* * *
Один из залов в башне Заката облюбовали под тренировочную площадку. Каждый может вызвать каждого; Ординаторы сочли идею глупой, а вот Вечные Стражи участвуют, как и мужчины-паломники. Ллеран приходит посмотреть. Правила простые: минимум защиты и рукопашный бой. Не бить в лицо и между ног. Остальное — во власти личных навыков и милости Воина-Поэта. Нэлс один из наиболее активных участников. И количество побед впечатляет, хотя ему пока что нечего противопоставить опыту и силе. Отколотив орка-торговца, полуголый и всклокоченный Нэлс садится выпить воды и отдохнуть — как назло, на скамью рядом с Ллераном. Тот чувствует запах пота и крови — кто-то не снял кольца, и на плече у парня теперь здоровенная ссадина — чувствует тепло разгорячённого тела, покрытого крупными ярко-синими татуировками. По мрачному выражению лица и не скажешь, что Атераса всё это хоть как-то волнует. — Как вам потеха, сэра? — интересуется Нэлс. — Забавно, что Ординаторы сидят у себя. — Всегда так делают. Ха! Послушайте… — тянет Дравен, стреляя глазами. — Я тут всё думал. Говорят, нашего нового Наставника тоже зовут Ллеран. Аретас или Атерас… Появился недавно, и у Храма с ним вроде как скандал из-за старых пророчеств. Только я что-то не очень понял, что случилось… Может, слухи. Зачем Редоран наставник? Грядёт война? — Слухи это всё, — морщится Атерас. — Что ж, сэра. А не хотите ли поучаствовать? Ллеран смотрит на него уничижительно, но Нэлс взгляд выдерживает. Гладит «Нереварина» по руке, ощупывая мышцы сквозь ткань: кажется или нет, что прикосновение более заинтересованное, чем просто попытка выяснить, из чего Телванни сделан? Атерас встаёт, не спеша развязывает и скидывает мантию, оставаясь в подпоясанных кушаком штанах, снимает сапоги. По смуглым плечам у него въётся серебристая татуировка: телваннийские узоры, грибы, листья, точки… если что-то и было под ними, какое-то повреждение кожи, уже не узнать. Спускается на импровизированную арену, обставленную по периметру стульями. Первый выпад Ллеран почти пропускает, так он стремителен. Казалось, уловок у Нэлса всего ничего, и большую часть он уже продемонстрировал на других. Скорость, ловкость, обманные трюки, иногда безрассудные удары напрямую: что ж, набор талантливого молодого новичка. Ллеран не оказался бы на своём нынешнем месте, если бы не выучился за это время давать отпор без чар; он уворачивается от всех атак, давая противнику пролетать мимо себя, продолжая его движения на естественной инерции то толчком, то попросту неожиданным выходом из захвата. Чёрные мелкие косицы только взлетают в воздух; Нэлс и вовсе растрёпан и взмок так, что красный цвет стал тёмно-багровым. Женщины, да и не только они, смотрят на противников с интересом: красивые. И не глупы. Боевые искусства — лишь самый наглядный способ коммуникации. Какое-то время Атерасу нравится вести «диалог» — Нэлс даже успевает учиться, но долго так нельзя: на них и так таращатся уже все, и далеко не из-за эстетики. Он делает подсечку, ударяет с разворота, успевает поймать Дравена за руку и прижать к полу обеими лопатками. — Сдаюсь, — говорит тот. Видимо, что-то читает в направленном на него взгляде. Встаёт, благодарит, как положено, за потешный бой, Ллеран со своей стороны предлагает купить ему выпить. Нэлс даже соглашается, но просит дать ему сходить привести себя в порядок. Ллеран накидывает мантию, уходит, забивается в трактире подальше от всех и ждёт, собрав в кулак бородку, которую теперь заплетает надвое. Ему куда проще содержать себя безукоризненным; так многим стоило бы выучить эти базовые чары и не ходить, словно вшивым бетмерам! Нэлс появляется довольно быстро. Выглядит скованным и зажатым, словно что-то