***
— Это что? — С легким удивлением смотрю на банановую шкурку в рюкзачке. — Что? — Хана наклоняется, заглядывая внутрь, и многозначительно тянет. — О~ — Дети, что у вас случилось? — К нам подходит воспитатель, сразу замечая проблему. — Тсунаеши-чан, тебе нужно было положить шкурку в мусорку, а не в рюкзак. Дай, я выкину. — Киваю, послушно передавая мусор женщине. Честно сказать, ее имя я кое-как запомнила только потому, что ребята очень часто ее зовут. У нас постоянно сменяются воспитатели, как и группы в целом, так что помнить имена всех мной было принято нелогично. Зачем засорять память тем, что не пригодится? Оглядываю ребят. С кем-то я уже пересекалась в другом составе, с кем-то еще нет. Всего детей в нашем наборе десять, два воспитателя, обе молодые женщины. Никто не смотрит, никого не заинтересовало происходящее. Странно. Пристально смотрю на занявшуюся рисованием Курокаву, выбравшую мое общество девичьим посиделкам. Серьезная не по годам девочка, с густыми черными кудрями сосредоточенно выводит рисунок по точкам. Карандаши только в специальном стаканчике, фломастеры в отдельном пластиковом футляре закрыты каждый на свой колпачок. На соседнем столе один большой стакан с погрызенными, сломанными или просто тупыми карандашами вперемешку с не менее покоцаными фломастерами. Различие кардинальное, но замечаю, похоже, только я. Это нормально, когда пятилетний ребенок настолько перфекционист? Ладно, это точно не она, ей незачем. Тогда кто? — Хей, псс. Еши. — Незаметность восьмидесятого уровня, не меньше. Не подавая вида тихонько выхожу за дверь. — Держи. — Аки, ты стал слишком наглым. — Это замечание не помешало забрать и спрятать в карманах горсть конфет. Приглядываюсь, отмечая форму и обертку. — Вы где такие дорогие взяли на этот раз? — Они чай пили. Мы планировали, что Тацу отвлечет внимание, но им кто-то позвонил. Они убежали, а я и Кира быстро все интересное забрали. — Если тебя с твоими друзьями раскроют, я на защиту не… — Я слишком красивый, чтобы на меня злиться. А еще умею прятаться и притворяться. — Судя по довольной физиономии, брат ни капли не расстраивается. Вседозволенность развращает. Воровать парень начал с моей подачки, мой грех, но что уже поделать. Я не считаю таким уж преступлением спереть конфетку со стола воспитателей, забрать чей-то карандаш или мелкую побрякушку. Не совсем часто, даже редко и те вещи, которых не хватятся, но приглянулись мне. А для Акиры пример перед глазами: любимая сестра берет, значит, и ему можно. — Беги уже, Робин Гуд. — весело улыбнувшись, расходимся. Возвращаюсь обратно, как можно незаметнее поглядывая на детей. С парнями я не общаюсь совсем, точнее именно с этими, они мне не нравятся. Парней в группе трое. Держатся кучкой, остальное — бабье царство. Кто из них? С тремя в разное время пересекались в разных группах, две другие незнакомы. Значит наблюдаем. Блин, что за шпионские игры в детсаду? И смех и грех, ей богу.***
— Оставлять без наказания такое нельзя. — Тяжело дышу через нос, это единственное, что выдает мой гнев. — Может, тебе рассказать воспитателям. — Нет. Мы сами вычислим вредителя и накажем. Только надо подловить, чтобы с доказательством. Теруми-сан, у меня чернильница пролилась и все запачкала! — И, что самое главное, это правда. Только вот она новая, запечатанная, сама пролиться не могла. Кто же здесь такой хитрый, а? — Ох, бывает. Тсунаеши-чан, иди, помой ручки. И рукав запачкался. Прости меня пожалуйста, одень чистую кофточку, я эту постираю. — Ладно. — Аккуратно беру из шкафчика запасную водолазку и топаю в туалет. Как же меня достало