Второе пришествие

Когда поезд с припасами и калифорнийской командой Томаса Раша буквально сваливается на округ Хоуп — это как огромный увесистый камень, брошенный прямиком в кишащий муравейник. Одни расползаются, кто куда, другие, как Микки и Лу — молниеносно бросаются истребить нарушителя их спокойствия. Не всё идёт гладко и не сразу, и эдемщики поначалу вовсе стараются не лезть в гущу событий. Им своих проблем хватает. Влияние Итана с каждым днём слабее из-за его твёрдых убеждений в том, что Иосиф Сид мёртв и не вернётся, его авторитет в коммуне почти неощутим. Хоть он и стал частью Нового Эдема, он никогда не был его сердцем, его лидером. В день, когда Судья открывает врата их владений и впускает в священный дом чужака, эдемщики насторожены и недоверчивы. Но они видят в руках этого молчаливого рослого мужчины книгу Отца, и надежда, которую они боялись растерять, зажигается во тьме их существования яркой сверхновой. У Итана нет выбора, нет даже шанса переиграть события. Он знает, что «избранный» может ещё пригодиться, и поэтому не прогоняет его, а отсылает завершить миссию, совершенно уверенный в её исходе. В крайнем случае, думает Итан, капитан просто задохнётся по дороге на дамбу. За несколько лет туда не сумел пробраться ни один человек. Но наступает судьбоносное утро, и все его предсказания идут прахом. Судье нравится этот капитан, хотя она даже имени его не запомнила. Он ещё молод, но достаточно опытен и физически хорошо подготовлен. Он напоминает женщину из её прошлой жизни. Она была такой же. А потом миру пришёл конец, и женщина погибла. Осталась только Судья. Когда капитан возвращается вместе с живым и невредимым Иосифом Сидом, коммуна ликует. Они прощают ему это долгое эгоистичное уединение, ибо он снова оказался прав, и их Спаситель пришёл. Впереди ещё множество преград на пути к освобождению маленького рая от скверны внешнего мира, но Отец вернулся, и его пророчество сбывается. Судья спокойно приветствует его кивком головы, когда Иосиф возвращается и кладёт руку ей на плечо, бросая мимолётный усталый взгляд на маску. Его прикосновение дарит ей долгожданный покой. Словно отпускает грехи. Несколько лет она оберегала Эдем и свою семью, и делала это вполне успешно, несмотря на трудности. Она оберегала Итана, стараясь сделать из него достойного воина. И она сделала, в глубине души всё же жалея, что не сумела полюбить его и окружить нежностью, которой он был лишён. Теперь он злится, что Иосиф принял чужака за Спасителя и отдал своё предпочтение и плод с яблони ему. Судья держит ухо востро, когда Итан срывается перед всеми и едва не доводит до новой ссоры. Но пока это лишь мелочи. Близняшки собирают своих рейдеров по всему округу и не дают жителям «Процветания» продохнуть. Иосиф призывает к борьбе каждого, ведь их руки направит сам Господь, и свершится великое очищение. В день, когда капитан безопасности собирается покинуть Новый Эдем и вернуться в «Процветание», эдемщики мирно празднуют до самой ночи. Итан в одиночестве стоит в стороне, наблюдая, как Иосиф подзывает Судью и что-то говорит ей. Отец следует в храм, и Судья за ним. Он и не поговорил толком со своим сыном, а уже проводит время с любимой марионеткой. Его не было рядом несколько лет, а он предпочитает компанию немой бабы, лишь бы не говорить с сыном! Итан бесится и злится, злится, как никогда раньше. Он знает, что там, в полумраке храма, Судья снимет перед Иосифом маску, покажет своё лицо, и старик будет улыбаться ей. Ей, а не ему. Его возвращение стало последней каплей. Той ночью они теряют Итана. Навсегда. Жители «Процветания» продолжают бороться, капитан безопасности, Судья