, чёрт бы тебя побрал, не думай открывать эту дверь. Это — не твоё нормальное воскресенье. Это — урчащее барахление в движке недели сурка. Помнишь викингов в Гренландии? А девятый легион Римской империи? Напомнить про цивилизацию Моче? Те ребята перед своим исчезновением наверняка видели то же самое! Рациональное хватает его за грудки, отпихивает любопытство, пинается и брыкается. Твердит: по-ли-ци-я! Звони в чёртову полицию! И когда оно сжимается цепкими пальцами на футболке, Кей неожиданно понимает: пальцы-то, оказывается, настоящие. Внутрь будки его втягивают силой. Кей готовится влететь лицом в дерево, животом — в телефонный аппарат, даже инстинктивно выставляет руки вперёд, но влетает почему-то в перила. — Понятия не имею откуда это, но подержи! — бросают ему сквозь клубы дыма, впихивают в ладонь кусок трубы и исчезают так быстро, что Кей даже отреагировать нормально не успевает. Только хватает протянутое. Свисающие с потолка провода искрят повреждённой проводкой. Фигура за ними мельтешит — двигается то рывками, то будто танцуя. — Она почему-то не хотела у тебя парковаться, — искажается вибрациями чужой голос. — Ты в прошлый раз с ней не ссорился? Кей не проектировщик и не архитектор, Кей скромный преподаватель истории, но даже он понимает: это нереально. Будка снаружи едва ли метр на метр, а он только от двери прошёл уже два. Перила, лестница, громадная светящаяся бандура, напоминающая киношный пульт управления — из тех, которые показывали в "Звёздных войнах", "Звёздном пути", звёздном-чём-то-ещё. Тут только навскидку можно уместить целую аудиторию, а справа, кажется, есть ещё и коридор. В какую полицию ему звонить, если он уже внутри полицейской будки? — Что ты там стоишь, иди сюда! — кричат ему. Непонимание вызывает страх, страх — парализующее бездействие, поэтому Кей не двигается. Сжимает трубу крепче: ладони потные, пальцы мелко подрагивают, но вот пусть только попробует этот к нему подойти, пусть только попробует! Кей возьмёт себя в руки, вспомнит все приёмы самообороны, которые смотрел на ютубе и отрабатывал на Бокуто, и не погнушается их применить. Прямо этой конкретной трубой и залепит по роже! Столп искр взмывает до потолка — метров на пять вверх, не меньше, — и Кей машинально отшатывается к двери. Гудение проезжается по перепонкам сиреной из "Сайлент Хилла", успокаивается и становится мурчаще-монотонным, как у новенького двигателя. — Ух, блин, а это откуда было? Он впивается взглядом в происходящее, оценивает обстановку, пытается найти логичное объяснение — трюк? зеркала? наркотики? — но не находит. У него наверняка неоновым по болезненно-бледному написано аккурат посреди лба: я тут умру. Кей себя не видит, но примерно представляет. Шедевр артхаусной любительской видеосъёмки "Плоскость Земли: теория и практика" с ним самим в роли главного слушателя, всё ещё занимает добротный кусок памяти на карте, поэтому пример собственных реакций у Кея наглядный. Щипок за запястье не отрезвляет; дым в сопровождении победного клича постепенно рассеивается, а вот проснуться не получается. — Как насчёт заглянуть на огонёк к Александру? Сегодня ему подарят коня. Дверь за спиной не поддаётся. Кей то толкает её, то дёргает на себя, но петли будто вступают в заговор против. Он шарит вслепую по дереву — не оборачиваться затылком к этому, убеждает себя Кей, ни в коем случае! — и ищет щеколду. Та находится быстро: добросовестно открытой и возмутительно невиновной в его заточении. Хочется спросить: какой ещё Александр? Крикнуть: у меня половина тестов без проверки, плевать я хотел на чьих-то коней! — Конечно, сегодня — понятие растяжимое, — говорят ему, — потому что сегодня было вчера, когда мы обедали на одном из астероидов Колец Акатена. Сегодня будет в три тысячи двадцать восьмом, когда мы спасём девочку от огромного шарика. Время — это так сложно. Но сегодня, — в его сторону взмахивают рукой, — это сегодня. Кей понятия не имеет, какой из порывов безумнее — заговорить с сумасшедшим или беспокоиться о чужих оценках, когда ему тут могут провести зондирование или воткнуть