это, уже второй месяц как кто-то мне гадит. Первые два раза были проигнорированы, на третий уже задумалась, а потом стала искать, кто виноват и кого лупить. Ненавижу, когда мои вещи трогают без разрешения, аж свербит все внутри от злости. Тем более ненавижу, когда мои труды пропадают зазря. В залитом чернилами рюкзаке был один дорогой сердцу блокнот, подаренный отцом. Этот блокнот был любимым не только за то, что у него красивая обложка и прикольные листы, а потому что держался он дольше всех. Обычно купленные блокноты и альбомы лежат на полке и пылятся, а листы беру из пачки для распечаток, конкретно этот блокнот чем-то привлек внимание. Там было больше всего работ, рисование развивает мелкую моторику, вот и совместила приятное с полезным. Захожу в туалет и с интересом наблюдаю такую картину: Мэй, одна из главных подозреваемых, смывает листки бумаги, а в руках знакомая обложка. У меня такая для тетради по японскому, я кучу времени угробила, чтобы зарисовать эти ебучие иероглифы правильно и красиво. — А?.. — Девочка оборачивается и замирает. — А что это ты делаешь? — На лицо выползает улыбка. Боюсь, если я не засмеюсь, то либо расплачусь, либо прибью эту мелкую пакость. — Я… Я… я… — Медленно приближаюсь к девочке, прикрывая глаза. Все хорошо, все спокойно. «В Багдаде все спокойно, спокойно, спокойно.» — Ты что? — Я… — Ребенок начинает мелко подрагивать. — Я ничего не… — Не делаешь? Ты уверена в этом? А я так не думаю, Мэй-тян. — Это все ты виновата! Ты злая некрасивая гайдзинка! * Я лучше тебя! — В чем же? — Так. Пусть это будет обычная зависть, пожалуйста. Тогда я на законных основаниях ее припугну и мы разойдемся, как в море корабли. — Я добрая и хорошая! Я вес-сел-сел-лая и друже-желюбная-а. — Мэй разревелась, со злобой выкидывая несчастную обложку куда-то в сторону. — И что? Это не дает тебе права портить мои вещи. — Я па-апе расскажу. Он теб-бя накажет. — Все это сопровождается громким ревом, что сводит на нет ярость. Придушить бы ее по-тихому, но детей бить нельзя. — Давай. Расскажи ему. — Что? — Девочка настолько опешила, что перестала плакать и широко распахнутыми глазами посмотрела на меня. — Расскажи своему папе все. Как ты, считая себя самой лучшей, начала портить вещи другой девочке. Расскажи про все-все-все. — Подхожу еще ближе и кладу руку ей на плечо. — Ты думаешь, добрый папа ласково погладит тебя по головке и скажет, что ты молодец и сделала все правильно? — Она неуверенно кивает. Улыбаюсь как можно мягче, внутри чувствуя себя тварью. — Ты ошибаешься. — Почему? — Он не погладит тебя по твоей красивой головке и не похвалит тебя. Он высечет тебе спину за плохое поведение, — Мэй начинает снова плакать, но молча, не хныкая. — за тот позор, который ты ему принесла. — За позор? — Да, за позор. Ведь ты делаешь плохие дела, а значит, твой папа не смог тебя научить жить в обществе, жить в мире. А значит, он плохой родитель? — Нет. — Да. А если он плохо воспитал дочку, то кто будет с такой дружить? — Н-никто… — Именно. Ну, чего ты плачешь? — Ласково вытираю слезы. — Еще можно все исправить и стать доброй. — С громким сипом Мэй обнимает меня за шею и ревет. В туалет заглядывает другая воспитательница, прижимая ладонь к губам. Это, конечно, все очень трогательно, однако она меня соплями и слюнями всю измажет. Бееее~***