его напугало, но при виде Атераса снова выдаёт эту свою улыбку, от которой на щеках появляются небольшие морщинки. Ллеран ловит себя на том, что не может перестать рассматривать его. Стройный, ловкий, с резкими, «птичьими» повадками. Удлинённые конечности, тонкие и мелкие черты, которые чуть портит слишком длинный рот, но в движении всё обретает гармонию. Сам типаж тоже вызывает дежа-вю. Может, если бы он был выше… Нет, не понять. — Всё в порядке? — интересуется Атерас. — О, да. Просто устал немного. О, вы взяли вино, сэра! — Зови меня по имени, хватит уже. И угощайся. Одно удовольствие смотреть, как кто-то с таким аппетитом ест и пьёт. Сам Атерас только пьёт, и то не очень много. Ночь ещё далеко. — Ищешь отца? — О. Да. Торчу тут уже с месяц. Понимаете, многие из семей пропавших смирились. Вознесли молитвы и прочее, и просто плюнули. И мать с братьями тоже… Она вообще… ну, решила жить дальше. Но я так не могу. Он так хотел быть похороненным в гробнице, как положено! — Понимаю. Длинные пальцы стискивают чашку, вздрагивают нервно. Красные волосы начинают просыхать; одна прядь прилипла у ключицы. Когда он говорит, то чуть наклоняет голову влево; может, не хочет, чтобы был виден небольшой шрам на мочке правого уха, словно кто-то когда-то выдернул из него серьги. Левое пробито четыре раза, но украшения минимальные — чтобы не мешать в драках, вероятно. Не чета тем крупным зачарованным кольцам, что носит сам Ллеран. — Не боишься мора? — Боюсь, — в орехово-красных глазах Нэлса что-то мелькает. Кажется, вот-вот… будет ключ, но снова нет. Жаль. — Вечные Стражи и Ординаторы спорят, как именно оберегаться от него. И всё равно кто-то да заболевает. Но если молиться, действительно молиться, от сердца, то не будет ничего. Ллеран не может не фыркнуть. — Вам, сэра, виднее, но не смейтесь! АЛЬМСИВИ защищают нас. А ещё… инструкции, которые распространяет Храм. Ну, какими зельями пользоваться, какими чарами обеззараживать мясо… — Кстати о мясе. Расскажи, что вы задумали. Тэлвил оказывается охотником, снабжающим трактир мясом, а сам Дравен, формально — кем-то вроде его охраны и заодно служки в Храме. Ллерану смешно: пока Стражи и Ординаторы греют задницы за кружкой мацта, в огонь лезут те, кто меньше подготовлен, но беспокоится о реальном деле, пусть даже и о чьих-то набитых животах. Они разговаривают довольно долго. О том и о другом, и Ллерану на удивление спокойно, хотя он не может отвязаться от смутного ощущения узнавания, но в конечном счете списывает это на то, что переутомился за последние месяцы. Больше всего его радует, что претендента на «Нереваринство» в Пределе не узнают: один из временных бонусов быстро обретённой сомнительной славы… и места, в которое не ходит транспорт. Наверное, местный трактир последний, в котором никто не дёргает его за рукав.* * *
За Пределом ветер и правда слабее. В маске и хороших доспехах песок не так страшен; данмеры сотнями лет приспосабливаются к непростому климату Вварденфелла. Конечно, охотиться в землях, поражённых мором, не самая лучшая идея, но есть что-то нужно. Не все животные здесь больны, отличить заражённых довольно просто: шкура у них облезает и покрывается наростами, да и запах… Подходящий гуар находится скоро. Объедает чахлые кусты, ревёт, когда в него попадает стрела и пускается бежать, неуклюже припадая на левую лапу. Догнать его не составляет труда; однако, запах крови привлекает не только вездесущих наездников, но и пепельных монстров. Ллеран уже видел их. Знает, что стоит за этим. Закрывает охотников щитом, прикрывая отступление, бросает заклинания, не вызывающие вспышек света, даже призывает скампа, чтобы тот отвлёк самых тупых тварей. В какое же мрачное время