Апрель, 1923

— Нет, — сказал Доук. Не то чтобы Жан всерьез рассчитывал на другой ответ, но надеялся, что начальник хотя бы даст ему договорить до конца, а не оборвет на третьей фразе. Наверное, Марко был прав, и прежде чем идти к Доуку, следовало подготовиться. Однако Жан не собирался сдаваться так просто. Он поджал губы, переваривая первую неудачу, решительно выпятил подбородок: — Почему? — Потому, Кирштайн, что у тебя нет доказательств. И не будет. Ты не найдешь ни одного свидетеля, а если смельчак, который согласится рассказать, как Браун и его приятели ворвались в гостиницу «Мария», все-таки отыщется, то он не проживет и трех дней. Зато ребят, готовых подтвердить, что во время нападения Браун играл с ними в бильярд, выстроится целая очередь. Все, на что ты можешь рассчитывать, это пара косвенных улик. В суде их адвокат поднимет нас на смех. — Разумеется, у меня нет доказательств, — начал Жан, чувствуя, как щеки начинают гореть от стыда и от злости. — Я еще не начал расследование, так откуда, черт побери, у меня возьмутся доказательства?! Если бы вы дали мне… — Кирштайн, — устало оборвал его Доук, — ты меня вообще слушал? Ты ничего на них не нароешь. Ты представляешь себе, какие люди за ними стоят? — Мне плевать, — упрямо ответил Жан. Доук вздохнул. У него было усталое осунувшееся лицо: впалые щеки, темные круги под глазами. Каждый день он уходил со службы ровно в семь и шел домой, к пресному ужину, детям и жене, которая, как поговаривали, некогда была красавицей, но, родив двоих, раздалась в бедрах. А еще поговаривали, что когда-то давно Найл Доук был другим, молодым и энергичным, но годы шли. Сейчас он любил свою семью гораздо сильнее работы и хотел по большому счету только одного: чтобы его оставили в покое. — Послушай, Кирштайн, объясню тебе еще разок. — Доук уперся локтями в стол и посмотрел на Жана. — Браун, Гувер и Леонхарт — шестерки. Все, что они делают, — это спускают курок, когда им велят. А за ними стоят очень серьезные люди, которые совсем не хотят, чтобы ты совал нос в их дела. Так что если ты начнешь расследование, то в лучшем случае ничего не найдешь и выставишь себя — и всю полицию Нью-Йорка — посмешищем. В худшем ты копнешь не там, где надо, и мы через месяц выловим тебя в заливе. Скажи честно, Кирштайн, оно тебе надо? У тебя вроде мать одна, для нее сын — последняя опора. Так что завтра сдай мне отчет, и на этом расследование закончено. — Честно? — спросил Жан. — Ладно, капитан Доук, я скажу вам честно. Мне надо засадить этих негодяев за решетку. — Он начинал спокойно, но с каждой фразой заводился все больше и больше. — А вы, капитан, слизняк и трус! А может, вы просто берете взятки, потому и хотите, чтобы я сидел и не высовывался! Вы — продажный коп, вот вы кто! Он замолчал, тяжело переводя дух; обвинения повисли в воздухе. Доук откинулся на спинку стула. — Иди отдохни, Кирштайн, — ледяным тоном произнес он. — А то что-то ты совсем заработался. Отчет пусть сдаст Ботт, а ты завтра можешь не выходить. — Я… — Пошел вон, — рявкнул Доук. Жан выскочил прочь как ошпаренный; не оглядываясь, шарахнул дверью, но вместо грохота раздался только приглушенный хлопок. — Ну и зачем? — спросил Марко и убрал блокнот, который успел сунуть между дверью и косяком. Жан открыл рот, но Марко вскинул руку: — Можешь не пересказывать. Ты так орал, что я все слышал. — Да? А что он мне сказал, знаешь? — Догадываюсь, — хладнокровно кивнул Марко. — Пошли, Жан. — Отвали, — огрызнулся Жан, стряхивая его руку с плеча. — Я не собираюсь идти домой, у меня есть работа. Плевать мне, что он отпустил меня отдохнуть. — А я и не домой тебе предлагаю идти. Давай, Жан, уже поздно. Пошли к Барри. Ужин за мой счет. Барри держал маленький ресторанчик на Сорок седьмой улице. Там подавали неплохие стейки с картофельным рагу за двадцать пять центов, и этого вполне хватало, чтобы утолить телесный голод. Для того чтобы заглушить душевные терзания, нужно было нырнуть в маленькую деревянную дверцу рядом с мужским туалетом и подняться по грязной лестнице на второй этаж, где Барри разливал контрабандный вермут и сваренное в собственном подвале пиво. На вкус и то и другое было отвратительным пойлом, но Марко с Жаном было все равно. Во-первых, выпивка была им по карману, а во-вторых, они считались здесь почетными гостями: Барри не без оснований полагал, что отношения с двумя полицейскими нужно поддерживать теплые и дружеские. Они начали со стейка, затем запили его жидковатым кофе и поднялись