***
Понятие «свободы» и её наличие в жизни каждого человека беспокоило людей столетиями, если не тысячелетиями, и с каждым веком данная тема являлась всё более животрепещущей. Казалось бы, со временем общество становится терпимее: разрешаются более откровенные наряды, более фривольное поведение, даже однополые отношения уже не кажутся чем-то из ряда вон выходящим, а духа свободы люди как не ощущали, так и не ощущают. А может быть, просто не желают его испытывать? Или не до конца понимают, что же это такое? Есть и те, кто попросту его боится, но, к сожалению, таких слишком мало. А меж тем — подобное восприятие свободы в какой-то степени самое правильное. Те же, кто бьёт кулаками в грудь, утверждая, что хочет быть свободным, что без правил жить будет куда проще и веселее, видит окружающий мир искажённо идеальным через розовые стёкла очков, потому что только в безупречном мире свобода не повлечёт за собой катастрофу. «Да ладно, какие могут быть проблемы?» — возмутится носитель розовых очков, щёлкнет пальцем, и завеса правил, законов и морали рассыплется в пыль. И наступит свобода. И позавидуют ныне свободные несвободным, потому что подобный дар получат не только хозяева розовых очков, но и все остальные. К примеру, вон тот педофил, что сидел в тюрьме за изнасилование пятнадцати детей, или вон та прекрасная молодая леди, что застрелила своих родителей, желая стать единственным и полноправным хозяином нажитого её матерью и отцом имущества. Вы скажете: «Ах, этих людей выпускать нельзя!» То есть свобода давалась бы не всем? Какая-то несвободная свобода, вам так не кажется? «Но они же ненормальные люди, предоставлять им такую роскошь нельзя!» Кто сказал? Кто сказал, что они ненормальные? Вы сказали? Общество сказало… Общество решило… Общество придумало… И поставило условия. Да, условия эти не беспричинны, НО… Условия есть условия, так или иначе они нацелены на уничтожение свободы и ущемление того, что может сделать человек. Разве странен тот факт, что люди способны не только на хорошее? Кому-то нравится вязать, а кому-то убивать. И убивать себе подобных. В общем и целом Свобода — это мечта, которой не стоит сбываться. Лучше думать о ней, слагать оды, писать стихи или жаловаться друзьям на то, что Вы скованы узами с семьёй или любимым человеком, что задыхаетесь в этом мире и не знаете, как жить дальше. Никто не задумывается о том, что наступи желаемая свобода, и задыхаться уже будете вы от неё. Не от собственной, конечно, а от свободы окружающих вас людей. Благо, некоторые довольствовались Иллюзией свободы. Совсем не обязательно быть свободным, чтобы чувствовать себя таковым. Шут знал эту простую истину и никогда не стремился бороться с отлаженной работой мироздания. Вместо того, чтобы ломать правила, идти против закона и навязывать окружающим своё личное мнение о происходящем, как любили это делать полусумасшедшие бомжи, что бегали по улицам города с табличками, на которых краснели надписи «Бог есть», «Мы за свободу» и «Инопланетяне среди нас». Шута не волновало, насколько плохо жилось его соседям, парню по другую сторону улицы или продавщице из дома напротив. Пусть они будут хоть трижды несвободными, Шут был не таким. У него имелась одна маленькая уловка — классическая музыка. Слушая работы известных композиторов прошлого, он закрывал глаза и проникался яркой и многогранной мелодией, так не похожей на тусклые однообразные холодные проигрыши, которые гордо именовались музыкой в современном мире, по сути своей ею не являясь. Каждый раз, услышав подобный музыкальный «шедевр», Шут вздрагивал, внутри него закипала лютая ненависть к окружающим и страшное разочарование в этом мире. Он мог простить убийство, фанатизм, воровство, растление малолетних, наркотики, проституцию и некрофилию. Но ужасной музыки простить не мог. Шут часто думал о том, что родился не в свой