***
Впервые Миён как на иголках. Впервые не знает, какое выбрать платье. Впервые чувствует себя маленькой девочкой, которая боится первого школьного бала. Перебирает наряды, ароматы духов, туфли на высоком каблуке и на платформе. Всё буквально из рук валится ровно с того момента, как увидела на дисплее телефона неизвестный номер, и голос хриплый предложил встретиться в субботу. Огорчение накрывает тут же – Миён должна быть на банкете у отца, она уже обещала. Поэтому предлагает Рэсон прийти сразу на мероприятие, прислать за ней машину. От второго девчонка отказывается. Только спрашивает шутливо, будет ли там вкусно. Миён впервые страшно. Страшно до смешного, аж самой от себя тошно. Она не подросток, но отчего-то волнуется. Подобные встречи для неё тоже не в новинку. На банкетах она тоже была сотни раз, когда ещё жила с родителями. Почему же тогда чувствует себя неуверенной закомплексованной маленькой девочкой? На ней платье строгое, насколько она сама к себе строга. Юбка-карандаш чуть выше колена, единственное – плечи открыты, но ей сейчас совсем не до открытых плеч. Каштановые волосы ниспадают легкими кудряшками. В зеркале смотрится красиво, а красиво ли будет в глазах Рэсон – чёртова русская рулетка. Неужели она реально старается ради неизвестной девушки? Кажется, попытаться стоит. Кажется, игра стоит свеч. Кажется, впервые за долгое время Миён поймала удачу за хвост, и так просто отпускать её не собирается. Она приезжает к дому родителей прямо перед началом банкета, перебирает между пальцев цепь-ремешок от сумочки-клатча. Ворота, кажущиеся такими огромными в детстве, больше не внушают страха. Это и называется «взрослением»? Миён закусывает губу, но поздно понимает, что так может и вовсе помаду испортить. Она морально готова к встрече с Рэсон, но точно не с родителями. Воспоминания холодом пробегаются по спине. Она просто должна это сделать. Проходя сразу во внутренний двор, Миён впивается ногтями в кожу ладоней. Ещё немного, и вовсе с ума сойдёт. Мама видит её, лицо женщины вдруг светом озаряется, губы расползаются в улыбке. И Миён отвечает, немного натянуто, но лучше, чем ничего. Отец, завидя дочь, лишь только кивает. Статус не позволяет им подойти и обнять. Статус им позволяет только сына упечь в лечебницу. И эта мысль ранит больно, настолько, что в носу покалывать начинает. Родителей Миён не видела два года. Кажется, не видела бы их и ещё столько же. Простить то, что они сделали с братом, просто спихнули его, как обузу последнюю, в лечебницу – не в силах. Это покоя не даёт до сих пор. Она тогда впервые на них накричала, впервые сгоряча ляпнула «ненавижу», и в последний раз звонко хлопнула дверью, входной, под отцовское «ну и не возвращайся!». А Миён и не вернулась. Ни на следующий день, ни через неделю, ни даже через месяц. Выживая лишь на сбережения собственные, которые до этого откладывала на помощь брату. Но ему эти деньги уже были ни к чему. – Миён! Мы с отцом так рады, что ты пришла! Ты так выросла, – мать скользит по ней пристальным взглядом, не веря в то, что перед ней не призрак из кошмаров, где она вновь и вновь теряет одного своего ребёнка за другим. Отец на Миён даже не смотрит, извиняется и идет что-то объяснять снующими всюду официантам. – И похорошела. Ты пришла одна? – Сюда скоро приедет… мой соулмейт. – Что? Ничего себе, как ты смогла его найти!? – Сама не знаю, – отчеканивает так, что звучит слишком уж резко. Мать навешивает на губы улыбку, извиняется и уходит в дом. Миён не хочет быть такой грубой, но от мысли о своём соулмейте млеет как школьница, волнуется, в общем-то, также. В сумке гудит телефон, на дисплее знакомое имя. Миён поднимает трубку не задумываясь. – Ты