Когда, в раздоре с миром и судьбой, Припомнив годы, полные невзгод, Тревожу я бесплодною мольбой Глухой и равнодушный небосвод.
Уильям Шекспир
— …Это ты предал Рим, Аргос. Ты, а не они. Небо содрогнулось дважды, а трижды ударилось в груди Легата его горячее сердце. Ромул больше не говорил. Братья встали друг против друга одновременно похожие и разные во многом. Светлые лазурно-голубые очи родного сына, против потемневшей синевы в глазах приёмного и второго, но всё-таки старшего сына. Никто из них так и не смог заговорить снова, простояв вплоть до того, что промокли под стеной дождя до нитки, до костей. Их призвал в дом один из рабов Цезаря, выполнявший приказ хозяина. Аргос был не готов встретиться сейчас с теми, кто желал видеть его и слышать. Ему было дурно телесно и духовно. Но идти пришлось, в конце концов, уже не то время, когда можно было бы прятаться под флёром юности и присущей ей глупости, отказывать во встрече со столь важными членами римского общества. Уже не тот возраст и статус. Не то положение и право. Пусть свобода сопутствует судьбе римского народа, на деле она ограничена даже для тех, кто считается свободным. Каждый шаг вверх по склону давался тяжело. Ноги не поднимались, не хотели шагать. Вода заливала глаза, с волос бежало рекой. Ромул шёл впереди, храня молчание. А о чём ещё говорить? Арэ был мятежником. Предателем. А к чему тогда все прежние слова об истинном муже Рима? Или потому эти слова и повторяли ему так часто, чтобы он не вспомнил времена, когда совсем не соответствовал этому званию? Был его недостоин. В голове собирались лоскуты из памяти и мыслей. Обрывки фраз, какие-то образы, комок в груди — от необъяснимых чувств. — Ничего не говори. Молчи, Аргос. Слышишь? Они привыкли думать, что ты не лезешь в их дела. Пусть и думают так дальше. — Ромул всё-таки прервал их обоюдное молчание. Придержал за предплечье, на ходу склонился ближе и прошептал наставление на ухо брату. — Какая выгода с моего молчания тебе? — Ты сейчас серьёзен, брат? — Ромул сжал чужую руку до боли, но Аргос даже не поморщился. — Я на твоей стороне. Что бы ни случилось. Громкие слова забрались глубоко. Нельзя просто так говорить подобное. Ещё предстоит узнать мотивы Ромула и причину его молчания. Но сейчас хотелось довериться. Поддаться старой привычке верить. И Аргос кивнул. Пусть будет легче хотя бы так — рядом с близким другом и братом. Хотя бы сейчас. В покоях Цезаря восседали на богатых креслах с золотой отделкой Корнелий, Агеласт и сам Император. К вечеру Цезарю стало легче и он не страдал от кашля и слабости в своей постели, а сидел наравне со своим консулом и Легатом Пропретором, выдавая себя разве что тяжёлым дыханием и редкими хрипами. Стоило войти Аргосу и Ромулу, всё внимание обратилось к ним. На дорогих коврах и холодном мраморе от братьев оставались мокрые следы дождевой воды. В ноздри врезался приторный запах вина и фруктов на широких подносах. По большому порезанному инжиру ползала жирная муха, потирающая свои лапки. Аргос зажмурился, попытавшись хоть немного прийти в себя. Первым заговорил Цезарь: — Как прошла охота, Аргос? Тэлио сообщил, что ничего не удалось поймать. Обычно он приносит тушки мелких пушных зверей — себе на воротники зимних накидок, а нам на сытный ужин. Очень жаль, что в этот раз не получилось. — Что же ты спрашиваешь отец, если и так всё знаешь? — усмехнулся Аргос в ответ. Значит, либерт уже был здесь. Хотелось осмотреться, может быть, найти его четвёртым в покоях Цезаря. Но Аргос не стал. На сегодня с него хватит тайн и «детских» игр в прятки. Он и так уже несколько дней со своего возвращения в Рим провёл в странном трансе и преследовании юноши, который всем своим видом не желал чужого общества подле себя. — Всегда нужно слушать обе стороны, сын. Чувствовать себя ребёнком, которого выставили на суд взрослых и теперь поучают жизни — на третьем десятке лет то ещё удовольствие. Аргос случайно посмотрел на Агеласта и сразу отвёл взгляд. — Если подумать, мы уже давно не наблюдали вас вместе. Ты не помнишь, Аргос? Когда Тэлио тебе ещё до пояса не доставал, а всё равно ходил следом, точно