***
Искусственный глаз задорно булькнул в стакан. Сал отставил его на полочку у раковины к протезу, а сам ополоснул уставшее от клетки лицо. Напротив юноши лишь посеревший кафель, но Сал всё равно чувствует ладонями своё уродство. Обычно юноша абстрагируется от этого. Иногда поднимает стакан с плавающим там глазным протезом, думая о том, что это отвратительно, и болтает в жидкости вращающийся белый шарик со стеклянной вставкой голубой радужки и зрачка. Разумеется, Салли-Кромсали не единственный человек на планете с глазным протезом, но вкупе с содранным заживо лицом это выглядит более, чем блевотно (он в этом уверен). Раньше, позволяя себе мечтать о хорошем, юноша представлял, что кто-нибудь (за исключением отца) полюбит его такого. Сломанного и безглазого. Но потом просыпался, шёл к умывальнику и мрачно натыкался на чёртов стакан с крипово плавающим там глазом. Это совершенно не то, что может радовать нормальных людей в своей ванной. У нормальных людей в стаканчиках лежат зубные щётки, ватные палочки и тюбики с гигиеническими средствами, но никак не плавающие глаза. Поэтому Салли в своих мечтах пытается видеть себя таким, как и все: обычным. Не искусанным, не уродом, не перешитым Франкенштейном в теле подростка. Эти мечты делали больнее, когда приходилось возвращаться в реальность, поэтому Сал перестал мечтать. Ещё лет в двенадцать, когда одноклассники в открытую начали тыкать в него пальцами, мальчик понял, что его надежда на исцеление тщетна. Он случайно подслушал разговор отца с хирургом после того, как ему сделали замеры для изготовления нового протеза. Вернее, мальчик услышал сумму пластической операции, вероятность успеха которой меньше пятидесяти процентов. У Генри, и так находящегося на грани, не было таких денег. В двенадцать лет Сал прекрасно это осознавал. И он всё ещё винил себя в произошедшем, поэтому после возвращения домой крепко обнял папу и, пряча горькую вымученную улыбку на разодранных губах, смело сказал: «Пап, не парься. Я привык». В тот же день мальчик, сжав маленькие кулачки, обернулся к своим обидчикам. И назвался Салли-Кромсали. С этого же дня Сал перестал мечтать о всяких глупостях, которые никогда не сбудутся. Но сейчас на его губах играет улыбка, и даже холодная вода и глаз в стакане не могут её стереть. Ему снова хочется мечтать. О том, что обнимающая его девушка прижимала юношу к себе крепко-крепко, а между ними не было преграды белого пластика протеза.***
Эрика спускается вниз на ватных ногах. Её терзают противоречивые мысли и чувства, а что теперь делать и как себя вести с похитителем — главная тайна вселенной. И, в общем-то, проведённая в одной постели ночь — боже, это звучит просто охеренно двусмысленно! — смущает не так уж и сильно (а должно бы). Наверно, дело в том дне, о котором Эрика предпочитала не вспоминать — в этом доме она не чувствовала себя той, кем была до. Каждый день как салки на краю обрыва. Повезёт или нет — известно одному Дьяволу. Эрика давно смирилась с тем, что приняла эту данность. Салливан Фишер может сделать с ней что угодно. Он показал и доказал эту власть, и, хотя с того раза он не позволял себе откровенной наглости касательно её тела, Томпсон больше не разрешала себе забываться оптимизмом. А теперь она готовится к побегу и понимает отчётливо: лучше пожертвовать телом, чем жизнью и тем более свободой. Последняя уже ласково царапает сквозняком босые ступни, когда Эрика продирается наружу. Оставалось только поражаться, как легко можно принимать себя чьей-то собственностью. Возможно, дело в маленьком признании самой себе. Эрика находит, чем себя успокоить, довольно быстро: всё дело в одиночестве. Непривыкшая быть в изоляции, её душа машинально начала тянуться к единственному живому существу подле себя. А в принципе, рациональные доводы вроде «всё могло быть