надо жить, чтобы эти отвратительные существа, бывшие когда-то мерами, уже не вызвали ничего, кроме досады и раздражения… Дравену не терпится геройствовать или же просто не везёт в темноте; один из вампиров выныривает как из-под земли, раздирает ему бедро когтями — и тут же превращается в факел. Ллеран не хотел показывать, на что способен, но эта реакция слишком… непроизвольная. Юноша не жалуется; затворяет кровь быстрым заклинанием, идёт обратно сам, даже пытается помочь нести тушу. У Ллерана нет на это времени; телекинез затратен по силам, но если на вопли удушаемого скампа из Башни Рассвета выберутся ординаторы и обнаружат здесь «экспедицию», вопросов не миновать. Двери захлопываются за летающей тушкой гуара, и Тэлвил — пожилой кряжистый данмер, косой на один глаз — созерцает это зрелище с видом мера, который давно считал, что Шеогорат величайший из даэдра. Нэлс порывается помочь ему незаметно отнести всё на кухню, но Ллеран останавливает его. Видит, насколько он бледный. — Пойдём. Вылечу тебя сам. Священник спросит тебя, откуда рана, а ты вроде не хотел, чтобы о вылазке знали. Дравен кивает. Проходит за ним через все помещения прямо, почти не хромая; всем, в общем-то, плевать, но данмеры есть данмеры: косые взгляды их самое естественное оружие. Вечные Стражи ещё на молитве, а охрана стоит на входе — не на выходе. Атерас ведёт юношу к себе; заставляет сесть на стул, роется в походной сумке. Находит бальзам, который делал сам: излечивает от болезней, обеззараживает. От когтей вампира может начаться лихорадка, если не что похуже. Даёт склянку Нэлсу в руки; сперва промывает рану водой из фляги, потом смачивает бальзамом отрывок бинта. Дравен пытается примостить его сам, роняет. — Я справлюсь, честно… — Просто сиди. Ллеран делает всё сам. Творит исцеляющее заклятье. Он в этом не так хорош, как жрецы, но всё-таки не плох: далеко не уйдёшь, не умея залечить ран. Порез затягивается на глазах, Дравен, затаив дыхание, наблюдает, как его собственная плоть сращивается в ускоренном темпе. А потом — как Ллеран наклоняется и проводит языком по розовому рубцу, целует выше, ещё выше, дёргает ткань штанины, расползающуюся, истлевающую под его пальцами. — Что… вы делаете, сэра?.. — А на что это похоже? Юноша не отвечает. Сердце у него колотится, как бешеное — сперва бой, потом исцеление, а теперь это. Не известно, что более неожиданно. Не известно, чего больше хочется: чтобы это зашло дальше, или чтобы появился шанс всё прекратить. Атерас между тем развязывает ему рубашку, касается наконец пепельной кожи — такой светлой, гладкой, совсем другой, чем у него самого; оставляет влажный след на шее, вдыхает запах волос — здесь, у уха, изящно посаженного, явно чувствительного, так и тянет проверить… — Пойдёшь со мной? Вопрос какое-то время остаётся без ответа. Нэлс закрывает глаза, запускает свои длинные пальцы в чёрные косицы — так мелко заплетённые, на двемерский манер… едва не всхлипывает от поцелуя в шею, подставляется, поднимая голову. — Я… Я проверил слухи, — Ллеран не видит, но чувствует губами, как парень нервно сглатывает. — Вы — Ллеран Атерас, сэра. Наставник трёх Великих Домов, великий хан эшлендеров, и говорят, Нереварин… — Что это меняет?.. — Вам разве нужно спрашивать, хочу я или нет? Ллеран замирает, словно наткнувшись на стену. Упирается Нэлсу в плечо лбом, переводя дух. Рука на бедре у Дравена горячая, даже слишком; он не понимает, что не так сказал, но поименованный «Наставник» вдруг распрямляется и стремительно уходит, телекинезом заставив дверь закрыться за собой с сухим стуком. Действует, словно пощёчина. Дравен знает, что её заслужил, но не за то, что сказал сейчас. О, вовсе не за это. Было бы любопытно осмотреть вещи, понять, что за мер этот Атерас… но Нэлс просто уходит, затворяя за собой дверь. «Нереварин» уезжает через несколько часов — идёт куда-то туда, за Предел, по своим загадочным делам.* * *