можешь меня встретить? – голос звучит озабоченно. – Меня тут… Не пускают, в общем. И Чхве с места срывается тут же, возвращаясь обратно к воротам. Когда сюда уже успели пройти охранники? Миён фыркает, злится, но видит Рэсон и останавливается. Из-за вида соулмейта, она едва ли не падает со своих каблуков, загибаясь в приступе смеха. На ней короткое платье в шахматную клетку на бретельках, под ним черная футболка, на голове смешная чёрная беретка с ушками, а на ногах кроссовки. Её светлые волосы слегка подкручены, глаза из-за макияжа кажутся просто огромными, губы кроваво-алыми. Она выглядит потрясающе. Только вот у отца точно сердечный приступ случится. – Она со мной, – мурлычет Миён охранникам, беря Рэсон за руку и провожая во внутренний двор. – Прости, я не думала, что они поставят охрану. Они… раньше так никогда не делали, я… – Всё нормально, – безучастно хмыкает в ответ Ким, – если бы не пропустили, я бы перелезла по плющу. Не впервой, не волнуйся. Миён замечает в её глазах озорной блеск. – На это теперь точно нет необходимости. Будешь шампанское? – она останавливает одного из официантов с подносом, передает один бокал Рэсон, один оставляет у себя. – Поверь, охрана – ещё не самое страшное. Нам это понадобится. – Твои родители не сильно расстроятся, когда узнают, что их мечты о возможном зяте рассыпались в пух и прах? У Миён земля из под ног уходит. Голова кружится, а она даже не сделала глотка шампанского! На секунду она останавливает взгляд на глазах Рэсон и шумно выдыхает. Вот это повороты, конечно! – Я шучу, не напрягайся. Но не думаю, что они и в самом деле будут рады. Такие родители… Не любят подобные отношения. Любые, даже между соулмейтами, а там рандом, понимаешь? – Точно… – Так, где у вас тут застолье? Давай я возьму чего-нибудь перекусить, и мы поговорим где-нибудь недалеко, хорошо? – Рэсон ищет глазами накрытый стол, и, как видит цель, сразу же спешит к ней. Миён лишь кивать остаётся, да поспевать за шустрой девчонкой. Та практически на голову её ниже, но до чего же быстрая! – Ты будешь что-нибудь? – Нет, я на диете, – вежливо улыбается, обидеть не хочет. Как объяснить, что её живот сейчас нервно поедает себя сам, прокручивается вокруг своей оси и завязывается в плотный узел вместе с другими внутренними органами? Как объяснить, что разговора-то она и боится. Не просто так же Рэсон не нашла её раньше. Не просто же так оттолкнула. Мысли собственные пугают до чёртиков, заставляют грудь судорожно вздыматься всякий раз, когда Рэсон смотрит на неё краешком глаз. Миён ведет соулмейта в сторону двухместных качелей, расположенных на другой стороне внутреннего двора . В детстве они с братом настолько любили их, что как-то вовсе на них уснули. Воспоминания навевают улыбку, воспоминания вызывают мурашки крупные на руках и смущённый взгляд. Рэсон усаживается на качели, поправляет одной рукой платье, и кладёт на бёдра себе тарелку с тарталетками, бокал с шампанским она оставила на столе. А вот Миён свой сжимает до белых костяшек пальцев. – О чем именно ты хотела поговорить? – задаёт наводящий вопрос Рэсон, кладя в рот одну тарталетку. – Ну… как давно ты знаешь, что я твой соулмейт? Ты… пыталась меня искать. Хотела ли? – Нет… и нет. Не так давно, буквально тогда, когда получила последнюю метку, из-за которой вообще о себе рассказала. Вообще-то было больно. Если бы не температурящий Машихо, я бы, наверное, сильно злилась. А искать я не хотела, так само вышло. Просто… влезать в твою жизнь не хотела. Я в ней лишь рандом, и… Закончить ей не дают. К ним подходят мистер и миссис Чхве под руку, натянуто улыбаясь. – Миён, почему ты ушла? Там пришли председатель Пак с женой, и директор