наверх. На протяжении этого времени Жан на все корки ругал Найла Доука, жалкого продажного слизняка, трусливого негодяя, подкаблучника, бесхребетника и взяточника. Поток оскорблений иссяк только ко второй пинте пива. — Чертов сухой закон, — пробормотал Жан. — Ладно, я понимаю, нельзя давать спиртное каким-нибудь пьяницам. Но почему я, обычный трудяга, не могу промочить горло после работы? Марко пожал плечами; он знал по собственному опыту, что ответа Жан сейчас не ждет — ему просто нужно было выговориться. — А главное, все равно все пьют. — Он кивком указал на пивную кружку, широким жестом обвел подпольный бар: тесную мансарду, обшарпанную и прокуренную насквозь. — Да еще и стреляют друг в друга из-за этой дряни. Если бы не сухой закон, люди из «Марии» до сих пор были бы живы. Ненавижу этих ублюдков. — Которых? — спросил Марко. В сумраке, припорошенном сигаретным дымом, он казался старше и бледнее. Жан сощурился, пытаясь разглядеть веснушки на носу и золотистые искорки в глазах, но тени и алкоголь стирали детали. — Всех. И политиков, и этого слизняка Доука, и Рейса с его бизнесом. И Брауна. Господи, как же я ненавижу этого ублюдка Райнера Брауна и его отмороженных дружков. Как ты думаешь, кто из них убил ту девочку? Марко запрокинул голову и уставился в грязно-серый потолок, на котором пятна от копоти чередовались с желтоватыми протечками — в сильный ливень на посетителей капало, и Барри расставлял по столам посудины для сбора воды. — Анни. Думаю, она заходила первой. Браун бы девчонку отпустил. — Вот тварь, — сказал Жан и залпом допил свое пиво. Он помолчал, рассеяно постукивая по граненому боку кружки. — Как, по-твоему… А если я приду к Доуку с доказательствами? Что он тогда сделает? — Снова отошлет тебя домой, — уверенно ответил Марко. — Возможно, отправит в недельный отпуск. И будет прав. Чем глубже мы копнем, тем больше шансов, что отправимся на корм рыбам. Жан фыркнул. — А я думал, ты у нас идеалист, веришь в правосудие и справедливость. — Был когда-то, — согласился Марко. — Да и сейчас верю. Если ты оглянешься по сторонам, Жан, то увидишь, что в этом городе полно преступлений, которые никак не связаны ни с Рейсом, ни с сухим законом. И если мы посадим за решетку всех насильников, грабителей и убийц, в Нью-Йорке уже станет легче дышать. А что до Рейса и его конкурентов… Всему свое время. — Но ведь Райнер Браун и есть убийца. Погоди, — Жан вскинул ладони вверх, не давая Марко перебить, — дослушай меня. Я не собираюсь воевать с кем-то из боссов. Пес с ними, ты прав. Всему свое время. Но почему я не могу прижать жалкую шестерку? Мне не нужно копать глубоко. Мне просто нужно, чтобы Райнер Браун, Бертольд Гувер и Анни Леонхарт получили по заслугам. Ну? Ты со мной? Марко ответил ему долгим печальным взглядом. — Ты же знаешь, я всегда с тобой. Жан знал. Они расплатились и вышли. После теплого затхлого помещения на улице бил озноб. К ночи здорово похолодало — в этом апреле погода менялась каждые два дня, а то и чаще. Моросил дождь, ветер со стороны залива нес запахи машинного масла и рыбы. Жан поднял воротник плаща. — Прогуляемся? — Как хочешь, — ответил Марко. Они медленно побрели вверх по улице. Под ногами хлюпала вода, мокрый асфальт блестел в мутно-желтом свете фонарей, из приоткрытых дверей забегаловок доносились смех и ругань. До сияющей огнями Пятой авеню оставалось еще два квартала, когда Жан свернул. К этому времени Марко, конечно же, догадался, куда именно они идут. Гостиница «Мария» находилась на перекрестке Седьмой авеню и Сорок пятой улицы. После утренней резни всех уцелевших постояльцев переселили в «Розу» и «Шину», и теперь фасад «Марии» черным провалом темнел между соседними домами, где сияли вывески и ярко горели окна. — Зачем мы здесь? — спросил Марко, рассматривая ими же самими опечатанный главный вход. — Просто посмотреть, — ответил Жан. Он заглянул в проулок между домами; подошел к пожарной лестнице и дернул за нижнюю перекладину. Благодаря ветру и ночному холодному воздуху две выпитые пинты уже выветрились из крови, и взобраться на первую площадку Жану удалось без труда. — Прямо как убийца, — саркастически пробормотал он. — Под покровом темноты возвращаюсь на место преступления… — Но ты же не убийца, а детектив, — возразил Марко. — Это все меняет. Он приник к оконному стеклу, за которым притаился гостиничный номер: кровать, туалетный столик, кресло у стены. Марко провел пальцами по раме и хмыкнул. — Смотри-ка, не заперто. Не хочешь осмотреть изнутри, раз