хвостик. Даже на охоту. Ближе к холодам, когда всё зверьё обрастает шерстью. Помнится, выйдите утром и вернётесь под ночь. Совсем как сейчас. — Корнелий говорил лукаво, вертел между пальцев полупустой кубок, где алое вино готово было в любой момент пролиться на белую тогу консула (та, что с пурпурной полосой по краю), и улыбался, криво изогнув свои тонкие губы. «Ты уже нашёл змеиные головы?» — повторил Тэлио свой вопрос. Его тут не было! Но он не оставлял Аргоса ни на миг. И если бы он сейчас спросил об этом снова, то Легат бы без запинки выдал имя Корнелия. Просто из-за ассоциации. А у Агеласта был золотой перстень со змеёй… — Впрочем, не об этом мы хотели поговорить, — перевёл тему Марк Туллий, одним широким движением поднимаясь с кресла. Покои Цезаря были велики и включали в себя несколько помещений, которые соединялись между собой арочными проходами, укрепленными колоннами. Тут и там стояли статуи прежних Императоров, находились и прочие предметы роскоши: позолоченные вазы или мозаики. Агеласт привёл братьев к широкому столу. Огромная поверхность вмещала на себе карту всей Римской Империи. Северная граница, откуда ещё совсем недавно сам Агеласт вернулся с триумфом, уже была обозначена частью Рима. — Вот здесь, — Марк Туллий показал на карте место в северной части галльских поселений. Оно было много дальше, чем прежде довелось побывать Легату. — Ещё одно гнездо сопротивления. Мы думали, что захватим предводителя, собравшего в одну кампанию несколько племён, и они распадутся. Но, к сожалению, пока он зарабатывает себе право на жизнь на песке нашей арены, его люди двинулись ближе к границам и уже напали на несколько селений. Женщины и дети. Там были лишь женщины и дети, ждущие своих мужей близ каструма. Эти чудовища порвали их на части. Присутствие Ромула, как и всегда, успокаивало. Он встал рядом с Аргосом и спросил: — Напавшие на селение ещё живы? — Бежали в леса. Скрылись в горах. Там сейчас крепко лежит снег. Нескольких захватили в плен. Пытки откроют им рты. А потом мы столкнём их с Августом, которого они так любят. Заставим их убивать друг друга. Пусть сами Боги решат их судьбу там — на арене. — Ты увлёкся, Марк, — заметил Корнелий, осторожно подобравшись к столу с картой. Он оказался слишком близко, и Аргос едва сдержал себя, чтобы не дёрнуться от него в сторону. Как от огня… нет — как от змеи, которая бросается вперёд, чтобы укусить. — Пропустил ту часть, в которой решается судьба вспомогательного легиона, совсем недавно вернувшегося домой. Надсадно кашляя к столу подошёл Цезарь. Он встал напротив своих сыновей, но смотрел на карту. Краска на ней ещё была свежей, ей пахло — такой горьковатый аромат. Поверх стояли фигурки из золота. Каждая фигурка принадлежала своему легиону, и, например, у вспомогательного легиона этой фигуркой был ястреб (птица меньшего размера, чем орёл, которым на карте сейчас был обозначен Рим). И Цезарь взял золотого ястреба в руку, покрутил между пальцами и поставил ближе к орлу — ближе к Риму. — Отправьте к границе седьмой легион. — Он переставил фигурку волка к северной границе и, наконец, поднял взгляд на Аргоса. — Вспомогательный легион пусть остаётся в стенах Рима. Достаточно с него войны. На последнем слове Императора Аргосу показалось, что речь вовсе не о его легионе. А лично о нём — о Легате этого легиона.***
После напряженной тишины, возникшей со слов Цезаря, Ромул попросил отпустить их сменить мокрые одежды и отмыть с Аргоса долгий день охоты. Братья вернулись в комнату, где их прежде встретили мокрыми и продрогшими, когда снаружи уже совсем потемнело к ночи и прекратился неугомонный ливень. Аргос с Ромулом присоединились к посиделкам на креслах с золотыми рукоятками. Легат только сейчас понял, насколько он устал, вытянув ноги и взяв в руки кубок с вином. Целый день по лесным зарослям — вполне привычная ситуация для воина, но вне похода это кажется настоящим подвигом. Тэлио бы сейчас снова пошутил про ржавеющий меч… Его звали сюда, чтобы снова отправить дальше от Рима. Уже отработанная практика. Так каждый раз и происходит — Марк Туллий или сам Цезарь говорят о