—6—
9 февраля 2019 г. в 08:57
В последнее время частенько посещавшая одинокую берлогу тёмновласого Энфорсера, владевшего её бессознательным, Цунэмори Аканэ уже давно ощущала себя здесь как дома и в полной безопасности. Эти душевные разговоры с Тоганэ Сакуей вселяли в неё надежду на хорошее и приободряли морально. Они вели их всякий раз, когда оставались одни — неважно, где они пребывали в этот момент, если это не было выездом на место преступления. Расслабленный и умиротворённый мужчина машинальным и красивым жестом поджигал сигарету и прикуривал. Такая же спокойная и чувствовавшая в сердце живость молодая женщина тайком вдыхала не самый здоровый дым, расползавшийся вокруг них защищавшим от реальности покрывалом. Неизменный ритуал служил буквально укреплению их общности, связывал их дыхание и синхронизировал мысли.
Сидевшая за барной стойкой на высоком стуле в комнате, представлявшей из себя кухоньку в квартире Энфорсера, Аканэ снова морила лёгкие родным запахом, перемешивавшимся с ароматом кофе, сделанным Сакуей. Тонкие пальцы обнимали неподходящую для крепкого напитка глубокую и огромную кружку и грелись, разгоняя даже ментальный холод, испытываемый Цунэмори на протяжении уже долгого времени. Погружённая в тепло — физическое и духовное — девушка с мягкой улыбкой наблюдала за Тоганэ. Тот, закончив с никотином, поставил себе завариваться чай и переключился на выкладывание тонких и аппетитно выглядевших эклеров на тарелочку. Он знал, несмотря на то, что стоял спиной к ней, что её кроткий взгляд следил за его движениями, и старался действовать медленно и аристократически благородно, позволяя ей любоваться им.
Неторопливо развернувшись, подхватив готовый чай и пирожные, Энфорсер направился к гостье и, выставив перед ней принесённые лакомства, присел напротив.
— Здесь как-то жарко… вам не кажется, Инспектор Цунэмори? — задумчиво протянул Сакуя, — Вы не против, если я включу кондиционер? — и, отведя тёмноокий взор точно в смущении, добавил: — Я бы не хотел, чтобы вы простыли из-за этого.
Настал черёд Аканэ сконфузиться, и она поспешно заверила его:
— Что вы, Тоганэ-сан, включайте, если так нужно, я закалённая, — она неловко улыбнулась и пригубила кофе, скрывая поалевшие щёки за кружкой.
Дотянувшись до пульта управления, мужчина быстро понажимал необходимые кнопки, настраивая температуру. Однако мягко поступивший в помещение прохладный воздух не удовлетворил его. В следующий миг уверенно он лишил пуговицы на манжетах белоснежной рубашки их убежища и закатал рукава по локоть, обнажая сильные руки, а затем стянул давивший на горло галстук, бросая его рядом с собой на стойку. У смотревшей на него Цунэмори перехватило дыхание, а всё тело замерло в недвусмысленной истоме: глядя прямо на неё, её подчинённый коснулся воротника и мгновенно освободил ещё и несколько верхних пуговиц из петель. Теперь её растерянный взор упирался прямо в перекрестие мощных ключиц и основание широкой шеи и не мог не замечать слегка приоткрытой груди. Не ожидавшая от себя столь неоднозначной реакции и не знавшая, как следует поступить, молодая женщина сглотнула и неожиданно оказалась в плену янтарно-чёрного взгляда, одарившего её снисходительной усмешкой.
— Что-то не так, Канщикан? — тонкая красивая бровь приподнялась в мимолётном удивлении, словно её владелец ничего противоправного не совершал.
— Нет… — прошептала она и прочистила горло, повышая голос: — Всё в порядке.
Не понимая, как себя вести и как скрыть своё полыхнувшее интимным огнём состояние от проницательного коллеги, девушка предпочла делать вид, что её ничто не беспокоит. Но причин для тревоги во всех смыслах становилось всё больше.
Беспокоило то, как тяжко переносился любой взор Энфорсера — от серьёзного, насупленного, жестокого или смеявшегося — на её коже, практически ощущавшей до мурашек касание этого взгляда из-под тёмных жёстких ресниц, к коим так хотелось притронуться. Последнее было также не меньшим поводом для опасений за свой рассудок.