По, – мать замечает рядом сидевшую Рэсон с тарелкой тарталеток и смущается сильно. – я думала ты представишь нас… своей гостье. – Я тоже здесь гость. Это Ким Рэсон. – Здравствуйте, – Рэсон криво улыбается и жалеет, что бокал оставила на столе. Видя на себе взгляд пристальный, оценивающий, краской заливается, прочищая горло: – Не волнуйтесь, я уже скоро уйду, не хочу вам мешать, мне нужно обсудить с вашей дочерью… рабочие вопросы. – Рэсон – мой соулмейт. На секунду кажется, будто бы Чхве Инха потеряла лицо, на следующую – потеряла дар речи. Через ещё секунду, Миён вовсе не сомневается, потеряет и дочь. Мать лишь впивается в пиджак отца, Миён – в собственный бокал, а отец взглядом в Рэсон, сцепив так плотно челюсти, что жилка бьётся бешено. Наконец он тяжело вздыхает и низким голосом произносит: – Я надеюсь, при гостях у тебя хватит ума этого не выпалить, Миён. Разберемся с этим потом. – С чем тут разбираться? Ты не можешь этого изменить, ни за какие деньги. – Не вынуждай повышать на тебя голос при гостях, – шипит отец, сдерживаясь из последних сил. – А то что? Тоже сошлёшь меня в лечебницу, где я подохну? – Чхве Миён! Голос матери звучит в голове громом. Всё же, приезжать сюда было не лучшей затеей. Всё же, звонить было не самым умным решением. Может быть, им было бы проще, если бы они и дальше считали её стертой из своей жизни? Забытой, подобно мягкому мишке из детства, которого ты любишь до десяти, а потом отправляешь на чердак со всеми атрибутами прошлой жизни. Она жалеет, наверняка жалеют и родители. Наверняка жалеет и Рэсон, ставшая совершенно ненужным свидетелем давнего конфликта. Первой с места сорвалась Ким, решая не лезть в эту проблему. Миён она почти не знает, её семью – подавно. И уж она-то точно никакой не психолог, помочь тут не может, да и не хочет. Соулмейт соулмейтом, но Миён для неё человек совершенно незнакомый. Эта встреча должна была положить начало их знакомству. Видимо, положит начало её нежеланию в это всё ввязываться. И почему сразу не могла понять, что никуда ходить не нужно? Вырядилась ещё, думала, только поговорит и уйдёт. А теперь покинет это место раньше, чем сама того ожидала. У ворот чувствует, что кто-то за руку хватает, не сильно, вовсе не больно, лишь касаясь локтя на секунду. – Рэсон, прости, я не… – Я твой соулмейт, а не твоё оружие. Кто ты такая, чтобы пользоваться мной, даже не зная меня? – выпаливает девчонка, откровенно злясь. Она думала, что у них могло бы что-то получиться. Теперь она думает лишь о том, как будет добиться домой и рассказывать Машихо в дороге в какую же дурость попала. – Будь аккуратнее, нам этом всё. – Рэсон, прости. Я не думала, что всё так получится. Дай мне ещё один шанс. Я тебе всё объясню. Ким глаза закатывает, цокает языком и понимает, что отказать просто не в силах…***
Окруженная ворохом пледов и одеял она сжимает в ручках дымящуюся кружку, чувствуя покалывания в пальцах. У Ким Рэсон в доме бардак жуткий, наверняка такой же и в голове. Но Миён нравится. Куда уютней её пустой холодной квартиры. В воздухе витает аромат сладких персиковых духов, свет приглушенный, хотя Рэсон уверила, что он всегда такой, и что нужно поменять лампочку. Миён лишь посмеивается всякий раз, когда ловит взглядом маленький детский ночник на тумбочке. В комнате появляется Рэсон с ещё одной дымящейся кружкой с глинтвейном. Она мажет взглядом по Миён в окружении одеял и чувствует, как губы сами собой расплываются в тёплой улыбке. Даже не верится, что они сейчас дома. Что между ними какой-то метр. Что кровать старая скрипит жутко, когда Ким подлезает к Рэсон и садится по-турецки, надеясь, что ни одна капелька кроваво-красного глинтвейна не прольётся