захватчиках на границе и показывают точку на карте, где немедленного должен оказаться Аргос. Вот уже почти десяток лет… И он никогда не думал отказать, никогда не задавал неудобных вопросов. Всегда был готов выполнить приказ. Истинный муж Рима, прославленный полководец и… полный невежа в делах политики. Столько лет прошло! И лишь сейчас Аргос стал обращать на это своё внимание. Почему же Цезарь в последний момент передумал? Ведь по взглядам Корнелия и Марка было ясно — решение оставить Аргоса в столице принадлежит лично Императору. Они хотели обратного. И если бы Тэлио снова спросил про змеиные головы, Аргос бы знал имена двух из них. Третья пока не нашлась. Или смотреть надо внимательнее? Больше недоумение вызывала позиция Марка Туллия. Казалось бы, в палатках каструма они пили вино из одной чарки, денно и нощно проводили за обсуждениями планов наступлений. А сейчас стояли точно чужие люди по разные стороны поля боя. Меч против меча. И как давно Легат Пропретор имел возможность сражаться лично, а не командовать? В этой схватке с позиции силы преимущество на стороне Аргоса. Вот только в битвах политиков физическая сила — последнее, на что стоит делать ставку. Постепенно разговор стал менее деловым и перерос в обсуждение дел насущных и повседневных. Действительно, когда в последний раз они собирались подобной компанией за кубком вина и говорили не про войну? Никогда. Если быть откровенными. Аргоса и Ромула считали детьми вплоть до того поворотного момента, который разделил жизнь на до и после. Это Аргос точно помнил. Помнил не тот момент, а пренебрежение старших к нему и брату. Для Ромула подобное пренебрежение действовало и сейчас. Их не воспринимали всерьёз. Или намеренно держали в стороне. Боялись? Скорее всего, просто не хотели проблем. И изменений… Как там сказал Тэлио? Если смотреть на ситуацию глазами Цезаря, то Корнелий много надёжнее молодого и амбициозного Ромула. Да? Вот так Империя и обрастает коркой не величия, а высокомерия. Ромул бы уже давно заменил отца, если бы что-то поменялось. Но его отец до сих пор управлял Империей. На последнем издыхании, но всё равно он не пускал сына в дела Рима полноценным Императором. Ромулу оставалось лишь сцепить зубы и терпеть. Не ждать. Смерти отца Ромул не ждал, всё же продолжая любить родственника и надеясь на признание единственного кумира. Дела семейные… Одним Богам известны причины, по которым каждый человек в этом мире готов многое простить тому, с кем он связан кровью. — А гладиаторские бои ты всё не решаешься посетить, Аргос? — спросил невзначай Корнелий, отправив в рот зрелую виноградину. — Август, который так кричал на тебя в лектории, там сейчас надрывает все свои жилы, чтобы выжить. Как нам и говорил уже многоуважаемый Марк. Не хочешь посмотреть? Это интересно, с недавних пор даже Ромул балуется посещениями арены, а ты всё самое интересное пропускаешь. Недовольно посмотрев на брата, Аргос ответил: — В жизни мне достаточно вида железа и крови. — Так ведь то — песок! — Оставь его, Корнелий. Он живёт войной. В спокойное время хочется спокойствия, — заключил Цезарь. — Всё равно вид страдающих галлов, под чьими мечами умирали наши люди, не может не радовать сердце даже отчасти. Мужи Рима, их женщины и дети отомщены. На это стоит смотреть. Это стоит помнить, — вставил своё слово Марк Туллий. Аргос в нём не сомневался. Этот человек не доверял даже тем галлам и «дикарям», которых Рим считал союзниками. Что уж говорить про поднимающих меч против Рима. Они для Легата Пропретора даже не звери — грязь под ногтями. Стал бы он переживать о нравственности, наблюдая со своего ложа то, как этой грязи вспарывают живот или отрубают голову? Вопрос без необходимости ответа. — Я помню об их смерти каждый раз, когда убиваю сам, когда вижу их тела под ногами моих легионеров. Большего мне не нужно. — Но на арену хоть раз в жизни стоит сходить ради интереса, — не сдался Корнелий. — Взять с собой приятную компанию, — негромко добавил Ромул. — С момента возведения новой арены, там можно наблюдать даже жрецов местных храмов. Тэлио, к слову, не был на арене тоже. Пора бы вам вдвоём