спицу в глаз. Все высмеянные фильмы с претенциозным "основано на реальных событиях" — летающие люди, демонические куклы, Кит Харингтон на фоне полыхающих Помпей — теперь кажутся не такими нелепыми. Кроме, разве что, "Трои" — это даже внутри такой полицейской будки больше походит на концепт книг Дугласа Адамса, чем на историческую достоверность. Видимость восстанавливается почти до конца, и Кей оглядывается по сторонам в поисках чего-нибудь потяжелее. Труба трубой, но… — С тобой всё в порядке? …но перед ним, едва ли не впечатываясь носом в нос, оказывается чужое лицо. Хмурый взгляд с щепоткой непонимания цепляется за него из-под длинной чёлки, голос — до смешного озадаченный — шелестит вопросами. Будто: почему ты ведёшь себя так странно? Будто: заболел, что ли? Ну же, расскажи. — А где замечания о концепции времени? Личное пространство чахнет под чужим натиском — где, где эта несчастная рука, на расстоянии которой должны находиться люди? Кей вжимается лопатками в дверь, говорит быстрее, чем успевает подумать: — Где я? И ловит скептичный прищур. Глаза — левый карий, правый, который решетит чёлка, голубой — смотрят на него внимательно, так, будто Кей не понимает того, что понимать должен. — В смысле? — Где я сейчас нахожусь? — В ТАРДИС, — говорят ему как что-то само собой разумеющееся. Этот оборачивается через плечо, прячет одну ладонь в кармане красно-коричневого жилета в ромбик, второй — чешет затылок, приводя в беспорядок и без того не самые удачно уложенные вихры. — Я же не менял консольную комнату. С сумасшедшими, учили их на семинарах по безопасности, надо соглашаться. Подыгрывать, кивать, когда это необходимо — кроме тех случаев, когда предлагают убийство. Кей об этом хорошо помнит, но знание игнорирует: вытягивает вперёд трубу, пользуясь освободившимся пространством. Соглашаться он ни на что не намерен. Если понадобится пробивать путь силой — что ж, не зря он тогда пошёл в преподавание. — Подожди, — говорит этот, скорее, самому себе — тихо, с нотами запоздалого осознания. А потом оборачивается, натыкаясь грудью на металл. — Стоп! — он поднимает руки ладонями вверх. Тараторит: — Стоп, стоп, стоп. Какой сейчас год? В смысле, на Земле, — тычок на дверь, — в том времени, из которого я тебя забрал — какой сейчас год? С сумасшедшими — говорить спокойно, убеждает себя Кей. Может быть, тогда не придётся объяснять свои действия в полиции. — Две тысячи восемнадцатый. — Чёрт, — говорит этот с кафкианским ужасом. Отходит на шаг, оглядывается, хмурится так, будто в чём-то ошибся. Наверное, в том, что похитил человека. — Чёрт возьми. Так вот в чём дело. Вот, почему она так брыкалась. Опять сбилась дата. Восемнадцатый. Тебе сейчас… волосы короче, очки, а не линзы… двадцать семь? Я промахнулся на три года? Из всего происходящего Кей понимает лишь две вещи: во-первых, этот человек не в себе, во-вторых, из кармана его жилетки торчит железная ложка и, кажется, угол фотографии. И он понятия не имеет, что делать с этой информацией. — Где я? — На моём корабле, — просто отвечают ему. У Кея от абсурдности сказанного в голове по пирамиде Нох Муль проезжают бульдозеры. — Это телефонная будка. — Внешне, — кивают ему. — Но это корабль. Путешествует в пространстве и времени. Внутри больше, чем снаружи. Ты, — в Кея тыкают пальцем, — Цукишима Кей, а я промахнулся. И, кажется, случайно переписал твою историю. Прости? Улыбка на тонких губах кривая — действительно извиняющаяся, но налёт "я делал вещи и похуже" читаем как сводка из справочника. Кей шепчет, плотнее сжимая на металле пальцы: — Вы сумасшедший. — Мы все сумасшедшие, — пожимает этот плечами, — и в этом наша прелесть. Пол под ногами начинает ощутимо вибрировать, будку будто шатает, и Кей рефлекторно хватается за перила. Если снаружи землетрясение, если сейчас им на головы полетит потолок — они не спасутся. Останутся лежать под завалами дерева, проводов и тонн бетона. Даже не пошевелятся. Горло сдавливает подступающим ужасом, и Кей еле-еле выкашливает: — Как отсюда выбраться? — Пока что — никак, сейчас мы… — секундная заминка ощущается