Беспокоило то, как магически для неё звучали интонации, которыми изъяснялся мужчина — практически всегда ровные, тяжёлые, отстранённые и будто бы равнодушные. Но она уже научилась различать полутона в его фразах, репликах, рассуждениях. Научилась слышать скрываемую им истинную натуру, говорившую столь искренне и мягко и казавшуюся столь эмпатичной и отзывчивой. Научилась определять разницу в его настроениях — от постоянно грустного до злого, когда ей на выезде угрожала опасность, а она беспечно, по его мнению, не следила за собой. Научилась… этому обучению загадочному предмету по имени «Тоганэ Сакуя» она уделяла слишком много внимания, слишком много времени, погружаясь в этот притягательный мир и не желая возвращаться. Сия приверженность объекту её тайного интереса страшила не менее, чем остальные вещи.
Беспокоило то, как часто Аканэ ловила себя желании прикоснуться к безупречной светлой коже, так благородно контрастировавшей с чёрными кудрями и янтарно-карими очами. Прикоснуться к нему — провести кончиками пальцев по щеке, вытянув руку максимально высоко, ведь скажется их разница в росте… и затем запустить любопытные пальчики в те самые локоны, дабы испытать их. Какие они — жёсткие, шёлковые, мягкие, коловшиеся или легко распадавшиеся на более мелкие под её воздействием? Какие они… какие волосы на ощупь были у него — того, кто покинул и её, и страну в побеге?.. Если торчавшая во все стороны густая шевелюра Когами Щиньи представлялась девушке столь грубоватой и негибкой, что можно запутаться в ней при приближении, то древесно-тёмные волнистые пряди Тоганэ выглядели для неё податливыми и нежными. Так хотелось проверить свои догадки… И одна только эта мысль была способна заморозить всю её душу от ужаса осознания своей безудержной жажды.
Беспокоило то, как жарко становилось телу от лишь раздумий на темы, связанные с её златооким подчинённым. Как слабели и подрагивали колени и как сложно было это скрыть, когда Энфорсер проходил мимо или заговаривал глубоким бархатным баритоном. Как туманилась каштановая голова, привыкшая за последние годы рассуждать холодно и здраво, стоило Сакуе нарочно или невольно поймать её взор и точно обнять непосредственную начальницу собственным. Как заходилось робкое, запертое в железную клетку сердце, если не подозревавший о своём влиянии на неё мужчина усмехался так снисходительно, мягко, по-доброму или если поправлял одним движением уложенную причёску.
И беспокоило то, как… как где-то глубоко внутри, ближе к низу живота, начинала порхать стая взбудораженных бабочек, чьё всегда внезапное появление происходило всё чаще и точно всякий раз подогревало не называемую Аканэ вслух энергию — дикую, непостижимую, пугавшую её, новую и ранее не испытываемую. Чувствуя, как сия первобытная эссенция разливалась обжигавшим мёдом по встревоженным нервам и только больше бередила их, Цунэмори забывала думать: дыхание переходило на прерывистое, а одинокая душа неспешно вибрировала в такт получаемому лёгкому удовольствию. И снова и снова источником возникновения столь болезненно-приятной реакции был он — этот мистический мужчина, способный так влиять на неё, доставлять такое сладкое наслаждение лишь голосом или взглядом. Так каково же ей будет… всё-таки прикоснуться к нему?.. Или… если это сделает он сам, как тогда, при том спонтанном объятии?.. С того момента он держал телесную дистанцию, хотя она знала, что он знает это, и понимала сама, что этому магнетизму уже ничто и никто не в силах препятствовать.
Взирая карамельными очами с отсутствовавшим выражением на молчавший предмет своих размышлений, буквально утопавшая во мраке интимной жажды, признавать кою так не хотелось, девушка едва ли уследила за собой. Вместо того, чтобы поставить чашку на стойку, ослабевшая из-за раздумий владелицы рука, придерживавшая посудный предмет, дрогнула.
…белоснежная тонкая блузка моментально окрасилась в тёмно-шоколадный цвет, намокая и небрежно обрисовывая нижнее белье, прилипая к телу и обжигая грудь.