там оказаться, если, конечно, Корнелий не против и в этот день не будет важных встреч в лектории. Раз он так настаивает на необходимости сего мероприятия. — Конечно, не против! Мальчик только познаёт мир. Пусть и это зрелище не обойдет его стороной. — От любезности в голосе Корнелия свело скулы. — Заранее прошу прощения, консул, но мне пришлось ненароком подслушать наставления, которые ты давал молодому либерту. Ты был против того, чтобы он отлучался от тебя. Что-то изменилось? — Так ведь вопрос о тебе. Конечно же, ты, мой дорогой, не относишься к личностям, которых я бы не хотел видеть рядом с нашим драгоценным оракулом. Он принадлежит дому Юлиев — в первую очередь. Посему, твой голос громче моего — в решении досуга юноши. — Слишком просто. Особенно после того, как Ромул говорил о целом лете невозможности просто поговорить. «Твой голос громче моего». Не верится, совсем не верится. И все инстинкты кричат о том, что вокруг шеи змея сжимает свои кольца и душит, но упорно делает вид ластящийся зверушки. — Вот и порешили! — усмехнулся сбоку Ромул, звучно хлопнув по золоченому подлокотнику кресла опустевшим кубком. Цезарь было начал говорить, но вновь закашлялся. Сын подорвался с места, вмиг оказавшись рядом с отцом. Корнелий и Марк откланялись, быстро свернув свои праздные посиделки. Один Аргос остался на месте, прожигая взглядом спины удаляющихся доминусов. Ему вдруг заскучалось по военным каструмам и вечерним встречам с Легатом Пропретором — в этих встречах ему было спокойно. Сейчас же всё сложилось наоборот, будто вывернулось наизнанку, выкрутилось, изуродовалось…***
Несколько дней Аргос провёл в стороне от дома Юлиев и Тэлио, от политических проблем и кровавых зрелищ. Он посвятил эти дни умиротворяющему затворничеству дома — в компании названной жены и детей. За его отсутствие дом обветшал и требовал мужской руки. Аргос поправил скрипучие двери, укрепил ступени, заново сколотил колыбельку для дочки и починил деревянные гладиусы сына, на которых они с Марком потом целый вечер тренировались. Сын успел возмужать в отсутствие отца. Ростом он пока не обогнал сверстников, но зато разрастался в плечах, и мягкие детские черты лица становились строже, хоть их и обрамляли светлые завитки волос. — Отец, а тот мальчик, который нуждался в твоей помощи, придёт к нам ещё? — невзначай спросил Марк, когда они уже сопревшие от вечерней тренировки сидели на пороге дома и пили остывшее молоко из погреба. — Как оказалось, он в моей помощи не нуждался. Запомни сын, что помогать надо тем, кто тебя просит. Никогда не навязывай свою заботу. Марк забавно нахмурился и спросил: — А если они хотят казаться сильными, но на самом деле у них нет этих сил? — Какой взрослый вопрос… — Просто отвернуться от них, да? Но ведь тогда сам будешь неспокоен. — Думай не о своём беспокойстве, а о человеке, которому хочешь помочь. Если надо, Боги подскажут ему выход или погубят. Всё просто. — А если я не хочу, чтобы его «губили»? И, отец… ты же не веришь в Богов. Зачем говоришь про них мне? — Чтобы верил ты. Мама твоя верит. И ей сопутствует удача. Может быть, мне и тебе стоит взять с неё пример… Об удаче Ремы — спорный вопрос, конечно. Но то, что на её нелегком жизненном пути ей встретился Аргос, а теперь и сын римского Императора захаживал в гости — определённо не было случайностью. Из липкой грязи, бесцельной жизни дешёвой лупы — Рема стала образцовой матроной, хранящей дом не простого мужа, а Легата. Не зная её историю, люди вокруг проникались к её образу благоговением и уважением. С той роковой ночи, когда Аргос её встретил, она больше не была замечена в объятиях других мужчин и хранила верность, прекрасно зная, что её названный муж подобным себя не озадачивал. — Хочу быть как ты, — выдал мальчик, и Аргос искренне засмеялся, потрепав его по голове. Ещё через несколько дней Легат выбрался в город. По пути он встретил Квинта, а за ним подтянулась едва ли не целая центурия. Устроившись в таверне Мания, легионеры стали собирать сплетни о товарищах, о жизни города в целом. Оказалось, что большая часть людей отправилась за пределы Рима — в свои виллы, где