век, и очень расстраивался по этому поводу. Но когда в руках его появлялась старая пластинка с классической музыкой, коих у него была целая коллекция, когда Шут бережно вытаскивал чёрный плоский диск из бумажного конверта, осторожно ставил его на старый граммофон и включал музыкальное устройство, все разочарования и душевные метания уходили на второй план. Шут растворялся в музыке, начиная мурлыкать её себе под нос, а иногда даже пританцовывая. Вдохновляющая мелодия заполняла собой убежище Шута с первыми лучами солнца и замолкала лишь с закатом, но сегодня из-за того, что слуга заснул только под утро и провалялся в постели больше обычного, музыка заиграла с большим опозданием. Шуту оставалось лишь надеяться на то, что его госпожа не разгневается из-за подобной заминки. Подумав об этом, он нежно улыбнулся, как улыбался каждый раз, когда вспоминал о госпоже, подхватил поднос с завтраком и вприпрыжку направился на аудиенцию к королеве. Комната госпожи, естественно, была запечатана под семью замками, и чтобы добраться до неё, следовало постараться. Первым испытанием был электронный замок. Ничего особенного? А между прочим, очень трудно держать тяжёлый старый серебряный поднос в одной руке, тогда как ладонь второй прикладывать к его панели, дабы компьютер считал отпечатки пальцев и решил, открываться ли перед обладателем подобной ладони или нет. И можете не сомневаться, Шута замок впускал исправно и без лишних хлопот. Двери, исполненные в виде стены, на которой висело несколько натюрмортов, раздвинулись и пригласили своего хозяина внутрь. Не думайте, что прямо за дверью Шута ждала его королева. О нет, чтобы добраться до её комнаты, слуге предстояло преодолеть тёмный извилистый коридор, который к концу опускался на несколько этажей под землю и вёл в тёмный холл, от которого отходило несколько железных дверей. В особенные дни за каждой из них жил определённый король Шута, сейчас же старое задание слуги подходило к концу, поэтому занята была лишь одна Особая комната. Но и она к сегодняшнему вечеру должна была опустеть. Это радовало Шута, но и немного печалило. Но вторую эмоцию показывать кому-либо слуга не собирался. Шут всегда должен улыбаться своей королеве или королю — это непоколебимое правило. Дверь в комнату королевы была массивной, старой и без намёка на электронику: самые обыкновенные старые засовы, цепь и амбарный замок становились преградой между слугой и его королевой. Преграды, которые Шут всегда преодолевал без труда. Открыв дверь, он шагнул в кромешную тьму, что таилась за ней, ловко нашарил одной рукой выключатель и щёлкнул им. Вспыхнул свет, который в первую секунду ослепил как Шута, так и королеву, что уже успела проснуться. Она застонала и закрыла свои глаза руками. Шут же аккуратно прикрыл дверь, после чего подошёл к кровати, как всегда поставил поднос с едой на прикроватную тумбочку, а сам сел на край голого матраса и посмотрел на госпожу. Она ещё не знала, что сегодня им придётся расстаться, а у Шута не поворачивался язык рассказать ей об этом, ведь королева наверняка расстроится, а возможно, и расплачется! Шут бы этого не вынес. Он терпеть не мог королевских слёз. Королевой оказалась белокурая молодая девушка, на вид которой было не больше двадцати пяти, худенькая и с белоснежной, почти прозрачной кожей. Привыкнув к яркому свету, интенсивность которого увеличивали сотни больших и маленьких зеркал самой различной формы и в самых необыкновенных исполнениях, что висели на стенах и потолке этой комнаты, королева заметила Шута и издала что-то вроде стона. Слуга в ответ учтиво поклонился и кивнул в сторону подноса. Девушка не пошевелилась, внимательно наблюдая за каждым движением своего похитителя. Сегодня она не была прикована к кровати, это не могло не радовать, но королева прекрасно знала, что в нынешнем состоянии далеко уйти ей бы всё равно