уж мы здесь? — Он поддел ногтем прикрытое окно, потянул на себя, и створка действительно распахнулась. Они перемахнули через подоконник и прикрыли за собой створку. Шум Седьмой авеню остался снаружи, звук шагов потонул в толстом ворсистом ковре. Безмолвие гостиничного номера пугало и завораживало одновременно. Жан поежился, бочком подобрался поближе к Марко. — У тебя есть фонарик? — шепотом спросил он. — Сейчас посмотрим, — ответил Марко, похлопывая себя по карманам, и добавил, понизив голос: — А почему ты шепчешь? — Сам не знаю, — признался Жан. Фонарик нашелся, но к тому времени глаза уже привыкли к темноте. В итоге Марко вовсе не стал его включать: решил, что свет могут заметить с улицы. Они бегло осмотрелись в номере и не нашли ничего интересного, разве что примятое покрывало, но небрежность горничной едва ли могла помочь в расследовании. Жан толкнул дверь, и они оказались на открытой галерее, той самой, на которой утром разговаривали с Ханджи. В темноте белела балюстрада, на полу остались обведенные мелом силуэты тел. Жан облокотился о перила и уставился вниз. В просторном холле угадывались перевернутые кресла, разбитые зеркала и пятна крови, и Жан прикрыл глаза, пытаясь вообразить, как это место выглядело сегодня утром. Часы бьют одиннадцать; постояльцы пьют чай в лобби, читают газеты, кто-то беседует с консьержем; пахнет свежей выпечкой, где-то в глубине негромко играет граммофон. И вот в самый разгар этой идиллии распахивается входная дверь, и… — Привет, мальчики! От неожиданности Жан дернулся в сторону и зашипел, неловко подвернув ногу. Марко поймал его за локоть, не давая упасть. Ханджи Зое, похожая на бесплотного, но шкодливого призрака, подождала, пока они наконец встанут ровно. — Так и знала, что вы опять сюда явитесь, — сказала она. Жан проглотил ругательство и буркнул в ответ что-то невнятное; он надеялся, что при хорошем воображении это можно счесть за приветствие. Ханджи, кажется, собиралась переспросить, но тут в разговор вмешался Марко: — Привет, Ханджи. А нам вот и в голову не могло прийти, что мы тебя здесь встретим. Как ты сюда попала? — Влезла через котельную. — Она улыбалась так, будто рассказывала о каком-то достижении. — Хотела еще разок посмотреть, откуда могли пристрелить того парня-репортера. Кстати! Я слыхала, что ты, Кирштайн, уже успел поговорить с Найлом, и он, разумеется, запретил тебе продолжать расследование. — А ты откуда знаешь? — вскинулся Жан. Ханджи фыркнула и закатила глаза. Ну конечно. «Ты так орал, что слышно было даже в прозекторской». Утром его ссору с Доуком будет обсуждать весь участок. Может, и к лучшему, что у Жана завтра выходной. Ханджи подошла ближе и тоже оперлась о балюстраду. — Не переживай. Это же Найл. Он всегда такой был, сколько я его знаю. Вечно осторожничает. — Спасибо, — сдержанно ответил Жан. Ханджи великодушно махнула рукой, мол, не стоит благодарности, и перегнулась через перила, рассматривая что-то внизу. Очки опасно сползли на кончик носа, но она не обратила на это внимания. — Ханджи, а ты давно его знаешь? — поинтересовался Марко. Она выпрямилась, закатила глаза; потерла подбородок большим и указательным пальцами. — Прилично. Мы вместе начинали работать в полиции. Он, я, Ривай Аккерман… И еще Эрвин, Эрвин Смит. Я всегда знала, что он далеко пойдет. Жан взглянул на нее с новым интересом. Доук был на короткой ноге с Эрвином Смитом: все в участке знали, что каждую неделю они вместе ужинают. Но кто бы мог подумать, что их чокнутая Ханджи Зое тоже лично знала Смита, заместителя главы департамента нью-йоркской полиции. О его назначении полгода назад писали все газеты. На фотографиях Эрвин казался воплощением американской мечты: высокий светловолосый красавец, начинавший простым полисменом и сделавший головокружительную карьеру. Его улыбка ослепляла даже на смазанных черно-белых снимках. — Вам бы поговорить с Риваем, — продолжала Ханджи. — Вот уж кто ничего не боится. Он, конечно, не ваш начальник, но он ценит смелых парней. Серьезно. Навестите его как-нибудь в обеденный перерыв. С половины второго до двух он обычно кормит уток в Центральном парке. По крайней мере, кормил шесть лет тому назад, но Ривай тот еще педант. Парни вроде него от своих привычек так просто не отказываются. — Спасибо, Ханджи, — кивнул Марко. — Ладно. Думаю, нам пора. Он потянул Жана за собой к комнате, из которой они пришли. Ханджи, мгновенно о них забыв, уже примеривалась в один из белых контуров из воображаемого пистолета.