хуже, гораздо хуже», «он не такой уж и плохой», «меня не выпотрошили, как в „Коллекционере“» и правда успокаивают. Салливан Фишер и близко не похож на мерзавцев из фильма «Я плюю на ваши могилы». В его доме нет жутких скульптур, висящих по углам органов мёртвых животных или стоящих на одной полочке с макаронами зубов в банке. Эрике действительно повезло. Как утопленнице, правда, но… …она начинает понимать, что в голове у этого парня. Немного принимать эти поступки. Ставить себя на его место. «Чтобы понять преступника, нужно думать как преступник». А чтобы понять сумасшедшего? Эрика бесшумно ступила босой ногой на паркет гостиной, неотрывно глядя на спину юноши. Он ещё не заметил пленницу: стоял спиной, шинкуя что-то у плиты и покачивая головой в такт доносящейся из телевизора музыки. По этажу разносился приятный аромат, аж в животе потянуло, а на сковородке задорно шипело масло с чем-то мясным. Но погодите… он что-то режет. Режет. Нож. Эрика остановилась у лестницы, продолжая смотреть на спину Сала. И впервые за полтора месяца почувствовала себя хищником, который наблюдает за жертвой. Всё верно: надо просто немного сойти с ума. Тогда всё станет гораздо проще. Сперва Томпсон не знала, как подступиться к важному пункту её побега — подсыпать таблетки, но, спустившись и впервые застав юношу за готовкой еды, она неожиданно поймала озарение. И, кстати, ведь довольно неплохо на самом деле выходит, что Салливан остался на ночь. Посмел уснуть при ней. Это существенно упрощает задачу. На мгновение Эрике вспоминается тёплое чувство, появившееся в темноте, когда она чувствовала его руки на своей талии, а также десяток выворачивающих находок по дому, но пленница быстро отмахнулась от этого. Она уже вдохнула запах улицы, своей свободы, и она сделает всё, чтобы оказаться там как можно скорее. Несмотря ни на что. Верно, до её побега осталось всего ничего. Девушка уже прикидывала. Максимум неделя, может, дней десять, если Фишер не вздумает устроить себе внеплановые каникулы. Этого времени хватит, чтобы расширить лаз. И этого времени вполне хватит, чтобы усыпить бдительность Салли-Кромсали. Заколдовать его смирением. Обмануть. Девушка медленно поднялась по ступенькам обратно примерно на треть, а потом, нарочно создавая больше шума, ссыпалась в гостиную. Услышавший это парень мгновенно обернулся. Эрика отметила, как он отвёл руку с ножом так, чтобы она не видела. «Поздно», — насмешливо подумала девушка, однако сделала вид, что не обратила на это внимания. Переходить в атаку сразу — Фишер раскусит, поэтому стоит начать издалека. Девушка лёгкой походкой не спеша прошла на кухню и подошла с другой стороны, давая юноше шанс медленно отвести руку с ножом подальше. Не всё сразу. — Вкусно пахнет. — Эрика заглянула в сковородку. — Что это? Юноша глядит на девушку подозрительно, но отвечает: — Курица для спагетти. — Здорово, — это вполне искренне. Салли готовит довольно съедобно. — Я могу поставить чай? Парень вновь кивнул, продолжая сжимать нож под боком. Эрика, не глядя на Сала, проходит мимо и берёт чайник. Сперва руки немного дрожат — девушка чувствует на себе изучающий взгляд и думает, не перебарщивает ли она, но потом резко успокаивается. Она расслабляет плечи и не поправляет мгновенно сползшую футболку. Наполнив чайник, начинает озираться в поисках заварки. — На верхней полке, — неожиданно подсказывает голос сбоку. Эрика не позволяет себе вздрогнуть. Он клюнул. Не факт, что поверил, но уже проверяет. Девушка вскинула голову к шкафчикам и открыла дверцу настенного гарнитура. Упаковка листового чая стоит на самом верху. Эрика тянет руку, вдруг сконфуженно понимая, что не достаёт. Она привстаёт на цыпочки — не хватает-то совсем чуть-чуть, ей-богу!.. Вдруг рядом прошуршала одежда, а коробочка ткнулась Эрике в руку. Девушка обернулась: