Я в порядке, как всегда

      Существует не так много вещей, которые могли бы остановить Дейва Дука. И даже когда казалось, что здесь остается только смириться, он все равно добивался своего. У него крепкие кулаки, хорошие мозги и удача в кармане. Сама судьба старается не мешаться у него под ногами лишний раз.       Но сейчас он был совершенно бессилен. Его враг неуловим и коварен — такого не отколотишь после школы и не запугаешь ничем. Он вился вокруг него, забирая и разрушая самое дорогое и сокровенное для Дейва. То, что он так долго и терпеливо оберегал.       Эрин умирала.       Она не ходила в школу, а целыми днями сидела в квартире и играла на фортепиано. У нее закончились слезы, и сил оставалось совсем немного. Она почти ничего не ела, очень мало спала и только играла, играла и играла “Реквием” Моцарта, исполняя его для себя.       Впервые в жизни Дейв пожертвовал своей учебой ради чего-то еще, и все эти дни, бесконечные, пропитанные ароматом лаванды до тошноты, он проводил вместе с подругой, нередко оставаясь в ее квартире на ночь.       Это он уговаривал Эрин хоть немного поесть и выпить горячий чай с лимоном. Это он брал ее на руки и относил от пианино в кровать, садясь рядом и ожидая, пока она заснет. Это он дул на ранки и перебинтовывал тонкие руки, из которых постепенно рвались наружу побеги.       Это все был он, славный и правильный Дейв Дук.       Здоровый и сильный как всегда.       Ее мать целыми днями пропадала в церкви, молясь за дочь и за Дейва. Она понимала, как больно Эрин видеть ее и понимать, что она оставляет мать совсем одну. Как ее мучает чувство вины, и потому она приняла такое непростое решение — пореже попадаться ей на глаза. Она приносила последние дни рядом с дочерью в жертву ее покою и надеялась, что поступает правильно.       И только когда Эрин ненадолго забывалась сном, то она садилась рядом с ней, слушала дыхание своей девочки и подбирала все-все крохотные лепесточки, что лежали на кровати.       Всей общиной они вымаливали у Бога облегчение страданий бедняжки, утешение для ее боли, и… оно было.       — Он опять приходил, — прошептала Эрин, с трудом двигая пересохшими губами.       Это уже… кто знает, десятый или тринадцатый день ее болезни. Она задыхалась, стонала от боли, когда ее кожу разрывали цветы, лезущие изнутри, но еще держалась. Она всегда была очень крепкой, что бы ни происходило вокруг.       Дейв ниже склонился над ней, смотря на закрытые глаза подруги, бледную кожу и запекшуюся кровь у мочек ушей.       — Кто?       Эрин сделала вдох, собираясь ответить, но вдруг передумала. Ее грудь неровно опустилась, а губы вдруг слегка изогнулись в улыбке. Она привыкла скрывать и молчать о своих тайнах и даже сейчас могла спокойно оставить миллион закрытых загадок, на которые никто никогда не найдет ответов.       — Он, — только и прошептала в ответ она и медленно подняла веки.       Зеленая радужка стала ярче, чем обычно. Даже в ней теперь проглядывались крошечные, сиреневые крапинки. Сами глаза ввалились в глубь черепа от истощения, кожа вокруг них покраснела и собралась тонкими морщинками. Эрин стыдливо опускала ресницы, когда замечала, как подолгу Дейв разглядывает ее. Но сейчас она сама смело смотрела ему в лицо.       И тут почему-то неловко стало Дейву.       — Знаешь, как сложно дышать? — прошептала она, не спуская с него взгляда. — Они растут, прямо здесь.       Тонкая рука с пересушенной кожей коснулась судорожно поднимающейся и опадающей груди. Дейв проследил за ее движением, но ничего не ответил.       — Их лепестки заполняют легкие, — продолжала Эрин, по-прежнему смотря на друга. — Веточки протыкают их и высовываются между ребер. Это так больно, Дейв, ты бы знал…       Она замолчала, и Дук сглотнул. Он представлял себе, как у него в груди распускаются бутоны, как стебли оплетают кости, и листья тыкаются и режут плоть. Он невольно вздохнул, прислушиваясь к себе изнутри и пытаясь понять, не попали ли ему туда проклятые семена.       — Ты не знаешь, каково это, — прошептала Эрин, и уголки ее губ все вытягивались вверх, как будто ее очень забавлял этот странный разговор. — Я так рада… Что ты не любишь меня.       — Я люблю, — тут же возразил Дейв и замолчал.       Он снова вздохнул и снова прислушался к себе — не прорастают ли там цветы, не щекочется ли лепесток в горле, не колет ли ему сердце.       Нет. Ничего.       — Ты слишком разумный для этого, — подвела итог Эрин и снова закрыла глаза.       Остаток вечера Дейв просидел рядом с ней, вслушиваясь в свое дыхание и ощупывая грудь.       Ничего. Внутри было свободно, тихо и пусто. В то время, как у Эрин там цвела лаванда, растущая только из-за Джека Ронтера.       Осмелился бы он на такое? Завести в легких сад ради любимого человека?       