// уродливая изнанка его тишины

19 октября 2017 года

"Юнги, ты деградируешь, неужели не чувствуешь?" Юнги не чувствует. Не чувствует ничего, кроме пустоты и огромной усталости вот уже целых десять лет. "Ты в мертвой точке, Юнги, и уже давно." "Ты совсем закрылся в себе и никуда не двигаешься, не развиваешься." "Юнги, ты один из самых удивительных людей, кого я знаю. Но вместо того, чтобы чего-то добиваться, ты подсел на какую-то хуйню и просираешь свой талант. Если продолжишь в том же духе, на мою поддержку больше не рассчитывай." Честно говоря, Юнги никогда не знал, что слова могут так сильно задеть что-то очень важное внутри него. Да, моментами было неприятно от колких фраз, едких оскорблений, непрошенной критики, но никогда не было так отвратно на душе всего-навсего после обычного телефонного разговора. Юнги не уверен, что может правильно идентифицировать чувство, которое теперь грызёт его изнутри и назойливо преследует даже во снах, но оно совершенно точно подходит под характеристику "неприятного". И вот теперь-то Юнги чувствует. Чувствует огромный стыд и отвращение к самому себе, чувствует себя грязным, неправильным, испачканным в собственных ошибках, перемазанных в них с ног до головы. Теперь он понимает, где именно свернул не туда и как оказался в той страшной мёртвой точке, о которой говорил ему Намджун днями ранее. Стыдно. Страшно. Невыносимо. Юнги всегда пытался смотреть на ситуацию со стороны и старался трезво её оценивать, но в какой-то момент сам не заметил, как перестал этим заниматься, ведь последние два года с ним были те, кто всегда указывал ему на совершённые ошибки и помогал понять, где, как, почему и что именно он сделал неправильно. А потом всё как-то так внезапно поменялось, что Юнги не успел уловить этих перемен и приспособиться к ним, и знатно проебался. Вообще-то проёбываться — это нормально, но делать это так, как сделал Юнги — хуйня полнейшая. Юнги ёжится от прохладного ветра и аккуратно, почти любовно-нежно перебирает чёрно-белые клавиши синтезатора, не отводя взгляда от давно заученных нот, и смачивает сухие губы слюной. Он готов начинать. В их маленькой "банде" было девять человек. Девять самых близких и родных людей, лучше которых в жизни было не найти. Каждого из них он встречал в определённый этап своих изменений, в конкретно нужное время и будучи в совершенно разном расположении духа. И, если быть честным, Юнги понял это только сейчас. В момент, когда ему было хуже всего, Хосок познакомил его с Намджуном, который стал для него вдохновением, пробудил в нём что-то очень тёплое и давно забытое, и каким-то чудом заставил увидеть куда больше, чем он мог на тот момент. А Джин пришёл в банду, когда Юнги нуждался в источнике уверенности, протянул ему свою большую и тёплую руку помощи, буквально вытаскивая его из тёмного плена сомнений с совершенно нелепым, но таким заразительным смехом, который теперь, наверное, навсегда останется в его памяти. Другие ребята помогли ему научиться смотреть на вещи под разными углами, перестать бояться изменений, разобраться с глупыми мыслями, бросить вызов самому себе и частично наладить диалог с маленьким напуганным мальчиком внутри себя. И всё это так ценно для Юнги. Потому что один бы он просто не справился. Он прикрывает глаза, медленно погружается в мелодию, специально отделяясь от мира вокруг, и продолжает уверенно играть. В самом начале они всей бандой зависали в гараже у Намджуна, но из-за постоянных жалоб соседей на шум по ночам пришлось сменить локацию и перебраться немного подальше. Выбирали они недолго: альтернатив было маловато, — если говорить честно, то их не было вообще — поэтому выбор очень быстро пал на старую свалку автомобилей, которую, как кстати, давно никто не использовал. Притащили туда потрепанный жизнью, давно кем-то выброшенный диван с другой свалки, прикатили железную бочку, в которой после всегда разжигали костёр, вытащили из машин пару ещё живых кресел и глубоко в центре разбили свою маленькую базу, где и проводили большую часть свободного времени. Это место было храмом отдыха, временным укрытием от вездесущих проблем, убежищем от самих себя и от своих мыслей — чем-то большим, чем просто старая свалка машин. Там не существовало правил и запретов, существовала только свобода самовыражения. Ты мог почувствовать себя творцом или создателем, художником или поэтом, а мог и тем и другим одновременно — не было каких-то определённых границ. Ты мог просто _быть_. А кем или чем, это