Салли стоит рядом. Отложенный нож покоится на досточке с недорезанными помидорами. Юноша же достал упаковку чая, протягивая её девушке. — Спасибо, — покраснев взаправду, забрала чай девушка. Она чувствует его улыбку за протезом и спешно отворачивается. Сал возвращается к продуктам и плите; пока Эрика заваривает чай, она чувствует на себе его взгляд. Но маленькая победа в кармане: поняв, что прятать нож уже бессмысленно, Фишер медленно продолжает нарезку. Девушка разливает горячий кипяток, случайно касаясь локтем локтя юноши. И сама улыбается, подхватывая чашки и ставя их на стол. Только в отличие от Салли, который впервые не чувствует острого опасения, что девушка выплеснет кипяток ему в спину, Эрика считает в уме секунды, потребующиеся, чтобы закинуть в чашку таблетки, добавить сахара и размешать. Она успевает сделать мысленную отсечку как раз к тому времени, как юноша начинает раскладывать завтрак по тарелкам. На голове Фишера снова хвостики. Томпсон садится вполоборота, пододвигая к себе тарелку и отстранённо смотрит в никуда. Этим она показывает своё уважение к его тайне. Если Салли удивлён, то Эрика не может этого видеть, но она точно знает, зачем ему такая причёска именно сейчас. Парень и девушка трапезничают в полной тишине, за исключением шума из телевизора, к которому Эрика привыкла, как к шуму машин за окном. На секунду — на самое мгновение, — поднося чашку чуть остывшего чая к губам, Эрика чувствует укол совести. Но… «Не я начала это». Эрика не спеша делает глоток, теперь точно зная, сколько ей нужно времени, чтобы подбросить таблетки. На мгновение на её губах играет торжествующая улыбка. Только сумасшедшей придёт в голову играть со своим похитителем. Эрика Томпсон всегда считалась среди одноклассников хорошей и прилежной девочкой. Она отлично училась, протягивала руку помощи просящему, была терпеливой, аккуратной и понимающей. И только сама Эрика Томпсон, впервые влезшая в платье сорок шестого размера по случаю выпуска из средней школы и застывшая перед уходом на вечеринку над кроватью младшей сестрёнки, знала: если бы не трагедия с ногами Рошель, она сама так бы и осталась затюканной жирухой в болоте своих комплексов и неудач. Тогда, сверкая холодными светло-голубыми глазами в темноте над сопящей девочкой в пижаме, Эрика долго смотрела на её иссыхающие и атрофирующиеся ноги, а потом наклонилась поправить одеяло. Эрика правда любила сестру. Но она была рада, что с Рошель случилась эта трагедия. Если бы не жертва сестры, то жертвой стала бы она сама. Семья всегда напоминает Эрике об этом, однако, как бы стыдно девушке ни было за свои мысли, как бы она ни сжимала волосы на голове в кулаки, упрекая себя за то, что думать так нехорошо, она уже признала в себе этот факт. Отвратительно и мерзко. Эрика Томпсон знает, что её душа ничуть не чище души Салливана Фишера. Девушка уверена — в её сердце куда больше гнили, просто Эрика умеет её прятать, оставаясь для всех хорошей девочкой. Скорее всего, именно поэтому из кожи вон лезет, чтобы доказать это, убивая себя сильнее и сильнее. Возможно, именно поэтому, оказавшись жертвой преступления, она не сразу спешит вырваться на волю. Ведь дома Эрика всего лишь старшая сестра малышки-бедняжки Рошель, которая должна отлично закончить школу, пойти на вышку, а потом стать юристом или, например, районным адвокатом. И обязательно присматривать за сестрой. В доме Салли-Кромсали она драгоценная кукла, о которой заботятся. Жаль, что это тоже клетка. Поэтому Эрика допивает чай неспешно, закидывает ногу на ногу, а потом, услышав, как юноша застегнул обратно протез, оборачивается к нему. Подперев щёку ладонью, беззастенчиво заглядывает в разные глаза, навалившись на стол. И, продолжая смотреть, ласково протягивает: — Посмотрим что-нибудь? И, кстати, готовит Сал и вправду неплохо.