— Спать хочу. — А ночью ты что делала? — Передачу смотрела. Там про ящериц было, интересно. — А родители где? — Работали. Они всегда работают. — А давай, — Мысль в голове варилась не долго. — ты к нам будешь приходить ночевать? Вдвоем веселее, чем одной. — Давай. — Хана улыбается и мы заканчиваем рисовать лису. В этот раз нас разделили на пары и заставили рисовать различных животных, а после того, как закончим, их повесят на специальную доску, где рисунок провисит остаток недели. Наша лиса не самая красивая, хоть и выигрывает за счет аккуратности. У Шо и Ди получилось гораздо более красочно, их енот даже что-то делает. Полных имен ребят в группе не знаю, тут воспитатели называют всех сокращенно и с суффиксами, а сами дети это подхватывают, ну, за исключением тех, у кого имена короткие. У меня хватило наглости перечить воспитателям, так как не нравится, когда мое имя сокращают чужие люди. Только полное имя и фамилия. Были разговоры, мне даже «как взрослой» попытались объяснить правильность этого действия, но я уперлась. С одной из воспитательниц разругались серьезно. А Хана, кстати, по началу и звала по фамилии, но потом я разрешила ей сокращать имя до Тсу-чан. — Заплетешь меня. Там волосинка больно тянет. Хочу косичку, как ту. — Хорошо, я сделаю тебе ту косичку. — Все закончили? — Теруми-сан начинает подходить к каждому и хвалить, редко отмечая какие-либо ошибки. — Девочки, вы молодцы. Как и всегда, вы сделали красиво и аккуратно. Умнички. Пусть рисунок высохнет, не трогайте его пока что, ладно? — Да, Теруми-сан. — Отлично. — Девушка улыбнулась и пошла как раз к Ди и Шо. — Привет. Можно с вами посидеть? — Нет. Иди к друзьям сиди. — Хана категорично отворачивается, снимая с волос резинку и морщась. У нее очень чувствительная кожа головы, из-за чего девочка почти плачет, коли вырвет хоть один волосок. Очень больно, говорит. Не знаю, у меня с точностью до наоборот, кожа не чувствительная вовсе. Мэй смотрит в пол, поджимая подрагивающие губы в тонкую ниточку. Так вот в чем дело то… Я смотрю и начинаю осознавать, в чем проблема, но как-то не верится даже. — Ладно, садись к нам. — Мэй улыбается и подтаскивает к нашему столику еще один стул. Что-то вспомнив, с громким: «Ой!» — убегает к личным вещам. — Зачем ты ее позвала к нам? Это же она тебя обижала? — Мы с ней разобрались уже. Да и нет у нее друзей, вот она и обижалась. — Нет друзей? — Мы прерываемся, так как Мэй подбегает и протягивает мне объемный пакет. С легкой опаской беру его и заглядываю внутрь. — Я рассказала папе, почему я плохая. Он меня похвалил и мы купили вещи, чтобы заменить те вещи, которые я испортила. Вот. — Ты молодец. — Задумчиво перебираю тетрадки. Их явно больше, чем нужно, но не меньше же? Еще есть небольшая сумочка в прозрачной упаковке и, похоже, кофта. Щедро, ничего не скажешь. — Спасибо. А кем твой папа работает? — Он — хозяин магазина одежды около садика. — Около садика есть два таких, оба сетевики. Богатый папка у нее и умный к тому же. — Круто. — Игрушечный фейерверк! — Пластиковый кубик не больно, но обидно прилетает по голове. Я уже говорила, что ненавижу детей?***
Скучно. Очень. Очень. Скучно. И грустно. Мне. Очень. Грустно. Рисовать не хочу. Писать не хочу. Что-то делать не хочу. Даже есть. Боком перекатываюсь от кровати к шкафу и обратно. Может убрать на столе? Не, лень. Да и грязный тут только стол, остальное мама убрала. Надо что-то поделать. Но что поделать, если ничего не хочется? Это сейчас не хочется, а как только сяду и начну делать, то увлечет. Но садиться лень. А кататься по полу не лень? Лень. Не лень. Весело. Немного. Чуть — чуть. Пол такой жесткий. А кровать слишком мягкая. Футон жесткий. Или нет? Сходить проверить? Лень. Солнце неприятно светит в окно. Откатиться в тень. Вот так. Не ругать же солнце, что оно светит? Ведь оно светит не только мне, оно светит всем и просто потому, что так