There's a fire In my veins, The desire Causes pain, I will say it Again: There is so much love in me…
Линдси намного сильнее его, намного сильнее всех их — лишь она может взять его за руку, пробежаться по тонкому экватору мысли (путешественник! волшебница!) и соскользнуть с него прямо в объятия Эду. И одно ее прощение равняется всем предвещанным пыткам, и в отблесках ее волос сияют все весенние рассветы, и когда улыбка подчеркивает ее несимметричное, но такое родное лицо, Эд каждый раз читает про себя бегло сто тридцатый сонет — как лучшую оду милому несовершенству. …когда появляется Павел, Сноуден сначала не предает этому значения. Потому что не смотрит интервью и не роется в архивах, будто продукт и сам сказать способен все нужное и желаемое о создателе. Работа программиста требует повсеместного упрощения; усложняют все лишь информаторы. …эти глаза движутся подобострастно. Роговичная пленка держит собою густую, горячую тьму, густая, горячая — кофе (подумал сначала Эд, и никогда больше так не ошибался); неотточенный английский филигранно выпирает, рождая ржавый ритм — когда Павел говорит о Сноудене (только тогда: «бойся» — приказ?); и у Сноудена были фанаты, рабы воли, что проходит тотчас, как приходится пожертвовать собственной монетой, — но к Павлу применялось без исключений и правил одно только острое «но». — Революция превратилась в ходовое слово, — Павел смотрит на Сноу так голодно, будто исцеловал бы ему колени — без лишней боли, выжженной кожи и прочего дьяволического, но нагло надругивая рассвет (преломляя лучи до дисперсии) — и оттого Эду лишь теснее (и хочется). Он расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. Архитектора так возбуждают иллюзии. Он на них истину строит. — Я с вами совершенно согласен. Тьма или радужный хаос — та же оптическая агония. Линдси привносит им дынный чай, «лишняя учтивость, необязательные услуги» — читает по скулам и легким шагом испаряется за дверь; надеясь на Сноу. У Сноу болит серце и легкие, окно закрыто (холод и ветер), одеколон Павла — терпкий и так удушает пространство. — Можно я пересяду поближе? Господи, как же Сноу Его хочет. Одного доверия недостаточно, чтобы Эд попросил аудиенции в собственной квартире, — и Павел чувствует это нутром, и только он входит в обитель спокойствия (Линдси!), его деструдо взрывается и полнит собой каждый угол, ища уязвимость тенистыми лапами — Линдси Миллс кажется милой. Павел даже не рассказывает ей (кармически) о намерениях. — Вы уже оценили новый альбом Depeche Mode? — Лучшие — So Much Love и Eternal. — Вы сильно изменились после Церматта*. — Вы смотрите мой инстаграм? — Линдси иногда это делает. Говорит, вы прекрасный фотограф. Сбитая павлова спесь уже стоит не так дорого. «От аскета до либертена один шаг», — выводит правило Павел, Сноу откладывает очки и припадает к его губам («Боже, почему мне совсем не стыдно?») — Бога тут больше нет. Руки Архитектора слишком холодные. И — он не переходит грань. — Вы очень сильно изменились. Сноудена охватывает больная, тупая тоска. — Еще увидимся, Сноу. «Да», — к сожалению. Когда Эдвард входит на кухню, он застает Линдси статичной. — Что там было? — Таинство, — Сноу жестоко улыбается — шутит, — но продолжает: — Ничего особенного. Мы смотрели на наши звезды. — Их видно на белой стене? — Нет, конечно. Но если бы там было небо… Линдси тревожно заправляет волосы за ухо. «Может, я даже сломаю обоих». За Павлом закрывается дверь.You can forsake me, Try to break me, But you can't shake me — No! You can despise me, Demonise me, It satisfies me, So — There is so much love in me!