уже собирали урожай. Другие подались на заработки в стражу города. Третьи просто бездельничали и пили дни и ночи напролёт. Несколько легионеров женились, обустроили дом — на жалование, назначенное им после прибытия с границы лично Легатом Пропретором. О себе Аргос не распространялся, не мог же он сказать, что день за днём, мысль за мыслью сходит с ума… Следующим вечером Аргос сидел в этой таверне один. Здесь его поймал Ромул, и, как сговорившись, следом за ним появился Маний. С широкой руки хозяина (всё того же Мания, да) они пересели за стол под навесом, отделяющим небольшое ложе от общего зала. Теперь им никто не должен был помешать. От вида близких друзей Аргос сразу вспомнил всё то, что получалось забыть — хоть и совсем недолго. На плечи будто целое небо опустили — это прошлое напоминало о себе. — Что там было о предательстве? — То и было. — Ромул пожал плечами. — Ты с цепи сорвался после того, как притащил домой Тэлио. Тогда мы с тобой всё время ссорились, не сходились во мнениях… — В каких именно мнениях? — перебил его Аргос, вздёрнув брови. Здесь вмешался Маний: — Насколько я помню, мы собрались не за тем, чтобы друг на друга нападать. Аргос так сильно сжал челюсти, что у него зубы друг о друга скрипнули. — Я хочу знать всё о том человеке, каким я был. — Всё узнать не получится, Аргос. — Маний поправил тогу на своих плечах. — Тогда ты был полон тайн даже от самых близких. Мы с Ромулом заступались за тебя. Цезарь неистовствовал, слыша о твоих очередных выходках: связях с лазутчиками, подкупе магистрата и сената, превышении должностных полномочий. Единственный человек, с которым ты был прежним — наш нынешний либерт. Его тоже взяли в оракулы благодаря тебе. — А ты говорил, что Цезарь помогал тебе это сделать, — Аргос обратился к брату с упрёком. Ромул ударил полным кубком вина по столу. Багровая жидкость каплями осела на его плаще. — Ещё я говорил, что на такие ответы была причина. Ты сам просил защитить! — Но не врать же! Если вы хотели защитить, что тогда было прошлым летом? Когда ты сам же и спрашивал меня о нём. Смотрел на меня как на толстокожего слона! Будто я его нарочно из жизни своей вырвал. Дал перед Богами клятву и заставил себя забыть! А я просто не мог его вспомнить! Теперь я ещё и предатель — ко всему прочему. Маний покачал головой. Он чувствовал себя древним старцем, познавшим спокойствие — рядом с дурной молодежью, которой все недоразумения хочется решать криком и силой. — Ты не дал точных наставлений, Аргос, будь благоразумен. — Маний, как я должен быть благоразумен, когда мой брат говорит мне, что я предал Рим? Предал тот самый Рим, который вот уже сколько времени защищаю! Что я предал мальчика, для которого я — единственный близкий человек на этом свете, с которым так много всего связано в моей прошлой жизни… Маний тяжело вздохнул. Осушив залпом свой кубок с вином он приготовился говорить.***
Той ночью было холодно, за окном снег сильным ветром мешался с дождём. Стены не спасали от мороза, ничего не спасало. Рим тяжело переживал наступление внезапных холодов, его опустевшие улицы выглядели мёртвыми, а редкие люди на пути, казалось, шли не по своим делам, а следовали на лодку Харона — в его тёмное и таинственное нутро. Аргос появился на пороге своего дома резко, распахнув дверь и перепугав собравшихся. Рема закутанная в волчью шкуру мгновенно встала со своего стула и сделала несколько неуверенных шагов в сторону законного хозяина этого дома. Она неуверенно обнимала растущий под грудью живот. Кроме неё за столом сидели Маний с Ромулом — тоже закутанные в утепленные мехом пенулы , одевшие под свои сандалии шерстяные носки, дабы не отморозить пальцы. — Ты сказал ждать тебя и ушёл без следа. Прошло два дня. Где ты был? — спрашивала Рема, пока Аргос распахивал на себе плащ. Она ждала ответа, пока не обомлела от вида того, что пряталось под чужим плащом. Существо в руках Аргоса было похоже на ободранную кошку — такое же тощее и маленькое. Но это была не кошка. Ребёнок. В каких-то лохмотьях, покрытый не то грязью, не то копотью от костра. Кучерявые тёмные волосы, бледная кожа… а потом этот