Эрин проснулась в глухой час ночи. Мать крепко спала у себя. Дейв неудобно свернулся в кресле рядом с ее кроватью. Тишина давила на барабанные перепонки изнутри, заложило уши. Цветы упорно рвались к воздуху и свету, прорываясь через все препятствия.       Спотыкаясь и хватаясь за предметы, Эрин добралась до пианино и остановилась. Ей не хотелось будить весь дом, тем более, ее близким и так несладко сейчас, и они очень устают из-за нее. Но ей так страстно хотелось услышать музыку, пока она еще могла слышать! Пробежать пальцами по клавишам, пока руки еще подчинялись ей.       У нее осталось так мало времени, но она все же не спешила начать игру. Прислушивалась к тишине дома, не рискуя так резко нарушить ее, вырвать из царства сна маму и Дейва.       — Привет, Эрин.       Она выдохнула, ощутив, как несколько лепестков слетело по ее губам. Обернулась назад и протянула руку, растопырив пальцы.       Слабый-слабый силуэт дрожал посреди комнаты. Можно было принять его за причудливый луч луны, если бы в Сером городе луну и солнце хоть когда-нибудь можно было увидеть.       — Привет, Джек, — в ответ прошептала она.       Она не знала что это — предсмертный бред или реальность. Но что бы это ни было, она радовалась этому. Радовалась, когда вдруг начинала слышать шепот умершего одноклассника. Радовалась, когда замечала его силуэт. Как и при жизни, он действовал осторожно, с опаской, не подходя слишком близко, но и не оставляя ее одну. Он был с ней, не покидая ее ни на один день.       Всю жизнь Эрин не верила в призраков, но боялась их. Но рядом с ним ей не было страшно, ничуть, никогда. Наоборот — становилось легче и спокойно, удушающий аромат лаванды отступал, и даже в груди становилось свободнее.       Сквозь ее ладонь проскользнули бесплотные, тонкие пальцы, и кожу слегка закололо от холода. Он так близко сейчас к ней, почти-почти живой. Чудится ей это, снится ли, но она сейчас счастлива. Счастлива, как никогда при его жизни не была.       — Ты играешь?       Она снова обернулась к пианино, снова заколебалась.       — Я… я не знаю… может быть, — шепотом ответила она. — Я боюсь, это будет слишком громко.       Невесомые прохладные руки легли на ее обнаженные плечи, и по спине Эрин побежали мурашки.       — Не бойся.       Она оцепенела, желая услышать дыхание. Или пульс сердца. Или как шевелятся лепестки в его легких.       Но мертвая тишина давила на нее, сводя с ума, и заставляя слышать то, чего в помине не было.       И она решила нарушить ее. Прогнать.       Легкие пальцы со всей силы ударили по клавишам, едва не сломав хрупкие косточки. Первые звуки “Реквиема” разорвали тишину. Но она не остановилась чтобы насладиться своей работой, ее пальцы быстро задвигались дальше, в темноте по памяти находя нужные клавиши. Музыка росла — тревожнее и тревожнее, подбиралась ближе к тебе, неуловимая как сама смерть.       Прохладные, едва ощутимые руки крепче сдавили ей плечи, но Эрин по-прежнему было свободно и легко играть. Ни мать, ни Дейв еще не проснулись, крепко забывшись сном.       “Реквием” никогда не пугал ее, не угнетал своим мрачным звучанием. Сейчас он звучал торжественно, как казалось ей, под стать хору настоящих ангелов. Благоговейный трепет охватил сердце Эрин, глаза засияли от внутреннего света.       Переливами фортепиано наполнился весь дом, изгнав тишину. Музыка рвалась сквозь закрытые окна и двери, стремясь известить о себе как можно больше людей и сами небеса.       А когда она закончилась, то в воздухе продолжали ощущаться дрожащие, зависшие аккорды, и эхо еще звучало в стенах.       Эрин почувствовала прохладное касание у своей левой щеки и краем глаза заметила светлые волосы рядом с собой. Хоть раз бы запустить в них пальцы, перебрать тонкие пряди, пока голова любимого покоится на ее коленях.       — Потрясающе. Ты молодец.       Она обернулась, и ледяные губы призрака прижались к ее. Как будто заряд электрического тока пробежал по всему ее телу, и впервые за долгие, душные дни, Эрин глубоко и свободно вздохнула полной грудью.       Дейву показалось, что его разбудила музыка. Опять “Реквием”, который уже застрял у него в костях от бесконечных повторов. Но когда он открыл глаза и первым делом увидел перед собой фортепиано, то сразу понял, что ошибся.       Эрин лежала рядом с ним, в своей кровати.       Ее губы слегка приоткрылись, уголки снова задорно тянулись вверх. На подушке рядом лежало несколько лепестков, но они уже почернели и почти засохли.       Из груди Эрин тянулись вверх тонкие, ароматные веточки.       Дейв Дук стоял у окна, слегка касаясь лбом стекла. Он задержится в этом доме еще на несколько дней — как сейчас бросить миссис Гэмфрил совсем одну? Ей нужна его поддержка, его сильное плечо и его забота.       Хоть он никогда и не любил Эрин.       Не любил настолько, чтобы распустить ради нее цветы у себя в груди.