на её новое постельное бельё. – У тебя точно нет чего-то другого? – Миён на секунду хмурится, натягивая одеяло одной рукой на голые ноги. Все свои вещи она оставила в сумке в доме родителей, а у Рэсон из подходящего лишь старая бесформенная футболка, уже застиранная практически до дырочек по краям. Раньше Миён часто носила подобные футболки, в основном брата, сейчас это лишь отзывается где-то внутри ноющей болью. – Жаль, очень жаль. – Если бы ты была предусмотрительнее, мы могли бы доехать сюда с твоими вещами. Твоей идеей было идти прямо тотчас и вызывать такси. Что верно, то верно. Рэсон подсаживается поближе, слегка касаясь чужого плеча и едва ли не проливая свой глинтвейн, шикая. В такси они почти не говорили, не хотели смущать водителя разговорами о соулмейтах, да и Миён была явно не в настроении после случившегося. Но будучи тут, дома, Рэсон от этой неловкой тишины скоро выть начнёт, в самом деле. Поэтому без предисловий начинает первая, не задумываясь: – Ты уверена, что не хочешь позвонить родителям и хотя бы сказать, что с тобой всё нормально? – Уверена, это уже не впервой. – Что произошло, там на банкете? Миён кружку в руках сильнее сжимает. Разумеется, этой темы не обойти, объяснить придётся, если уж сама втягивает в давний конфликт с родителями саму Рэсон. Губу закусывает, кажется, до маленькой кровоточащей ранки, глаза слегка прикрывает, гипнотизирует апельсин в стакане. Рассказывать о подобном тяжело до сих пор, и ни разу это не было чем-то приятным. Будто бы с раны, ещё не зажившей, корочку срываешь, ощущая кровь сочащуюся. Только вместо раны – её личная травма, а вместо крови – слёзы, что щеки пока что не жгут, лишь душу скребут изнутри. – Как-то мой брат нашел своего соулмейта. Им оказалась девушка, очень милая, кстати, которая совсем незадолго до их знакомства вышла замуж. Минхёк отчего-то был уверен, что она всё бросит и уйдет с ним. Но этого не случилось. Она сказала ему, что любит своего мужа, и что он тоже обязательно встретит ту, кто полюбит его. От этого Минхёк… Буквально сошёл с ума. От каждой новой полученной раны он страдал так, как от пулевого ранения. И из-за этого начал принимать наркотики. Когда об этом узнали родители, – Миён проглатывает комочек, образовавшийся в горле, кашляет и отпивает немного глинтвейна. – Они сослали его в клинику. Там спустя пару месяцев он покончил с собой. Считаю, что они просто от него отказались, сослали куда-то за Сеул и вовсе про него забыли. Будто он был им вовсе не нужен. Будто клиника – решение всех проблем. Тогда я поссорилась с родителями, собрала вещи и съехала от них. Этот банкет был первой встречей за два года. Рэсон просто не знает, что ответить. Хочет и буквально не может – ни одно слово на ум не приходит, даже пресловутое «мне жаль» не удается произнести, даже совсем глупое «это ужасно». Она смотрит внимательно, как Миён отпивает из кружки львиную долю напитка практически залпом, тихонько поглаживает рукой по спине чужой, и отчего-то чувствует себя виноватой. Виноватой в том, что заставляет снова проходить через это. – Я никому не рассказывала. Вообще. Но ты мой соулмейт, и я… думаю, что могу тебе доверять. – Можешь, конечно же. А я могу у тебя ещё кое-что спросить? Миён выглядит озадачено, кротко кивает. – Поэтому ты тогда порвала с Джункю? Он говорил, что ты… будто бы сама его уговаривала пойти к Маши, поговорить. Я тогда подумала, да какой нормальной бабе это надо? Ну, то есть, девушке. – Да. Я видела, что происходит с братом, лично пыталась поставить его на ноги, как-то помочь. Не могу, просто не могу представить себе то, что такое же будет переживать кто-то другой, – она допивает глинтвейт, ставит кружку