Приходится вернуться. Эндусал оказывается довольно тяжёлым испытанием, и вовсе не потому, что пепельные твари как-то особенно жестоки. Сам Дагот Эндас пугающе знаком. Ллеран ненавидит это ощущение дежа-вю, сбивающее с толку, скребущееся под кожей: оно началось ещё там, в пещере воплощений, и теперь проявляется по поводу и без. Эндас предложил ему бренди дома Дагот. Пусть оно давно стало ядом — он может пить почти любые, и успел почувствовать вкус, почти выдохшийся, ушедший за сотни лет в кислятину и прах. Дуэль, словно дерёшься с тем, с кем когда-то тренировался: танец, где всё решает одна ошибка. Одна: дерется пепельная тварь со знакомым лицом теперь когтями, а не двойными кинжалами. Дагот Эндас — если вернуть всё на места, Эндас Дагот, младший брат Консула Ворина Дагота, остряк, чьи эпиграммы разили острее клинков, которые он любил затачивать, как бритвы. Может, это только воображение. Ллеран всё ещё упорно не верит: должно быть иное объяснение. Он не чувствует себя Хортатором, вообще кем-либо иным, чем он сам. А память — о, просто искусная магия ур-Дагота, резонирующая с той проклятой частью его крови, что принадлежит двемерам и Шестому Дому. Всё это выматывает, и нужно спокойное место рядом с Храмом, чтобы во сне не слышать Зова, не слышать Голоса, не разбирать мучительно горьких слов, не вспоминать, на что похож мёртвый Эндас, который вовсе не то, чем кажется… Ум ещё и подсовывает для возвращения причину более простую и банальную: с гуаром дальше по скалам не полазишь, и не отпускать же верную тварь на не менее верную погибель? Ллеран возвращается. Снимает комнату на ночь, с остервенением моется в бадье, согревая воду чуть ли не до кипятка, торчит в Храме, пытаясь выжать из себя хоть слово молитвы, но даже пустота и безмыслие — уже лучше, чем кошмар наяву. Нэлс крутится где-то там, в трактире. До него нет дела. Ночью Ллеран мечется на постели, не умея соскользнуть полностью ни в сон, ни в явь, утопая в смутных образах: красно-чёрные пещеры Когоруна, пепельные вампиры. Вехк. Вивек, Воин-Поэт, молиться которому выходило если только в совсем сопливом детстве: секс и убийство, связанные воедино, были для Атераса чем-то слишком наглядным, чтобы считаться непостижимыми. Вехк, увиденный вживую… нет, не молятся богу, который исполнен вины. Его усталый, терпеливый голос, лучащийся эхом прежней наполненности. Живой бог теряет силы; это видно по исхудавшему лицу, по взгляду, которого у исполненного благодати существа не должно быть — слишком растерянному, слишком человеческому, слишком полному прогоревших, но ещё теплящихся эмоций. Вехк предвидит что-то, что не может предотвратить; своё угасание, уход — и возможно возвращение в силе и славе, но не плоти, что будет доступна всем на обозрение. Разговор с ним — до сих пор камень на душе: дежа-вю, расколотое неправильностью, как залы Эндусала. Всё то и иное; всё было и не было никогда; сам мозг рвётся на кусочки, а в душе ворочается огромный, жуткий комок змей-вопросов. Но даже Вехк не заставил его поверить до конца. Даже Эндас. Даэдра, боги и Империя — всем нужны игрушки. Всем нужен клинок в руке. И теперь он, «Нереварин», торчит здесь, в Пределе, страшась сделать следующий шаг, потому что возврата после него нет. Теперь ещё и мучимый глупыми желаниями — никогда ещё подобное не приводило к добру. Тихий стук будит его, но не до конца. Дремота лишь становится смутнее и гаже. Будь это убийца или вор, сработали бы наложенные на дверь чары, да и инстинкты