устроено солнце. Ему надо светить и оно светится. Вот и все. Точнее ничего, ведь это не какой-то вывод или еще что. Просто констатация очевидного факта про солнце. Может гусеницей или змеей проползти на кухню? А зачем. И как спускаться с лестницы? Катиться будет больно. Хм… Чем я занимаюсь? Катаюсь по полу лежа? Это хорошо еще, что пол мытый, мама молодец, так бы пыль собирала… Хочу торт. Я знаю, он еще есть. А дома без спросу есть могу только я и мама, но у мамы бесячая психология, что ей надо обязательно делиться с нами. Нет, если дать ей конфетку, то она ее радостно съест, но вот что-то типа торта, она точно будет делить с нами и еще обязательно себе возьмет самый маленький кусочек. Бесит. Агрессивно качусь к двери. Закрыто. Надо встать и открыть. Как открыть дверь, не вставая? Зонтик. Зонтик в шкафу с одеждой. Качусь к шкафу с одеждой. Да, внизу лежит. Качусь обратно к двери. Зацепить зонтиком ручку, открыть дверь. Прекрасно. Иии вперед! … Что я делаю? … Тихо мимо комнаты старшего брата. У него гость сидит, парень какой-то. Получилось, будто мешок картошки катится. Плевать, они все равно ничего не заметят. Остановка возле лестницы, голова кружится. … Нормально встать и пройти, так понимаю, сегодня не выйдет? Обязательно протереть весь пол надо? … Винтовку бы в руки. Буду эпично подстреливать мух, прячась за тумбочками. Лицом или ногами вниз? Думаю, все же ногами. Подтаскиваю себя ногами к лестнице и, переборов тягу лежать, сажусь. — Что ты делаешь, Тсу-чан? — От неожиданного голоса подлетаю и соскальзываю сразу через две ступеньки, больно шлепаясь попой по ней. — Мама! — Что такое, доченька? — Нехорошая женщина смеется, пытаясь прикрыть рот рукой и отвечать серьезно. — У меня важная миссия! — Щеки надуваются непроизвольно. Обреченно смотрю вниз, думая вставать или на зло все же скатиться по попе. На зло кому еще не решила. — Понимаю, очень важная миссия. Может, мне тебя отнести? — Было бы неплохо. Давно меня на руках не носили. Уже хочу сказать да, но осматриваю женщину, еще девушку, и она начинает казаться такой маленькой и хрупкой. И хочется и колется. Блин. Не успеваю отказаться, как меня подхватывают, да так легко, будто бы я пушинка. — И в чем же заключается важная миссия? — Попробовать торт из холодильника. Он уже со вчерашнего дня стоит нетронутый, про него все забыли, но не я! — А если его просто оставили на потом? — Если есть, значит надо есть. Торт не деньги — испортится. — Мы будто слетаем на первый этаж и проходим на кухню. Меня сажают на мой стул, а сама мама начинает ухаживать, ставит чайник и достает из холодильника несчастный торт с шоколадным рисунком на белом креме и шоколадной посыпкой на сливках по краям. Эстетическое чувство в восторге. Тонкий, еле слышимый запах ванили дразнит обоняние. И вообще, почему запахи слышат? Не знаю, так мама говорила, но не объяс… няла. Другая мама, там, в том мире. — Что-то случилось? — Ничего. — Что с тобой? Почему тебе резко стало грустно? — Кто бы сомневался, что Нана все сразу заметит. — Еши-чан, ты можешь мне все рассказать. Я помогу тебе. — Она подходит и гладит по голове. Приятно. Сказать что-то? Что я — не Тсунаеши? Что я украла тело ее дочери, так что ли? Что я совсем не та, кого она любит? И каким образом она сможет мне помочь вернуться в давно мертвое тело? — Все хорошо. Просто торт такой красивый, что его жалко есть. А ты будешь тоже? Давай ты будешь тоже есть, а потом мы пойдем смотреть телевизор? — Хорошо, милая. — У нее красивые глаза. Такие глубокие, теплые и добрые. Торт оказался очень вкусным, а передача скучной, но усыпляющей. бечено.