не удалось. Шут вновь терпеливо указал на поднос, и снова королева стойко это проигнорировала. Она не хотела есть. Не то, что сготовил этот извращённый ублюдок! Девушка не знала, сколько прошло времени с того момента, как она впервые очнулась в этой комнате. Здесь не было ничего, кроме кровати, тумбочки и сотни зеркал. Правда, иногда в комнате появлялась ещё и камера. Старая и массивная. Шут обычно ставил её на большую треногу прямо напротив кровати королевы, предварительно раздев девушку и приковав её к постели. То, что следовало после, вспоминать королеве не хотелось, но и забыть подобное было уже невозможно. Как только на камере нажималась кнопка записи, наигранная учтивость Шута куда-то испарялась. Всё то, что он прятал и сдерживал в себе, вылезало наружу, демонстрируя в худенькой фигуре извращённого ненасытного садиста. И тогда в ход шли самые разнообразные предметы и приспособления, унизительные позы и кошмарные ощущения, которые, по словам Шута, должны были доставить королеве неописуемое наслаждение. Должны, да не обязаны. Результатом подобных съёмок были вырванные ногти на руках и ногах девушки, гвозди, торчащие из коленных чашечек, многочисленные ссадины, синяки и глубокие раны, что появлялись на теле королевы в изобилии и которых с каждым днём становилось всё больше. Единственным живым местом на теле девушки оставалось лицо, портить которое, видимо, было не слишком эстетично. Любая другая на месте королевы уже на второй день рыдала бы в три ручья и умоляла отпустить её. Но не Белая королева. Она знала, что всё это бесполезно и отпускать её никто не собирается. Она знала даже то, что рано или поздно её убьют. И в какой-то степени уже смирилась с этим. Девушка три раза пыталась покончить жизнь самоубийством. Один раз хотела повеситься на разорванных и скрученных в толстую верёвку простынях. После чего на её кровати не осталось ничего, кроме матраса. Несколько раз она разбивала зеркала и осколками перерезала себе вены, что привело к наручникам и кандалам на её руках и ногах. Ей чётко дали понять, что умирать от собственных рук она права не имела. Ей оставалось терпеть постоянные истязания и ждать, когда же она надоест своему Шуту. Королева всячески провоцировала его поскорее избавиться от себя. Кто-то может сказать, что она ненормальная, что до самого конца надо надеяться на лучшее. Но Королева была реалисткой, королева была сильной, пусть и молодой и совсем неопытной девушкой. Как-то она даже попыталась убить Шута. Теперь она не могла ходить. Он перерезал её сухожилия. А всё тело так ломило от постоянных побоев, что и шевелиться ей уже было крайне трудно. Но протест, что даже после стольких пыток не потух в её взгляде, не давал Шуту покоя и, безусловно, восхищал его. Так и не дождавшись того, что королева соблаговолит позавтракать, Шут вышел из комнаты, а уже через минуту вернулся с привычной камерой, установил её на привычном месте и привычно вернулся к кровати. Это могло значить лишь одно. Королева судорожно вздохнула и тихо заплакала. Беззвучно и сдавленно, будто даже в таком положении всё ещё стеснялась слёз, всё ещё пыталась выглядеть сильной, пусть и понимала, что всё это бесполезно. Возможно, дай она волю своим эмоциям, ей бы стало легче. Но она не могла. Она всегда всё держала в себе. Всю свою жизнь. И именно этим в своё время и привлекла к себе внимание Шута. Каждое действие слуги тем временем сопровождалось до боли знакомой холодной улыбкой, от которой королеве всегда становилось страшно, пусть она и не признавалась в этом даже самой себе. Камера начала записывать. Шут без стеснения забрался на кровать и без труда разложил королеву на матрасе так, чтобы разглядеть её можно было во всей красе. Она даже немного сопротивлялась, насколько хватало сил, попеременно всхлипывая и вздрагивая, когда ощущала прикосновения Шута на своей шее, животе