и эдемщики вместе с ними. Последнее сражение приходится на Новый Эдем, и его баррикады рушатся под натиском рейдеров и близняшек. Судья успевает увести детей и женщин подальше, на восток, а сама возвращается, дабы помочь. Кэп щадит Микки, и та сбегает, хотя Судья не пощадила бы. Она бросается за ней в погоню и едва не получает от девчонки диск пилы в грудь при сопротивлении. Судья прячется за огромным валуном, пытаясь отбиться от остатков мародёров, когда слышит громкий хрипящий голос Микки, разносящийся по узкому ущелью, в которое их внезапно занесло: — Скоро сынок прикончит своего папашу, и ваш драгоценный Кэп его не остановит! Судья приваливается спиной к холодному камню и застывает, будто изваяние, хотя пуля летит в аккурат над её плечом. Она бросает рейдеров, бросает Микки и удирает в сторону дамбы. Она хрипит, на бегу в маске так тяжело дышать, но она ни на секунду не останавливается. Пару раз поскальзывается и почти летит в обрыв, но цепляется за корни деревьев, за выступы и острые камни в скале. Старая Дамба МакКинли всё ближе, Судья должна всего лишь обойти Кедровое озеро с запада. Но здесь темно, а ещё голые скалы и острые валуны на самом дне. Оступишься и упадёшь в воду, считай, ты не жилец. Она всё равно лезет, закинув лук за спину. Её обдувает ночной ветер и срывает с головы капюшон, трепля спутанные волосы. Именно тогда она слышит безумный крик, громким эхом уносимый прочь из пещер за озером. Судья спрыгивает, наконец, на землю, поднимается с колен и бежит дальше. А крик преследует её, подгоняя, пробираясь под кожу, посеревшую с годами без солнца. И она бежит. С пологого края холма Судья может рассмотреть священное древо, бездыханное тело Итана у его корней и капитана рядом. Переводит взгляд, и видит горящий факел в руке Иосифа. На мгновение женщина забывает, что слова ей недоступны, и грузно мычит, пытаясь кричать или завыть, как одинокая волчица на краю обрыва. Но внизу никто её не слышит. — Я думал, что понял волю Божью. Думал, он хочет, чтобы я создал Новый Эдем… Но не я его пастырь. А ты. Отец подносит факел к ветвям, и листья вспыхивают, едва пламя касается их. Древо мгновенно заходится огнём. Судья настороженно наблюдает, как Иосиф приближается к Кэпу, и вдруг понимает, что должна немедленно спуститься, потому что нужна Отцу, потому что, если не успеет, что-то произойдёт… — Мою душу поразила опухоль. Я чудовище! Я нёс лишь страдания и смерть именем Божьим. Моя семья стала прахом. Эдем стал пылью. Этот грех не искупить, не замолить. Деп уже не видит, как Иосиф направляет руку капитана, сжимающую пистолет, себе в грудь. Она не видит, потому что торопится спуститься к полыхающему древу. Её лук неудачно цепляется за выступ, и драгоценное время уходит, пока женщина пытается высвободиться. Спеша, она снимает оружие и падает на спину, ударяясь головой о камни. Её маска со скрипучим звуком даёт трещину вдоль лица. — Правосудие — лишь в Божьей деснице. Так замкни порочный круг. Даруй мне правосудие. Освободи! Женщина в расколотой маске смотрит, как в жарком пламени Иосиф Сид умоляет капитана его убить. Она мычит, хрипя в своей жуткой маске, поднимается с колен и несётся вперёд. Кажется, что целая вечность проходит, но внезапно её оглушает, как жестокий раскат грома, выстрел, и все иные звуки в мире словно обрываются. Судья медленно, будто бы боязливо, приближается к Иосифу, лежащему на земле. В ночи его тело озаряет лишь разгорающееся пламя над ними. В груди зияет рана, и венец в ветвях покрывается густой кровью. Капитан отступает, освобождая пространство вокруг, и глядит, как Судья встаёт на колени возле остывающего