подбором слов, — едем. Кей глуповато переспрашивает: — Едем? — Ну, технически — перемещаемся, но можно считать, что едем. И… секунд через сорок будем в Древней Греции. — Вы пьяны? — Нет, но… Послушай… — шаг в его сторону Кей воспринимает с адекватной враждебностью — вытягивает вперёд трубу. — Пожалуйста, не тыкай в меня рукой. Жители Киклад нам спасибо не скажут, а её ещё надо будет вернуть. Какой ещё рукой? Взгляд на трубу переползает медленно, осмысление приходит и того позже. В его руке — всё ещё подрагивающей то ли из-за страха, то ли из-за вибраций пола — действительно находится… рука. Железная, тонкая, от анатомической верности только наличие пальцев и запястья, за которое он как раз держится. Твою же... — Это… — в горле сухо, голос скрипит песками со дна Эгейского моря, — правительственный эксперимент? Смотрят на Кея так, как он не любит: с надломленными бровями и поджатыми губами. — Да, совсем как в первый раз, — резюмирует этот с неясными для Кея "плавали, знаем" интонациями. — Слушай, мы это с тобой проходили, и я больше не хочу получать по голове. Ты, — он хватается пальцами за упёртую в него металлическую руку, — Цукишима Кей, самый въедливый и критичный из всех землян, которых я встречал. Это, — он обводит ладонью мигающие панели за своей спиной, — ТАРДИС. А я — Доктор. И очень надеюсь, что мы сейчас не врежемся в какой-нибудь пантеон. — Откуда вы знаете моё имя? — только и давит из себя Кей. Чем больше ему говорят, тем меньше он понимает. А не понимать Кей не любит. Поэтому, когда Доктор — какой? со степенью вешания лапши на уши? — поясняет: — Потому что ты мне его называл. Ну, точнее назовёшь, но через два года, просто я промахнулся. …Кея хватает только на: — Вы ненормальный. Пусть и не так твёрдо, как хотелось бы. — Я ненормальный, — кивает Доктор, — а ты в прошлый раз забыл у меня в кармане браслет. Вибрация под ногами становится ощутимее, Кея потряхивает — и сейчас, отставляя в сторону гордость, он признаёт: совсем не от внешних факторов. Шум, который звучал в квартире перед появлением синей будки, возвращается. Громче, громче, громче, по нарастающей. На губах Доктора расцветает совсем неподходящая усмешка. Не злорадная, без единой капли негатива, напротив — шкодливая. Он лезет в тот карман, из которого торчит ложка, достаёт тонкую цепь. Карточка, угол которой Кей тоже видел, выпадает следом. — Это ведь тот же самый, что сейчас на тебе? — спрашивают у него тихо. — Спаянный у замка, потому что ты порвал его, когда нервничал на вступительных экзаменах. Кей тяжело сглатывает. Об этой истории — как и о многих прочих — знает только Ямагучи. А из того проще душу вытрясти, чем добиться откровений о других. Кей смотрит на браслет в руках Доктора, а свой, точно такой же, с той же самой кривой спайкой, потому что денег на нормальную мастерскую не хватало, жжётся на запястье. — Откуда… — Говорю же: ты забыл. Шум крови в ушах перекрывает гудение. Кей опускает взгляд вниз и… Фотография. Зелень, блики от солнца, разрезающие кадр с верхнего левого угла и сам Кей, искренне смеющийся из-за плеча Доктора. — Быть этого не может. Кей никогда даже не улыбается на фотографиях. — Уверен? — спрашивают его, а в голосе — в голосе столько мягкости, что Кей заторможено поднимает рассеянный взгляд. Шум затихает, пол под ногами перестаёт трястись, и Доктор кивает на дверь. Всё ещё держа перед собой часть кикладского искусства, Кей недоверчиво тянет на себя ручку. Петли скрипят, резко проезжаясь по перепонкам, и кожи касается горячий воздух. — Добро пожаловать в Пеллу, — говорит ему Доктор. — Будущему царю должно быть девять. Я — Доктор, ты — Цукишима Кей, а это — это твоё первое путешествие во времени. Готов? Кей переводит взгляд с пыльной улицы, с подсохших в вазах цветов, с людей в экзомисах, смотрит на Доктора, а в голове нелепо по извилинам скачет мысль: "Я в телефонной будке, которая путешествует сквозь пространство и время, на мне домашние тапочки и футболка с гербом Рейвенкло, а ещё я, кажется, сошёл с ума". И он понятия не имеет, что из всего этого пугает его больше всего.