Апрель, 1923

Проснулся Жан поздно. Вопреки сложившейся традиции, разбудил его не Марко, а солнечные зайчики, которые пробрались через неплотно задернутые шторы и теперь плясали у него на лице. Жан зевнул, перевернулся на бок, соображая, уж не суббота ли сегодня, нащупал под подушкой часы. Блестящая секундная стрелка резво бежала по циферблату. Она успела совершить полный круг, прежде чем до Жана дошло со всей ясностью: сегодня пятница, и время уже приближается к одиннадцати часам. Жана подкинуло на кровати. Он отшвырнул одеяло, вскочил, бросился к одежде, которую накануне вечером свалил на стул неряшливым комом. Жан успел натянуть брюки, прежде чем вспомнил: у него же сегодня выходной. Найл Доук велел сидеть дома и не показываться ему на глаза. Спешить было некуда. Жан рухнул обратно на тахту и с тоской уставился на заправленную постель Марко. Потертое льняное покрывало лежало безупречно ровно, на ткани не было ни единой складочки. Жан всегда удивлялся, как Марко удавалось содержать свои вещи в таком идеальном порядке — но еще больше он поражался тому, что при этом Марко ни разу не сделал ему замечание по поводу разбросанных вещей. Он посидел еще немного, бездумно разглядывая обои в мелкий цветочек, дешевые репродукции импрессионистов в простых деревянных рамах, обшарпанное бюро, на котором стояла маленькая перламутровая вазочка, позабытая прежними жильцами. Мелькнула мысль снова завалиться спать, но после невольной утренней гимнастики сна не осталось ни в одном глазу. Жан потянулся и поплелся в уборную. Ему предстоял тоскливый день в одиночестве. С напором опять была беда: вода булькала где-то в трубах, но до третьего этажа не доходила. Утро продолжалось как нельзя лучше. Жан полюбовался тонюсенькой струйкой, которая текла из крана, выругался и отправился вниз. Он надеялся, что хотя бы встречи с квартирной хозяйкой удастся избежать: пожилая леди почему-то была уверена, что если они с Марко служат в полиции, то лично отвечают за всех преступников в Вест-Сайде. Каждый раз, когда в Адской кухне случались кража или разбой — а это происходило почти каждый Божий день, — она смотрела на них с гневным неодобрением и громко жаловалась другим постояльцам, что копы ничего не делают и только даром едят свой хлеб. На первом этаже было тихо: жильцы уже разошлись по своим делам, и только на маленькой общей кухне кто-то хлопал дверцами шкафчиков и грохотал сковородками. Жан скривился: ванная находилась как раз напротив. Если на кухне хозяйка, то проскользнуть незамеченным не удастся. На цыпочках, чувствуя себя полным придурком, он прокрался к раскрытой двери и осторожно заглянул внутрь. Никакой квартирной хозяйки не было. Вместо нее у плиты стоял Марко и пек оладьи. — Привет, — весело сказал он и помахал лопаточкой. — Что, только глаза продрал? — А… — оторопел Жан. Он помотал головой, собираясь с мыслями, и заговорил нормально: — А ты почему не на службе? — Тоже решил взять отгул, — ответил Марко. Он скинул последний оладушек в миску и прикрутил газ. — Доук не возражал. Когда я заглянул к нему с отчетом по «Марии», он как раз обсуждал с шефом Заклеем, как ты здорово вышел на фотографии в «Дейли Ньюз», и охотно меня отпустил. Так и сказал: «Ботт, проваливай к чертям собачьим и своему Кирштайну». Он рассмеялся. Жан, которому было совсем не до смеха, мрачно вздохнул. — Доук очень злится? — В бешенстве, — серьезно кивнул Марко. — Но ты не переживай. К понедельнику все забудет. Ну? Пошли завтракать? Я тоже еще ничего не ел. Жан наконец сполоснул руки и подхватил остатки продуктов. — А готовишь почему тут? — Как и большинство жильцов, кухней они пользовались редко: для того, чтобы сварить утром кофе, а вечером разогреть пару бутербродов, хватало и газовой конфорки в комнате. — Не хотел тебя будить. Они поднялись в свою комнату, расстелили салфетку на бюро. Отыскали бутылочку кленового сиропа, которую Жану пару недель назад всучила на прощание мама, и сварили кофе. На две чашки как раз ушли остатки молока. Один из двух стульев по-прежнему был завален одеждой, поэтому Жан устроился на тахте. Марко сидел у окна, подставив лицо теплым полуденным лучам. Солнце заглядывало к ним всего-то на пару часов: в начале двенадцатого оно выглядывало из-за крыши соседнего дома, а к половине второго уже уходило дальше. Тогда комната становилась неуютной и серой, кирпичная стена напротив навевала тоску и уныние, но когда меблированные комнаты на задворках Пятьдесят третьей улицы были залиты солнечным светом, они преображались. Жан неторопливо жевал оладьи, считал веснушки на носу Марко и танцующие в воздухе пылинки, и даже мысли о Доуке и «Дейли Ньюз» не могли больше испортить ему настроение. Он смаковал кофе, когда Марко, давно расправившийся со своей порцией, неожиданно спросил: — Ты не хочешь поторопиться? Жан закашлялся. — Зачем это? — спросил он, недовольный, что Марко разрушил идиллию. — Как зачем? — удивился Марко. — Разве мы не собираемся в Центральный парк на встречу с капитаном Аккерманом? Если Ханджи ничего не перепутала, то он начнет кормить своих уток уже через сорок минут. Несколько секунд до Жана доходило, о чем ему толкуют — а потом он второй раз за