заставили бы проснуться. Но чьи-то ладони несмело гладят Нереварина по груди, ослабляют завязки рубахи… Дравен вскрикивает, так быстро его руки оказываются словно в тисках, шея — стиснута удушающими чарами, а Ллеран, сев, смотрит в глаза — недобро, подозрительно. — Зачем ты здесь? — К тебе пришёл… Верить хочется. Верить хочется — от боли и гнева; вода точит камень, одиночество — самую твёрдую душу. Ллеран прекрасно знает, как легко обмануться. И обмануться так желанно, глядя на эти лицо и тело; он не выдерживает, отпускает. Дравен трёт шею, потом тянется к нему, закусив разбитую губу с металлической каплей пирсинга: наверное, опять дрался. Осторожно очерчивает кончиками пальцев выгнутую ключицу. Из одежды на нём только расстёгнутая безрукавка да короткие штаны. — Не гони меня. Ллеран молчит. Нарочно медленно гладит его по руке — запястье уже чуть потемнело — пересаживается ближе, медленно, медленно, текуче двигаясь, ощущая, как подступает момент, напитываясь желанием, которое ничего не сдерживает теперь. Сна не будет. Приехать сюда — ошибка, покой теперь только в том, чтобы узнать правду, но нужно иногда чем-то дышать. Если Нэлс сам предлагает себя, пусть будет так. Ллеран тянет его на себя, поворачивая, роняет на постель, прижимаясь открытым ртом куда-то к груди, сжимая зубы чуть левее и выше соска, словно мстя болезненным укусом за собственные сомнения. Дравен длинно охает; если им движет дурное любопытство, это быстро станет ясно. Атерас снова кусает его, потом ведёт языком до шеи; даже сам вкус светло-пепельной кожи делает из крови — лаву, а вот впившиеся в предплечья длинные пальцы… Страсть может быть грубой, но это было бы слишком просто: развернуть его сейчас на живот и просто отыметь без прикрас, даже не раздевая до конца, сбросить всё это дурнотное вожделение-марево и снова испытать только усталость, горечь и пустоту — но свободу от навязчивых мыслей. Так просто сломать что-то. В том числе, себе. Просто никогда не бывает. Дравен пришёл сам; пусть в каждом из нежданных визитов всегда было двойное дно, разве не может быть исключений? Одежда редоранца оказывается на полу; сам Атерас несказанно рад привычке спать в одной рубахе. Нэлс весь покрыт синяками и ссадинами — может, уговорил ординаторов участвовать в поединках — и почему-то это волнует ещё больше. Ллеран удерживает его за шею и целует наконец — агрессивно и жадно, получая в ответ одобрительное мычание — не меньшую, торопливо-упоённую жадность — и ловкую ладонь, гладящую промеж ног, сжимающую, требовательно-настойчивую; у кистей Дравена чуть опухшие костяшки, и это, Боэта подери, чувствуется. Ллеран шипит, не желая кончить от одних касаний, разводит редоранцу бёдра пошире, вталкивает внутрь пальцы — теперь уже парень изворачивается, не давая себя целовать, запрокидывает голову, ухмыляясь. В голове мелькает вопрос — скольких он перепробовал? Но добровольность так отличается от… другого опыта. Может, и немногих. Не важно. Совсем. …Стоит войти в него, Нэлс смотрит в глаза, загнанно дыша, выгибаясь и дёргая бёдрами, пытается подстроиться, расслабиться; принимать он умеет. Поняв, что сильной боли не причинит, Ллеран теряет остатки контроля; красноволосый редоранец слишком хорош. Вскрикивает в голос, улыбается проклятой своей улыбкой, вскрикивает снова, хватает ртом воздух, даёт задрать себе ноги выше; с ума сводит тем, что и правда хочет… Ллеран вдруг чувствует помутнение, что-то находит на него, словно волна дурноты: вместо Дравена он видит двуцветного бога, улыбающегося ему так понимающе, так тонко; руки скользят по его телу, раздваивая фокус зрения. Словно воспоминание; было-не было, дежа-вю, ломающееся острым льдом; Ллеран привык быть