тела, склоняется над ним… и вдруг снимает маску. Расколотое на две части застывшее «лицо» ложится рядом. Деп касается дрожащей ладонью щеки Иосифа и проводит пальцами до седой бороды. И снова, и снова. Она со стоном тянет его за плечи, кладёт его голову себе на колени и тихо мычит что-то под нос, что капитан не понимает. Ветви сгорают и падают с грохотом вниз, рассыпая вокруг искры, но Деп всё равно. Её куртка пропитана кровью Отца, но ей всё равно. Когда позади раздаются шаги и чужие голоса, ей всё равно. — Кэп, это ты сделал? — спрашивает Ник Рай. Он опускает свой дробовик, глядя на разгорающееся дерево. — Итан Сид? Это он привёл рейдеров в Новый Эдем? — Да какая теперь разница? — возражает кто-то рядом. — Иосиф Сид мёртв! Добьём его эдемщиков и конец! — Н-нет, так нельзя. Они нам ничего не сделали. — Ты спятил? Вспомни, что именно они сделали! — Это было давно. Иосиф Сид мёртв, всё уже кончено, — в голосе Ника слышится неуверенность, но лишь слегка. — Тогда Судью. Он будет мстить и принесёт одни только беды… Деп их не слышит. Перед её слезящимися глазами только умиротворённое лицо старика. В её руках его бездыханное тело, и она не желает отпускать. Перед нею бункер и старый проигрыватель, играющий Хэнка Уильямса, полутьма четырёх стен и одинокая свеча на столе в комнате Отца. Перед нею скрипучие койки… долгие разговоры о мире и Боге… дрожащий свет ламп под потолком… длинные тёплые пальцы на её теле и горячее дыхание возле губ… — Нет! Слышите, не смейте! — Кармина выступает вперёд, отталкивая кого-то прочь. — Не трогайте их! Папа, ты же знаешь её, ты знаешь, что она не опасна! Оставьте её в покое. Разве вы не видите? — она указывает на Судью. — Они оба получили по заслугам. Так что ещё вам от них нужно? Её отец виновато вздыхает, остальные молчат. На тело Итана падает горящая ветвь. И ещё одна. Искры повсюду, они взмывают высоко в воздух, затем оседают на жёлтую землю. Шум воды под дамбой не утихает. А горизонт вдалеке постепенно окрашивается в рыжий цвет. Рыжий, как пламя. — Ладно, идёмте. Нам ещё надо избавиться от рейдеров и найти Микки. Она сбежала, — произносит Ник наконец. — Кармина? Но Кармина смотрит на свою склонившуюся на земле крёстную, и в свете огня её юное лицо кажется ещё печальнее. — Пожалуйста, пойдём с нами, — шепчет она, делая шаг вперёд. — Прошу тебя, ты ещё можешь вернуться… Деп поворачивает лицо к ней, и Кармина замолкает. Потрескавшиеся губы плотно сомкнуты, под большими глазами, давно уже потерявшими свой цвет, тёмные круги и морщины — отметины времени и пережитого горя; кожа бледная, почти серая, под ней видна каждая венка; и волосы, некогда густые и гладкие, теперь тусклые, спутанные. Она похожа на потерянную, загнанную в угол маленькую хищницу, побитую и брошенную в одиночестве посреди хаоса. Кармина качает головой. Ей никогда не было так грустно и тошно одновременно. Она уходит вместе с отцом и остальными, иногда оборачиваясь и видя, что женщина продолжает держать в своих объятиях мёртвое тело старика. К рассвету всё догорает, обращаясь пылью на ветру. Новый Эдем уничтожен, его жители не возвращаются сюда. Их приглашает «Процветание», обещая приют и безопасность, но эдемщики избирают собственный путь. Они уходят в горы, далеко за реку Мокасин. Время от времени в округе ещё замечают стайки Верных, но их совсем немного, и ведут они себя мирно. За неделю утихают страсти, за месяц рейдеров почти не остаётся, за год в долине наступает долгожданная гармония. — Память людей интересная штука, — рассуждает Кармина, сидя на скамье как-то вечером в лагере, перед детьми. — Родители всегда старались не упоминать при мне