день сорвался с места и принялся торопливо одеваться. Из дома они выбежали через пять минут. До Центрально парка от угла Пятьдесят четвертой и Восьмой авеню шел трамвай. Когда Марко с Жаном подбегали к остановке, он трогался; они вскочили на подножку в последний момент. В вагоне было не протолкнуться. Полная дама наступила Жану на ногу; от ее манто несло приторно-сладкими духами, от которых свербило в носу. Высокий тощий господин с острыми локтями пытался читать газету и пихал Жана под ребра всякий раз, когда переворачивал страницу. Марко рядом вздохнул и уцепился за поручень. На поворотах их трясло и бросало друг на друга, и Жан некстати вспомнил вишневый форд, на котором уехали Браун и его дружки. Вот уж кто никогда не пыхтел, догоняя трамвай, и не ютился в дешевых меблированных комнатах. В этом было что-то несправедливое. Не для того Жан становился детективом, чтобы какие-то гангстеры катались как сыр в масле, а он и еще тысячи таких же честных трудяг едва сводили концы с концами. Когда трамвай остановился у южного входа в Центральный парк, внутри Жана вновь разгорелся праведный гнев и желание упечь мерзавцев на много-много лет. К счастью, утром Марко успел не только сдать отчет Доуку, но и заглянуть к Ханджи. Та охотно рассказала, где искать ее старого друга Ривая, и теперь они уверенно шли к нужному месту: восточному берегу главного пруда, между двух плакучих ив. — А если его там не будет? — заволновался Жан. — Вдруг Ханджи ошиблась? Или ему надоело сюда ходить? — Тогда мы просто купим мороженое и пойдем гулять дальше, — невозмутимо откликнулся Марко. — У тебя есть десять центов? Тогда — никаких проблем. Однако, вопреки опасениям, Ривай был именно там, где сказала Ханджи. Он стоял на пологом берегу пруда в нескольких футах от кромки воды и кидал уткам куски сдобной булки с изюмом. Хлебные катышки отправлялись в полет уверенным движением руки, описывали ровную дугу и приводнялись в толпе взволнованных уток, дравшихся за угощение. Приглядевшись, Жан понял, что в бросках есть система: хлебные куски описывали часовой круг. — Надо же, — пробормотал Марко. — Я представлял его совсем другим. Жан молча кивнул. На фотографиях в газетах капитан Ривай Аккерман, гроза нью-йоркской преступности и лучший полицейский в городе, как писали о нем в заголовках передовиц, выглядел куда внушительнее. В реальности он оказался щуплым человечком на голову ниже Жана. На табуретку, что ли, его ставили для съемок? Марко шагнул вперед и кашлянул, привлекая внимание. Не дождавшись реакции, кашлянул снова. Потом окликнул: — Прошу прощения, капитан Аккерман? Ривай даже головы не повернул. — Да ты глухой?! — не выдержал Жан — и тут же пожалел о своей вспышке. Потому что Ривай Аккерман медленно опустил руку с последним куском булки и повернулся. Жесткий, пронизывающий взгляд, казалось, прошибал насквозь; Жана охватил трепет. Он понял вдруг, что ни рост, ни ширина плеч не имеют значения. — В чем дело, молодые люди? — холодно поинтересовался Ривай. Жан открыл рот — и закрыл, щелкнув зубами. Все слова разом выветрились из головы. — Капитан Ак-керман, сэр, — начал Марко. Он тоже слегка запинался от волнения. — Прошу прощения, что мы вас побеспокоили, мы, э… Я — Марко Ботт, а это мой напарник Жан Кирштайн. Мы расследуем дело о резне в гостинице «Мария». Знаете, о нем писали сегодня в газетах… — Знаю, — ответил Ривай и снова смерил Жана колючим взглядом. — Ваш напарник мистер Кирштайн прекрасно получился на фотографии в «Дейли Ньюз». В «Нью-Йорк Пост» выбрали гораздо менее удачный ракурс. Он отвернулся и кинул уткам остатки хлеба. Жан закусил губу; уши и щеки горели, и он практически чувствовал, как румянец сползает на шею. Марко предостерегающе поднял руку: не вмешивайся, я сам договорюсь. — Мы сожалеем об этом инциденте, капитан. Это была случайность, больше такого не повторится. — Рад слышать. — Теперь Ривай, не отрываясь, смотрел на воду. Утки расправились с лакомством и, догадавшись, что добавки не будет, нехотя расплывались. Марко перевел дух и отважно продолжил: — Проблема в том, что капитан Доук, наш шеф, запретил нам продолжать расследование, и… — И что вы хотите от меня? — оборвал его Ривай. — Помощи, — просто сказал Марко, и его голос стал уверенным и твердым. — Нам нужна ваша помощь, капитан. Мы хотим продолжить работать над этим делом, и доктор Зое посоветовала обратиться к нам. Ривай хмыкнул. — Доктор Зое? — переспросил он, и на этот раз вместо ледяного презрения Жан услышал интерес. — Вот ведь неуемная. — Вы нам поможете? — настойчиво спросил Марко. Ривай выверенным движением поддернул рукав, взглянул на часы на запястье. — Обеденный перерыв закончился, — объявил он. — Всего доброго, молодые люди. Не сговариваясь, они заступили ему дорогу, не давая так просто уйти. — Вы не ответили, капитан, — сказал Марко. — Мы можем рассчитывать на вашу помощь? Ривай запрокинул голову. Он обладал удивительной способностью: смотреть на людей снизу вверх, но при этом все равно излучать превосходство. — Вы знаете бильярдную Чарли Смитсона в Бруклине, на Пятьдесят второй улице, между Седьмой и Восьмой авеню? Приходите туда во вторник. К девяти вечера. Не опаздывайте.