ловцом чужих снов, но не понимает, чьи приходят сейчас. Дравен стонет под ним, но он слышит другой голос; завывает буря за окнами, а он слышит — журчание реки и шелест листьев; но Нэлс не похож на Вехка совсем. Похож на кого-то ещё. — Я знал, что ты вспомнишь, — смеётся над ним бог. — Ну же. Удлиннённые руки и ноги; высокий рост, характерные надменные черты; в своих снах Ллеран столько раз просил его снять маску, и получал отказ. Теперь он так зол, что не просто блокирует разум ото всех; отправляет — о, верх непочтения! — Вехку ментального тумака, и пусть как хочет, так и понимает это, больше возможности ни подсматривать, ни помогать не будет — и пусть катится в Обливион со своими комментариями, у него там есть, с кем поговорить! Не нужно «Нереварину» ничего, кроме этого момента. Кроме редоранского охотника с кожей, пахнущей дымом и специями, с нутром узким и жадным, и голосом, называющим его имя — без просьб и подсказок. Настоящее его имя, не всю эту мишуру… Это Нэлс и только он, кем бы он ни был, а не прах чьих-то ошибок. Ллеран тонет в его удовольствии, желает его даже больше, чем получить что-то сам; чувственность смешивается в нём со странной манерой стыдиться стыдливости; приходится держать крепко, чтобы тот отпустил себя совсем. Кончает Нэлс как-то вдруг, схватив ртом воздух и забыв выдохнуть; Ллеран срывается следом, просто видя его лицо — изумлённо-блаженное, такое красивое в уязвимый момент. Ничего нет, кроме этого, и от восторга и благодарности горит сердце. За первым разом, почти без передышки, идёт второй; красные волосы намотаны на руку, но поцелуи обжигают спину и татуированные синим плечи, когда на них находится время. Дравен только постанывает в подушку, потом отпихивает её; ласкает себя, пока Ллеран не прижимает ему обе руки над головой, заставляя прогнуться в пояснице и тереться членом о грубые простыни, которые почти моментально оказываются влажны. Держится Дравен недолго, им обоим не много надо. Вспышка; сколько их ещё будет?.. Нужен отдых. Атерас обнимает его, не в силах говорить. Так хорошо, что больно. Куда я тебя прогоню, глупый. Мыслей нет; нет осмысления, что ещё важнее; так хорошо просто быть, касаться, потому что хочется это делать, получать то же взамен. Трогать эту морщинку на чужой щеке, целовать веки, висок, волосы, не торопиться… Нэлс притягивает его за бороду, целует — мягко, вкусно, что-то мурлычет, потягиваясь. Не было так. Не было. «И не будет», — хохочет какой-то голос в голове. Дравен вдруг меняется в лице, отворачивается, утыкаясь ртом куда-то под подушку, кашляет — долго, надсадно, и что-то в этом кашле Ллерану совсем не нравится. Он отшвыривает подушку прочь — на простыни видны небольшие красные пятна. Нэлс снова прикусывает длинную губу — садится, обнимает себя руками. Ждёт: удара, крика, гнева… — Ты говорил кому-нибудь? — Нет. Они выставят меня наружу. Не бойся: это не тот вампир. Раньше. — Уверен, что это… — Корпрус, — юноша улыбается, и видно, что зубы у него окрашены розовым. — Я меняюсь. Вижу сны. Рано или поздно я уйду, как ушел отец. Я не говорил тебе: он не в бою пропал. Ушёл сам, ночью. Остался с ними. — Давно ты его нашел? — хладнокровно спрашивает Ллеран. Ответ он предчувствует. Просто не может быть другого ответа: жизнь ещё никогда его не баловала. Дравен отводит взгляд. — Почти сразу. Там пещера. Несколько спящих; все изменяются. Н’вахи от корпруса становятся просто уродами, а эти… пустыми сосудами… внутри ничего не остаётся, а потом и лица. Органы разрушаются или перестраиваются. Часть выходят горлом… Потом… растут новые. Ллеран молчит. Усмешка у «Нереварина», словно он хочет кому-то в глаза плюнуть. Нет, не Дравену. Тот закрывает лицо руками. — Не прогоняй меня, Нереварин. Даже, если ты… не он. Говорят, ты был в Тель Фире. Говорят, тебе всё равно. Никто не тронет меня уже никогда; кроме _них_. — Почему не сказал сразу? — Боялся, сэра…* * *