и бедрах. Ноги не слушались свою хозяйку, зато подчинялись её слуге, который выудил из-за пояса верёвку и в два счёта привязал щиколотки девушки к её бёдрам, а затем раздвинул её длинные худые ноги так широко, чтобы камера смогла запечатлеть Всё. Королева глухо выдохнула. Сколько бы её ни снимали, сколько бы извращений ни делали с её телом, привыкнуть к этому было невозможно. — Ну же, не будьте так холодны со мной, госпожа, — прошептал Шут пленнице в самые губы, усаживаясь между её ног и всматриваясь девушке в глаза. Он делал так каждый раз, желая уловить в её взгляде отчаянье или страх, но ни того, ни другого не получал. Пусть ярко-голубые глаза блондинки были наполнены слезами, взгляд её был злой и по-прежнему высокомерный. — Ничтожество! — прошипела она, попробовав пнуть своего насильника коленкой в плечо, но удар оказался очень слабым и вряд ли хоть чем-то повредил её слуге. Шут улыбнулся, как улыбаются воспитатели детских садиков, спокойно и даже ласково, затем облизнул указательный и средний пальцы и их влажными подушечками начал мягко массировать её клитор, заставляя его твердеть и приобретать насыщенно-бордовый оттенок из-за приливающей к этому месту крови. Королева, тихо выругавшись, попробовала ударить слугу повторно. Тогда он резко навалился на девушку и начал тереться о её клитор уже пахом. Это было неприятно и больно, но терпимо. Королева знала, что это только начало, а самое «интересное» ждало её впереди. Не прекращая тереться, Шут, ловко изогнувшись, начал нежно облизывать плоский живот королевы, медленно добрался до небольшой груди и помассировал молочные соски, своими прикосновениями заставляя их затвердеть. Мимолётные ласки действительно были приятны физически, но при этом вызывали у королевы жуткое отвращение. Она знала, что каждый раз Шуту было важно, чтобы она возбудилась, но довести девушку до этого состояния самостоятельно у него не получалось, поэтому заканчивалось всё неизменно горьким поцелуем, вследствие которого в её рот попадала маленькая таблетка. После неё и наступал настоящий кошмар. Наверняка это было что-то из разряда афродизиаков, потому что королева тут же становилась мокрой и тело предательски отзывалось на всё, что бы ни делал Шут. Этот наркотик в десятки раз увеличивал чувствительность королевы. Но работал он не только в плане удовольствия, но и в плане боли. Как девушка и думала, тратить слишком много времени на предварительные ласки Шут не собирался, уже через пару минут он припал к губам королевы и протолкнул своим языком ей в рот противное лекарство. Пленница смиренно проглотила таблетку, понимая, что, если не сделает этого, будет только хуже. Наркотик подействовал почти моментально, создавая в голове королевы некую лёгкость и затуманенность, а всё тело превращая в одну цельную эрогенную зону. Под влиянием наркотика чувственные поцелуи Шута уже не казались такими противными, равно как и пальцы, что ласкали её грудь. Внизу живота внезапно стало очень горячо, всё тело девушки покрыла холодная испарина, дыхание сбилось, а взгляд потух. Увидь она себя со стороны, и королева пришла бы в ужас. Цельная маска полного равнодушия, что покоилась на её лице, у любого нормального человека вызвала бы панический страх. Лишь Шут, по-прежнему улыбаясь, насиловал свою жертву, облизывая уши и шею своей королевы, кусая хрящики и её ключицы и оставляя на светлой коже яркие засосы. Сквозь неприятные ощущения в районе лобка всё больше проскальзывали оттенки удовольствия, которые появлялись, конечно же, под влиянием наркотика, из-за чего с побледневших губ госпожи то и дело слетали холодные, безэмоциональные стоны. Шута они безумно возбуждали, поэтому слуга тёрся о девушку куда интенсивнее, иногда издавая тихие стоны и фырканья и от перевозбуждения беспощадно кусая грудь королевы до крови. Укусы были особенно неприятны, когда