ребёнок повернулся и распахнул свои невероятно огромные и светлые глаза. На фоне грязного лица эти глаза казались безумно яркими. Рема протянула руки, чтобы забрать дитя с рук Аргоса, но тот ей не дал, кивнув на сжатые до белезны костяшек маленькие пальчики. Ребёнок сжимал тунику Аргоса и не хотел отпускать. — Ты всё-таки забрал его! — с досадой заметил Ромул, подходя ближе. Маний остался на своём месте и допивал травяной отвар. — На что ты обрекаешь его, брат?! На жизнь в бегах?! На вечную память о смерти его родных?! Ты сейчас сам себя защитить не можешь, а чем ты ему поможешь? — Последний вопрос Ромул задал без нотки обвинения. Скорее с отчаянием. — А его сестра? Почему только мальчик? — Я не успел. Он спрятался, когда за ними пришли. Девочка была у матери. Её и растерзали вместе с матерью… Рема всё-таки подошла к Аргосу и приложила ладони к ушам малыша. — На сегодня с него достаточно жестокости. Отдай его, Аргос. Он замёрз. Не хватало ещё, чтобы захворал. Маленькие пальчики пришлось разжимать силой. Мальчик никак не хотел отпускать Аргоса. Тот, смягчившись, принялся его уговаривать, гладить по голове и обещать, что Рема не сделает плохо. В конце концов, у Аргоса получилось, и женщина увела ребёнка в верхние комнаты, где собиралась отмыть его и отогреть. Аргос и Ромул сели за стол к Манию, долго молчали, слушая завывания ветра снаружи. — Корнелий видел тебя с ним? — спокойно спросил Маний. — Все видели. — Аргос усмехнулся. Его коротко стриженные волосы, ещё не успевшие растаять в тепле, торчали в стороны ледяными иголками. — Я пришёл в последний момент. Увидел его и не смог не спасти, Ромул. — Только брат обвинил его в сохранении чужой ещё совсем юной жизни. — Он стоял там посреди пламени и даже не кричал… — Что же. Теперь это пламя окружит и нас, словно по велению Вулкана! Аргос, кому-то суждено умереть. Понимаешь? Так пожелали Боги. — Ромул в силу своей юности даже не думал, что говорил. Он был напуган будущим, он переживал за названного брата, за себя, за отца, которого не устраивали все решения, принимаемые его сыновьями — в последнее время. Какое ему дело до чужого горя? Справится бы с тем, что ждёт впереди его собственную семью… — Так пожелали люди. Боги тут ни при чём. — Аргос немного отодвинулся от стола, чтобы достать из кармана туники свёрток грязно-белого цвета. Он положил его на стол. — Это было при нём. Пифийское платье его матери. — И зачем оно? — спросил Ромул. — Пифий с давних пор используют в политике. Они оружие. Если люди поверят, что он прямой наследник предсказательницы, то даже Корнелий позволит ему жить. Холодные слова Аргоса требовалось осмыслить. Ромул скривил губы, но первым заговорил Маний: — Он должен быть частью Рима, чтобы его приняли понтифики. Как ты собираешься это устроить? Усыновишь его? — Надёжнее будет оставить его под покровительством Цезаря. Он станет рабом в доме отца. Лучшей участи для сына Аурелии я не смог придумать. Корнелий приказал вырезать их, будто они не люди, а скот. Мальчика он не пощадит. И придёт в этот дом за ним. Но я не позволю его забрать. — Ты же знаешь, что сейчас отец не готов нам помогать? — Раб? Вот какое будущее ты для него подготовил. — Маний смотрел Аргосу в глаза. — У всего есть цена. Он будет жить. Я научу его всему, что умею и знаю сам. Да и должность оракула будет полезна не только стороне Рима. Это стоит того, чтобы терпеть оковы рабства, тем более такие оковы, которые будут в руках нашего дома, брат. — Ты так уверен в нём, — перебил Аргоса Маний. — Уже всё распланировал, будто против тебя сейчас не ополчилась почти вся верхушка Рима. В любой момент Цезарь может снять с тебя покровительство, и, поверь, тебе не сносить головы. В сенате уже несколько месяцев ходят слухи о сговоре против приёмного императорского сына. А тут ты предлагаешь оставить в доме Юлиев сына лазутчиков, у которых не получилось устроить в Риме переворот! А ещё его могут не принять понтифики, сенат и магистрат. Что тогда будешь делать? — Не надо гадать, дорогой друг. Мы не авгуры, чтобы на перьях птиц искать свою судьбу. Мы должны творить её сами.***