Ллеран остаётся с ним трое суток. Они почти не выходят из комнаты; почти не спят, только дремлют по очереди; Ллеран покупает у орка наркотик, отдавая в оплату даэдрический кинжал — жалкая пачка сушеных листьев и трети не стоит, но плевать. С ним можно не спать дольше, а ещё от него кровь больше подчиняется магии. Большую часть времени заняты они отнюдь не разговорами. Пробуют всё, что приходит в голову; не оставляют ни забытых, ни запретных желаний. Хотя не так уж они испорчены, как могли бы — время, истекающее в чашу молчания, заставляет идти от отчаяния. Его так мало. На что ещё тратить? На книги, на бесполезные попытки найти лекарство? Ни один из них — не Дивайт Фир, а ведь даже то, что изобрёл последний, убило всех, кроме Ллерана. Паломникам, что снимают комнаты рядом, всё это не нравится; никак не скрыть, чем они заняты, а ведь это — священное место. Вполне откровенны звуки; слуги, по нескольку раз носящие наверх воду для омовений и возвращающиеся с пустыми кувшинами от выпивки… приходит хозяин, приходят даже ординаторы; Ллеран, сгорая от ненависти, показывает им бумаги, а потом швыряет золото, выкупая все жалкие каморки на неделю вперёд. Нэлсу становится хуже. Он тратит себя, не думая. Болезнь ещё не проявляется внешне; он просто всё быстрее устаёт и кашляет сильнее, но остановиться не желает. Под конец второго дня рассказывает: его хотели подкупить. Тогда, после дурацкой арены, когда заметили, что Ллеран проявил интерес. Хотели узнать, и правда ли — Нереварин, хотели заставить подбросить заразы в еду, проверить. Нэлс чуть не рыдает: знали бы они, что он сам — живая болезнь… Во время отдыха, глядя, как Нэлс забывается в беспокойной попытке восстановить силы, Ллеран пытается изобрести способ помочь. Только всё выходит: нужно идти, куда шёл. Убежать уже не выйдет. Это, кажется, рефрен его жизни: отвернуться нельзя, отступить тоже. Выбор — простая формальность. — Я должен идти, — говорит он на третьи сутки. Нэлс не просит его остаться, не настаивает ни на чём, кивает. Он вообще не думал, что будет столько времени. Единственно что, когда Ллеран поднимается встать с кровати, Дравен обнимает его за бёдра, прижимается щекой к спине. Страх сдавливает ему горло — сейчас «Нереварин» исчезнет, а с ним и единственное, за что можно было держаться. Последний раз — отчаянный, горько-сладкий, словно они не узнали уже друг друга так близко, как иным не удаётся за несколько лет. Ллеран предлагает ему идти вместе, но Нэлс отказывается: знает, что будет обузой и неверным союзником. — Ты не успеешь, всего сразу, Нереварин. И в этом нет вины. Ты уже сделал для меня слишком много, — говорит он напоследок. Когда Ллеран закрывает дверь в комнату, купленную на несколько месяцев вперед, то едва удерживается, чтобы не ошпарить всех тех, кто на него пялится. Люди и меры, впрочем, исчезают сами — в глазах у Атераса ничего нет, кроме смерти. Кто бы ни заставил его наконец поверить, дурную службу он сыграл для всех, потому что нет милосердия в запятнанном сердце. Нереварин здесь; Неревар возродился, возможно — но хотел ли кто-нибудь жизни для того, кто мог быть озлоблен за предательство и боль? Впереди — Турейнулал и Святилище Безумных Снов, что в Мамее. Впереди — Одросал и Веминал. Ллеран чувствует себя вполне готовым. Кто-то уже сделал ход его фигурой, но фигура становится колючей, ранит игроку пальцы, и доска скоро станет липкой и скользкой от крови. Ветер улёгся; в красной пыли, лежащей ковром, остаются тяжёлые следы.