Jedem das Seine

Я часто вспоминаю наши счастливые моменты. И с той же частотой нахожу себя заплаканным. Слабость? Да. А еще никчемность, жалость и глупость. Но глупость, не сравнимая с той, какую я проявил 20 лет назад. Когда мы расстались. Вы знаете, что это страшно? Терять человека: его тепло, близость, душу, голос, руки, запах. Но еще страшнее потерять, не пытаясь удержать. Именно так я поступил. Тогда казалось, что я должен сохранить хоть каплю самоуважения, каплю стойкости. Думал, что раз Эвен выкинул меня из жизни, то я тоже смогу, что он не заслужил моих страданий. Я ошибался. Чертовски ошибался. И только сейчас понял, что гордость – сука еще больше, чем любовь. Не выпытывал из него, почему он так ведет себя, не спрашивал, почему у него такой «зеленый» вид и все ли хорошо. Не заваливал вопросами. Держался на расстоянии и ждал. Чего? Уже не знаю. Наверное, пока Эвен насладится свободой. Он ведь никогда не любил, если из-за биполярности я начинал больше жалеть его. Возиться как с ребенком. И во время депрессий свобода всегда помогала ему. Я незримо находился рядом, но не запирал в клетку. Это было спасительной комбинацией. Но любая комбинация имеет неточности. Вам, наверное, интересно, позвонил ли он мне тогда? Да. И именно этот звонок стал самой огромной глупостью моей жизни. Ведь я не понял. Так, блять, и не понял, что с моим Эвеном. Я не спрашивал причины расставания – думал, что он и так все ясно показал своим отношением. А ведь Эвен умирал. Он умирал буквально, и его головная опухоль убивала его клетки каждый день, минуту, секунду. Каждое утро он ходил на капельницы, где его накачивали, чем только можно. Поэтому Эвен ходил зеленого цвета. Алкоголь не был причиной тогда. А я не был достаточно внимателен. Разговор был тяжелым. А у меня началась истерика. ― Привет, как ты? ― раздался такой любимый бархатный голос, и на глазах младшего уже блестели слезы. ― Просто скажи мне, ― и он даже не стал скрывать, что плачет, не заполнял горькие паузы, ― Ты правда остыл ко мне, Эвен? На том конце провода густела тишина. Секунда, десять, минута… И перед глазами уже чернело, предсказывая скачущее давление. ― Эв… ― Исак, мы не нужны друг другу больше, ― прозвучало наигранно уверенно, и в Исаке зажегся огонь боли. ― Не нужны? ― он почти сразу стал кричать, ― Да во мне живут твои молекулы, как и мои в тебе! И ты нужен мне, порой больше, чем собственное отражение в зеркале. Ты приручил меня, ты сделал мои жизнь лучше, чем когда-либо и уходишь?! ― Исак… ― А я как ебанный зверь заперт в клетку под твоим именем. Как, сука, ебанная собака! ― дикий рев, действительно звериный, мертвым звоном стоял в ушах Эвена. Но через беззвучные слезы он все-таки прошептал: ― Исак. Я прошу тебя. ― Что ты еще хочешь… ― просто плачь и боль отвечали за него. ― Запомни. Слушаешь? ― Да. ― Jedem das Seine. Через секунду гудки разрезали воздух. Я сходил с ума, когда Эвен куда-то уехал, не отвечал на звонки, смс. Никто не знал, что с ним. Ни единая душа. Даже его родители, Соня, друзья детства – никто. А когда я узнал про опухоль и то, что его не стало, слег в психиатрию. Не знаю, как смог оттуда выбраться. Да и, наверное, только фактически выбрался. Но, Jedem das Seine, да, Эвен? Я никогда не забуду эту фразу. И ей никогда не стереться с моего тела. И я повторю ее перед тем, как выстрелить себе в висок. Потому что ты погиб, а я просто медленно гибну вслед за тобой. И мне не нужен никто другой, Эвен. Jedem das Seine*.