зубы Шута смыкались на её сосках. Обычно он был более или менее аккуратен с самыми чувствительными зонами, но сегодня не особенно церемонился. Королева, запоздало реагируя на боль, хныкала, но, продолжая находиться под дурманом наркотика, не особенно понимала, что в действительности ощущает и из-за чего, собственно, по её щекам текут слёзы. Вдоволь поглумившись над грудью пленницы и оставив на ней несколько особенно глубоких и теперь кровоточащих ран, Шут снова припал покрасневшими от крови губами к губам королевы, запуская тонкие пальцы в её длинные волнистые волосы и безжалостно выдирая их. Одновременно с этим слуга толкнулся в девушку последние несколько раз, резко выгнулся и, вздрогнув всем телом, захлебнулся в собственном стоне. «Как странно, — сквозь затуманенное сознание подумала королева. — Он кончил, хотя у него даже не встал? — думалось ей. — У него вообще, кажется, не встаёт, ведь сам он ни разу меня не…» Шут слез с девушки, тяжело дыша и подрагивая. Его дыхание сбилось, а капюшон с тремя длинными хвостами с бордовыми помпончиками на их концах съехал ещё ниже, закрыв лицо слуги окончательно. Возможно, это и к лучшему. Наконец-то королева перестала видеть его улыбку. Как ни странно, но от этого ей стало намного легче и даже спокойнее. Слуга тем временем подошёл к большому подносу, поднял полукруглую крышку, которой был закрыт завтрак, и из небольшой корзинки, которая неизменно всегда стояла по соседству с блюдами для королевы, вытащил большой чёрный вибратор. «Наверное, он импотент!» — пришла к выводу девушка и нервно захихикала. Слуга, не обратив на это хихиканье никакого внимания, не колеблясь, облизнул сначала самый кончик искусственного члена, а затем начал обильно покрывать своей слюной его толстый ствол. Делал он это умело и явно смакуя, облизывал старательно и с вкусным причмокиванием. Наблюдая за всем этим, королева невольно возбудилась сильнее и даже поймала себя на мысли, что хочет ощутить этот предмет внутри себя. И Шут не заставил её долго ждать. Вдоволь наигравшись с «игрушкой», слуга приставил головку искусственного члена к истекающему смазкой влажному влагалищу девушки и вогнал предмет до основания одним резким сильным движением, не беспокоясь о том, что может повредить нежные ткани пленницы, и не нежничая с королевой. Девушка тут же пожалела о своём желании познакомиться с вибратором поближе, взвыла и выгнулась от жгучей боли. На глазах её выступила новая порция слёз. Пальцы вцепились в матрац с такой силой, что побелели костяшки. Не успел пройти первый приступ кошмарной боли, как вибратор из неё аккуратно извлекли, а затем вогнали повторно. И снова. И опять. И ещё. Заставляя кричать и молить о смерти, шипеть проклятья и думать о том, когда же закончится этот кошмар. Но даже в таком состоянии королева заметила, как рука Шута в какой-то момент нырнула в его штаны. «Дрочит, сука? Он дрочит, причиняя мне такую боль?!» — Девушка вновь взвыла, но, кажется, больше от обиды, чем от боли. Ну почему она такая слабая? И тупая?! Почему не обратилась в полицию ещё тогда, когда впервые столкнулась с ним?! Потому что он показался интересным… Она же знала, что он ненормален?! Но это в нём и привлекало… Она же чувствовала исходящую от него опасность?! И сходила от этого с ума… Так почему же? Почему в результате все получилось именно так?! — Потому что дура… — прошептала королева себе под нос, чувствуя, как ей становится хуже, перед глазами всё плывёт, а к горлу подкатывает комок. Жуткая боль мерно наполнила собой девушку до краёв, превратив её в соломенное чучело, напичканное гвоздями и динамитом, который вот-вот должен был рвануть. Матрас под королевой меж тем стал влажным от крови, что уже сочилась из её влагалища. Она пачкала грубую ткань, впитываясь в и без того грязный, от и до заляпанный кровью матрас. От него исходил жуткий запах, который