уже никого не волновало. Маленькая иллюзия идеального мира, существовавшая на территории вечного хаоса. Наверное, можно сказать, что то время для них было действительно золотым. Оно было наполнено событиями, эмоциями и неподдельной искренностью. Той самой искренностью, которую Юнги до этого нигде не мог отыскать. Потому что от искренности, как оказалось, в этом мире остались только крохи. Юнги обещает никогда не забывать о том месте, о тех людях, об эмоциях, о теплоте и единстве девяти душ. А ещё Юнги обещает никогда не забывать о том, как всё начало медленно рушиться. Незаметно. Едва уловимо. Отвратительно коварно. Он не уверен, что может точно сказать, когда конкретно и с чего все началось, но отправной точкой разрушения он считает отъезд Намджуна. Почему-то по-детски наивно кажется, останься он тут и ничего бы этого не случилось. А может и случилось бы. Может быть случилось бы что-нибудь гораздо более ужасное, чем то, что происходит сейчас. Никто ведь не может знать наверняка. Юнги повторяет себе эту фразу каждый раз, прокручивая перед сном в голове все минувшие события, но легче не становится. А должно ли вообще стать? Где-то месяц спустя после отъезда Намджуна их компания как-то совершенно нелепо и вообще случайно знакомится с парой новых людей в общественной прачечной. Двое мальчишек на четыре года младше Юнги, очень забавные, умные не по годам, со смешными шутками, совсем не как у Джина. Они как-то быстро нашли общий язык со всеми и так же быстро влились в их банду, стали не "желанными гостями", а _своими_, какими-то родными что ли. И может быть из-за скорости их сближение, может из-за обычной невнимательности, из-за ослабленной бдительности — черт его вообще знает из-за чего конкретно, но никого совершенно не смутил тот вечер, когда эти двое притащили с собой наркоту. Юнги не помнит, что конкретно это было, какой-то белый порошок в маленьком зиплоке. Все отнеслись к этому как-то снисходительно и слишком просто, мол, можно разок и попробовать, ничего страшного не случится, ведь траву-то они уже давненько покуривают. У Юнги начинают болезненно ныть пальцы рук от омерзительно холодного ветра, но он упрямо продолжает играть. Ведь нужно закончить. За одним разом последовал и второй. А за ним и третий. Четвертый, пятый. И вот они уже пробуют что-то новое, что-то более сильное, что-то более отдаляющее их от реальности, что-то сильнее избавляющее от боли и пустоты. Что-то новое, что-то волшебное, открывающее неизведанные миры и ощущения. Что-то будто бы спасающее. Делающее жизнь не такой сложной, не такой тусклой, может быть даже приятной. А потом Намджун одним своим звонком обрушивает на Юнги его же небеса, не касаясь, разбивает розовые очки и заставляет посмотреть правде в глаза, которая оказывается совсем не такой приятной. Правда распарывает тупым ножом глазницы, громадным молотом бьет по давно и без этого болящей голове и напополам ломает самого Юнги. Оказывается очень болезненно принимать некоторые факты. У каждого человека есть свои принципы, свои границы дозволенного, своя картина идеального себя — можно называть как угодно. Так вот в его идеальный образ никогда не входила зависимость от веществ, никогда не было пункта "попробовать что-то запрещённое", было только одно важное и чёткое правило: держаться как можно дальше от всего этого, даже если всё в один миг пойдёт по пизде. И вот, где мы сейчас. Они коллективно шагнули в эту пропасть и сами не заметили, как стали наркоманами, сначала потерялись в себе, а потом и вовсе потеряли себя и, вообще-то, ещё целую кучу всего очень важного. Стыд перед самим собой сжирает его заживо изнутри, смакуя каждый оторванный кусок плоти. Перед Намджуном, перед семьёй и оставшимися друзьями тоже стыдно, но этот стыд не такой прожорливый и не такой болезненный, его он как-нибудь переживет. А вот как оправиться, как пережить предательство себя, он не знает. Зато теперь он знает, что он действительно в той самой мертвой точке, о которой говорил Намджун. И теперь-то он чувствует. Чувствует всё и даже больше. Только радости это не приносит. Окоченевшими пальцами он доигрывает мелодию и наконец выдыхает. Выдыхает все, что накопилось. Должное облегчение, к сожалению, так и не приходит. Видимо и его тоже нужно заслужить. Но Юнги и не против. Он готов постараться. Юнги закрывает нотную тетрадь, поднимает голову и встречается взглядом с парой внимательных, завороженных глаз, из которых по щекам медленно стекают слёзы, и цепенеет.