Аргос не мог остановиться, он гнал своего коня без устали. К утру начался дождь. Одежда вымокла. Снова вспомнился вечер, где Ромул говорил о предательстве Рима. Хотелось стереть это. Стереть и убежать. Где там была война? Легат готов выдвигаться в путь… Трудно было поверить, осознать, что сам собой в прошлом Аргос был близок к организации восстания. У него были союзники и противники. Он активно продвигал идею смены власти и пользовался покровительством приёмного отца без оглядки на совесть и благодарность — за приют и безбедное детство. Да, Аргос помнил, что они с Ромулом ещё будучи учениками школы, отличались желанием спорить с учителями и предлагать идеи, за которые потом получали подзатыльники от отца. И ещё он помнил, что ему всегда было не по душе место, где он жил. А ещё… он до сих пор не знал своих истоков. Откуда Аргос взялся в доме Юлиев? И если на этот вопрос есть ответ, то, может быть, ответ есть и на другие вопросы? Ромул честно признался, что Цезарь никогда не рассказывал даже ему о происхождении его старший брат. Он зашёл в тупик. А в спину Аргоса толкал недовольный Арэ — его не устраивало послушание и смирение с судьбой «ржавеющего меча». Точно как это не устраивало и Тэлио. Что подразумевалось под утверждением Арэ о пифиях, издавна использующихся в политике как оружие? Всё просто. Аргос планировал использовать Тэлио подобно нынешнему Корнелию — для внушения «нужных» мыслей верующей в Богов толпе. От патрициев, плебеев и рабов — люди в Риме верят силе и власти Богов. Тэлио однозначно был талантлив, что заставил сенат и магистрат себе поверить. Тому сенатору не повезло, что мальчишка уже тогда мог убедительно врать, глядя в глаза взрослым олухам в цветастых тогах. История умалчивает, что немного позднее этот самый сенатор выпил вино, в которое Аргос добавил настойку с ядом, купленную на рынке. Дождевая вода заливала глаза, но не очищала, не помогала прозреть. Обрывки Арэ растерялись по всем сторонам света. Но даже если бы у него получилось их собрать, осталось бы самое важное, то о чём говорил Тэлио — просто зная прошлое, его невозможно понять и прочувствовать. Аргос и Арэ — два разных человека в одном теле, и если они не станут единым целым, то ничего не получится. И потеряет смысл всё, что сейчас приходится раскапывать, возрождать из пепла. Лучше тогда забыть и бросить, вернуться на войну и погибнуть, как должен погибнуть прославленный полководец, а не мятежник, получивший за свои стремления разбитую голову и… будущее. Ромулу снова пришлось рассказывать историю появления должности либерта, только теперь он говорил подробно и правдиво. Как было на самом деле. Во-первых, всё от названия до расположения храма Либертас придумал Арэ. Во-вторых, Цезарь принимал в этом процессе лишь косвенное участие — не высказывался против, приняв Тэлио на удивление спокойно. Ромул рассказывал, что порой Цезарь даже лично гулял с мальчиком в своё свободное от дел Рима время. Словом, Император был благосклонен к дитя, отринув попытки Корнелия выцарапать потомка семьи предателей из-под защиты. Либертас — символ свободы, право свободы каждого римлянина. На этом и основывалась идея Арэ. Оракул был принят понтификами, но он не принадлежал их системе и был максимально приближен к простому народу. Либерт принимал в своём храме любого страждущего, в отведённое для этих приёмов время. Никакой платы храм Либертас не брал и содержался он на средства казны Рима, в то время, как остальные храмы брали со своих прихожан плату — порой довольно высокую. Как проходили первые приёмы ещё совсем юного Тэлио? Ромул говорил так: «Если бы ты был на месте обычного человека, пришедшего просить совета у посланника Богов, ты бы благоговел перед ним. У людей развязывался язык, когда они видели мальчика на треножнике. А Тэлио всегда внимательно их слушал. Пифии давали советы, и часто не касались тем будущего, хоть их и считали провидицами. Тэлио же говорил именно о будущем. На самом деле, когда мы наблюдали за ним, ты был шокирован тоже. И тоже поверил в него. Всё-таки ты лично общался с его матерью — бывшей пифией». О матери Тэлио — бывшей пифии, впоследствии