пленница давно перестала ощущать, но сейчас, когда свежая кровь попала на грубую ткань, девушка вспомнила, насколько отвратительна её кровать. Раньше бы она никогда не позволила себе даже просто жить по соседству с подобной вещью, но теперь даже при большом желании не смогла бы с неё слезть. После контрольного особенно болезненного толчка садист наконец извлёк из девушки своё орудие пыток и покрутил его в руках. Силиконовый член приобрёл красноватый оттенок и теперь блестел на свету от обильной влаги. Насильник наклонился к нему ближе и втянул ноздрями исходящий от него запах крови, смешанный с запахом самой королевы, а затем начал поспешно слизывать с вибратора её кровь. Королеву, что невольно увидела это, чуть не стошнило от подобного зрелища, и она поспешно отвернулась, ощущая, что первостепенный дурман от наркотика отступает и реальность вновь начинает давить с кошмарной настойчивостью и настырностью. Ей уже было всё равно, когда руки Шута вновь оказались на её коленях. Слуга одним ловким движением перевернул королеву на живот, заставив её сесть на колени и вжав её миловидное личико в матрас. Девушка вновь ощутила головку силиконового члена, но уже у своего заднего прохода. Здесь пленница не выдержала и, даже осознавая, что ничем себе не поможет, всё же тихо-тихо прошептала: — Не надо… Вибратор проник внутрь хрупкого тела, раздирая только-только восстановленные после прошлого насилия ткани, причиняя жуткую боль и заставляя свою жертву кричать в голос. Болезненные толчки не прекращались до тех пор, пока искусственный член не оказался в девушке полностью. Лишь тогда Шут оставил её в покое. Он слез с кровати, взял небольшой фотоаппарат, что также всегда лежал в той самой треклятой корзинке. Далее следовала небольшая фотосессия, в процессе которой Шут несколько раз переворачивал и менял позы девушки, не заботясь по поводу того, какую боль она при этом испытывает. Ей было стыдно. Ей было невыносимо плохо. Она хотела умереть. Но ещё больше желала смерти этому подонку. Словно бы услышав её мысли, Шут, внимательно вглядываясь в глаза жертве, нажал на маленькую кнопку на искусственном члене, и тот завибрировал. Тихий скулёж со стороны королевы оставил Шута равнодушным. Он лишь усмехнулся, вытащил из кармана тонкую прозрачно-бежевую перчатку, закатал рукав и натянул её на правую руку. Королева даже думать не хотела о том, что же слуга собирается делать дальше. Хотя действия Шута и стали для неё очевидными, как только пальцы руки, облачённой в перчатку, начали аккуратно массировать её припухший клитор, доставляя мимолётные приятные ощущения, что тут же утопали в бесконечной боли. Когда в девушку проник указательный палец, она его почти не ощутила. Когда присоединился второй, доставило дискомфорт. От трёх пальцев было уже больно. Четыре — прибавили к и без того невыносимой боли жуткую резь. Когда вся кисть Шута оказалась в её влагалище, королева уже поняла, что жить ей осталось недолго. Да, именно. Это конец. Её муки должны были вот-вот закончиться. Но перед смертью девушке было суждено испытать самую кошмарную боль за всю её жизнь. Искусственный член всё ещё вибрировал внутри её тела, когда рука Шута пусть и осторожно, но всё же крайне болезненно начала проникать всё глубже в королеву, касаясь пальцами внутренних органов, сжимая их и заставляя девушку уже не кричать, а тихо скулить. От криков её голос охрип. Из остекленевших глаз всё ещё шли слёзы. С уголков губ стекала слюна. Пальцы Шута вцепились в плоть жертвы и резко рванули на себя. Последний крик был истошным, но очень тихим, а немой ужас так и застыл в глазах уже мёртвой девушки. — Моя королева… — прошептал Шут, извлекая свою окровавленную руку из разорванного влагалища своей пленницы. — Прощайте…***