о семье Сидов. А однажды, когда я была ещё маленькой, Иосиф увидел меня и дал еды. Мы тогда скитались и голодали… Никто не знает, что у чужого человека в голове. Ты не залезешь к нему в мозг, не сможешь угадать точно. И всё же мне жаль его. Он искренне верил в то, что говорил, что творил, и в этом он искал счастье. Но я знаю, он не был счастливым человеком. По крайней мере не всегда. В Библии говорится, что безумцы отвергают Бога. Тогда кем же был он, следующий Его указаниям? Кармина пожимает плечами и тихонько улыбается: — Я не знаю. Может быть, хитрым лжецом и манипулятором. Возможно, сумасшедшим, слышащим голоса в голове. Или обыкновенным несчастным человеком. — А где сейчас Судья? — Да! Что с ним стало? — бесхитростно спрашивают дети. — С ней вообще-то. Ну, говорят, что Судья ушла из долины. Мы возвращались на дамбу МакКинли, но не нашли там ни её, ни тела Сида. Только обугленную яблоню. Так что, возможно, она его похоронила где-то и ушла. Или сама умерла от горя где-нибудь в горах. Кармина недолго смотрит куда-то перед собой, ей спокойно и тепло, несмотря на печаль. Дальше она продолжает без весёлости: — Ходили слухи, что её видели несколько месяцев назад, на дамбе. Или это был призрак, я не знаю. Люди любят сплетничать. Говорят, она собирала яблоки, которые до сих пор не сгнили. — Она была в маске? — Кажется, нет. Зачем ей маска? Теперь она свободна. Кармина не верит в то, что рассказывает детям. Её крёстная, если она вообще жива, никогда не будет свободна, даже без маски. Из дома до них доносятся звуки гитары. Грустная мелодия навевает тоску, вернее, почти кричит о ней. — Почему Иосиф Сид так ненавидел наш округ? — спрашивает один из подростков. — О нет, нет, он вовсе не ненавидел! Он не желал округу зла, он хотел спасти его, просто… он просто не понимал, как это делать. Никто не научил его, никто не показал, поэтому он и его братья использовали методы, которые знали. Никто не научил их любви, и было уже слишком поздно. Иосиф Сид считал, что поступает правильно, потому что так якобы велел Бог. Но это был не тот Бог. — А какой же? — Тот, что не знает жалости. Не знает меры, границ. Не знает нежности и тепла, — Кармина утвердительно кивает, чуть улыбаясь. — Настоящий Бог ведёт с любовью. Иосиф не понимал этого. Имея власть, твёрдую веру, дар пророчества и зная тайны, но не имея любви, он всё равно был никем. Так мне рассказывала мама. Но однажды, после Коллапса, нашёлся человек, который сумел показать ему, каков Господь на самом деле. Знаете, когда притягиваются такие противоположности, возникает невидимая нить, связывающая их. Она никогда не оборвётся, она всё перетерпит. Надо об этом помнить. Из-за ледяного нарастающего ветра детей разгоняют по домам. Кармина недолго сидит у костра и тоже уходит. Она тут говорила о любви, но что она знает на самом деле? Год назад она увидела любовь там, на дамбе. И ей было грустно и тоскливо от такой любви. С тех пор она мечтает никогда больше не ощутить подобного. Нет, её любовь будет радостной и принесёт только счастье и смех. Родители до их пор говорят о Сидах с ненавистью. Но семнадцать лет!.. Не слишком ли долго для ненависти? Кармина никогда не спорит, не ей осуждать их. Не ей осуждать Иосифа или свою несчастную крёстную. Она не застала мир их глазами, но, благодаря им, ощущает своё определённое место в этом всеобщем порядке. Что прошло — не изменишь. Кармина ещё долго будет вспоминать о произошедшем… а вскоре даже без сожаления. На старой дамбе яблоня больше не прорастает. Но время от времени кто-то терпеливо возлагает на её место небрежные букеты полевых цветов — скромный жест всепрощения.