на прикроватную тумбочку и обнимает острые коленки руками, утыкаясь в них носом. – А ты как узнала? Разве не ты тогда чуть на него напиток не вылила? – Я тогда же познакомилась с Машихо. Он тогда два дня валялся здесь с температурой, – Рэсон улыбается, стараясь перевести тему. – Он правда неплохой парнишка. Жаль, что ему достался такой как Джункю. – Никогда бы не подумала, что проклятие соулмейтов может так влиять на состояние человека, – ужасается девчонка, густо краснея. Думать о том, из-за чего там Машихо валялся тут с температурой два дня хочется едва ли. В фильме бы сказали, что об этом история умалчивает. Она ловит на себе взгляд Рэсон и прикусывает язык. Чёрт, не следовало, наверное, называть это «проклятием». – Я имею в виду, что… – Всё нормально. Правда. Лучше проклятие, чем какая-то выдумка. – Почему ты не хотела «влезать в мою жизнь»? – вдруг переводит тему Чхве, смотря на свои коленки. Смотреть на блондинку выше её сил. Ловить на себе взгляд чужой подобно выстрелу в самое сердце. Она знает, какой провокационный вопрос задаёт. Но ответ получить бы, всё же, хотелось. – Если знала, кто я, почему? – Потому что боюсь отказов. И реагирую на них… не очень. Ты и сама видела, помнишь. Миён улыбается, а Рэсон, откладывая кружку на тумбочку, падает спиной на мягкие одеяла и подушки. – Почему ты так уверена, что получила бы отказ? – Потому что у тебя был парень. Если Джункю вообще им можно назвать – козлина безрогий. Я знаю, что в вопросе соулмейтов ориентация – не самый важный факт. Но поспрашивать о тебе в универе было не сложно, а там сказали, что ты дочка какой-то шишки, и я была уверена, что этой «шишке» не очень понравится, если его дочь вдруг станет, не дай бох, би. Да и не думаю, что понравилось. – Мне всё равно, понравилось родителям или нет. Это мой выбор. Мой соулмейт. Моя родственная душа. Она ложится рядом на спину, немного поодаль, чтобы сильно не смущать. Ноги гудят, в глазах песок, сердце стучит так громко, что его стук эхом от стен отходит. Мимолётный взгляд в глаза карие, кажущиеся в полумраке практически черными. Смущение, что проявляется пятнами на щеках и лавой в сердце. – Ощущение, что я в чертовой дораме, – выпаливает Ким, отворачиваясь. – Но я могу сделать ещё дорамнее, если хочешь. Ты любишь звезды? Рэсон подрывается с места, выключает свет и секунду привыкает к всепоглощающей тьме, двигается следом практически наощупь, надеясь, что вообще это делает в правильном направлении. Что-то падает – похеру, не сейчас – с противным звуком. Чёрт, ну почему всегда именно так? Наконец-то она чувствует кровать перед собой и тянется к тумбочке. Главное, кружки не разбить, и с этим прекрасно справляется. Пальцами находит свой детский ночник, нащупывает маленькую кнопку и включает. Комнату тут же озаряет свет тысячи звезд. медленно двигающихся по стенам, потолку, по кровати и фигуре на ней. – Звезды на улице смотреть сейчас такое себе. Зато можно здесь. У Миён глупая улыбка на губах, сердце всмятку и мысль в голове навязчивая – почему так красиво? Она разглядывает звезды на потолке, слышит тихий скрежет кружек, которые Рэсон убирает от греха подальше, и про себя ахает. Так просто, но красиво. Так приятно, по-детски приятно, что ностальгию сладкую вызывает, уже не печальную. У неё в детстве был такой же. В точности. И когда брат не мог уснуть, она включала его. Звезды гипнотизируют. Настолько, что Миён едва ли замечает, когда рядом укладывается Рэсон. Её белые волосы рассыпаются по подушке, тело утопает всей правой частью под одеялом. – Красиво, – выдыхает Миён, расхохотавшись. – Точно дорама! – Я даже название придумала, буквально только что. – Какое? – Звёздные соулмейты.