Найт проснулся, без охоты открыл глаза и огляделся. Странное чувство… Немного поразмышляв, парень понял, что отлежал себе одну руку. Точнее отлежал её ему рыжий-рыжий-конопатый, который, вцепившись в несчастную конечность своими двумя и уткнувшись в неё носом, дрых без задних ног. Невыносимо странное чувство… Найт, стараясь не разбудить Дэя, осторожно освободил руку из его объятий, сам сел на кровати и огляделся повторно, словно бы не понимая, где он находится. Пусть в этой квартире брюнет жил уже довольно длительное время, почему-то сейчас она казалась ему совсем чужой и тусклой. И эти журналы, что валялись на журнальном столике, никогда не были Найту интересны, и вон та ваза кажется до ужаса уродливой, и почему в комнату попадает так много солнечного света? Это же уму непостижимо! Брюнет поспешно слез с кровати и занавесил все окна. Шторы оказались светлых тонов и слишком тонкими, чтобы полностью поглощать попадающий в комнату свет, что разозлило Найта ещё больше. И зачем только он повесил подобные шторы в свою комнату? — Какая-то чертовщина, — пробормотал себе под нос парень, потерев виски и пытаясь собраться с мыслями. Получилось плохо. Тогда Найт добрался до ванны, включил холодную воду и без промедлений сунул голову под струю ледяной воды. Как ни странно, но помогло. Мысли, что роились в его голове, стали более чёткими и последовательными, быстренько складываясь в одну чёткую картину, от которой по спине парня побежали холодные мурашки. «Постойте… так я же…» — ахнул он мысленно. Вслух же сказать что-либо он так и не решился. Вместо этого брюнет размотал свою шею и руку. На руке по-прежнему ничего не было, хотя болеть она и не прекращала. Правда, теперь эта боль казалась чем-то почти родным и совсем не из ряда вон выходящим. Очертания на шее также Найта больше не пугали. Потому что теперь он знал Всё. «Глупость… как такое могло произойти… как я мог?..» Обдумывая всё это, парень буравил взглядом собственное отражение, и оно ему отвечало тем же. «Произошли какие-то сбои? Никогда раньше я о подобном даже не слышал, — размышлял Найт, чуть хмуря лоб, — чтобы всё получилось так внезапно… я мог и спятить… но не спятил… а это главное. Но всё же… это странно. Но и на руку мне. Я могу победить прямо сейчас. Или сказать о возникшей ошибке? Нет… Наоборот, надо поскорее выйти, до того как кто-либо заметит её! Об ошибке будет куда выгоднее умолчать. Верно же?» — Верно же? — повторил он вслух, и отражение лишь пожало плечами. Почему бы и нет — говорил этот жест. Что ж. Найт вздохнул поглубже и вернулся в комнату. Рыжее чудо уже проснулось и растерянно оглядывалось по сторонам в поисках Найта. Когда никого обнаружить не удалось, на его конопатом лице всего на секунду проскользнул страх и тревога, но почти тут же брюнет был замечен, и рыжий, искренне этому обрадовавшись, кинулся к нему: — Как ты себя чувствуешь? — с ходу спросил он. «Чёрт, а он здорово играет. Я даже готов поверить в то, что он действительно беспокоился. Хотя… чушь какая», — хмыкнул Найт мысленно. — Послушай, — тем временем произнёс он вслух, — я не люблю тебя. Более того, ты мне даже не нравишься. Ты не красив, не умён, и что-то в тебе меня настораживает, наши отношения не могут продолжаться. Так что прости, но не мог бы ты уйти? Рыжий на секунду встрепенулся, а затем смачно выругался, но Найта это уже не беспокоило. Всё вокруг него поплыло и начало медленно растворяться в пространстве. Тело же его словно подцепил какой-то невидимый крюк, который с поразительной силой и скоростью потащил парня куда-то вверх, а в следующую секунду вспышка, свет софитов, и мужчина в синем камзоле, голубом цилиндре и с прозрачным зонтиком в руках воскликнул: — Дамы и господа! — обратился он к огромной многотысячной толпе. — Леди и Джентльмены! — В ответ на его крики послышался шквальный гул. — Месье и мадмуазели! Ликуйте! И выкрикивайте имя нашего победителя! Наш многоуважаемый На-а-а-а-а-айтарус Ма-а-а-а-а-акк!!!