сбежавшей с мужчиной, прибывшим издалека, Ромул говорил поверхностно, потому что сам не был достаточно сведущ в истории знакомства Арэ с ней и её семьёй. Но, по его словам, именно эта встреча что-то перевернула в Аргосе, что-то окончательно перещёлкнула. И эта встреча состоялась задолго до того, как Арэ стал затевать восстание или переворот системы Рима. Собственно, скорее всего, дух мятежа поселился в юном Аргосе именно после этой встречи. А что там было? Никто кроме Арэ не знал… Оказавшись перед волнующимся в непогоду морем, Аргос всё-таки остановил своего коня. Сам не заметил, как вместе с животным стал задыхаться, будто бежал с ним наравне. Перед глазами стоял Тэлио. Мысли по кругу возвращались к нему. Это он должен рассказать про Арэ больше остальных. Ромул уверял, что Аргос не отпускал маленького оракула от себя ни на шаг. Пока его не вызвали служить, он, в самом деле, растил мальчика как своего сына. Пусть недолго, но такая связь сделала из Тэлио отражение Арэ. Его продолжение… Сколько он так простоял, глядя вперёд — туда, где тучи отступали перед восходом нового солнца — не знал. Сол готовился вновь воссиять над миром, проносясь по небу на своей крылатой колеснице. Аргос успел даже немного просохнуть на тёплом и свежем ветре, приносящим с моря запах соли. Конь взрыхлял копытом землю, напрягал свои бока под бёдрами Легата и фыркал, напоминая о себе. Грудь сковало странное чувство. Будто так уже было. Именно в этом месте — был знаком отчего-то и покатый берег, и большой камень у границы воды с песком. Аргос резко выдохнул. Руки фантомно коснулось что-то маленькое и тёплое. В голове раздался отдаленно знакомый детский обиженный голос, задающий лишь один вопрос: — Обещаешь вернуться? Обещай…***
— Ты знала? — прямо спросил у Ремы Аргос, появившись на пороге их общего дома. День за спиной Легата разгорался жарой. Рема разминала на столе тесто, а её кудрявые волосы до спины были убраны в косу и обвязаны простой косынкой. Пахло свежим хлебом. Рема посмотрела на названного мужа, потом опустила взгляд. Её ресницы дрогнули. Обычно так строила из себя невинную деву любая потасканная жизнью лупа. — Однажды это должно было произойти, — выдохнула она, будто смертельно устала. Мука взметнулась в воздух, заблестела отражая солнце, когда Рема стряхнула её со своих рук. — Сядешь рядом? Пусть этот разговор будет спокоен как небольшое озеро, нежели станет дикой рекой, потоки которой мы с тобой не сможем контролировать. Аргос послушался. Внезапно в голове всплыли обрывки образов их первой встречи. Тогда Рема была много худее и носила рыжие волосы до плеч. — Говори. — Ты помнишь нашу первую встречу? Рема начала издалека, заговорила о том, что Аргос появился в стенах её лупанария неожиданно, подобно молниям Юпитера. Такие как он всегда предпочитали дорогие заведения с лупами равными греческим гетерам, а не женщинами пользованными лишь плебеями и приезжими торговцами. Верящая в Богов Рема восприняла его образ знаком свыше. Судьбой, что обрела тело и пришла к ней, заглядывая в душу яркими синими глазами. До чистых, равных образцу греческих гетер Рема всегда была далека. Жизнь обошлась с ней жестоко. Каждый раз, когда её брали, она вспоминала слова матери о Богах, не дающих человеку больше, чем он может вынести. Но в какой-то момент она отчаялась, искала смерти, но не могла покончить со своей жизнью — ей просто не хватало на это сил. Потому она стала нарываться на кулаки мужчин, покупающих её тело, точно товар на рынке. Она противилась хозяину, пыталась сбежать, зная, что её поймают и убьют. Наверное, тогда она как никогда близка к смерти. — А потом пришёл ты. Аргос уже сжал кулак. Начинать вопрос со слов: «Ты помнишь?» — не самая удачная тактика в отношении того, кто может не помнить. Но белые пятна в голове стали покрываться неяркими красками. Рема продолжала: — Такого взгляда, какой был у тебя в ту ночь, я ни у кого больше не знала. Арэ пришёл, и весь этот грязный лупанарий расступился в стороны, прижался к стенам, боясь только его коснуться. Хозяин, который вечно злословил и бил рабынь, прижал хвост и взял горсть сестерциев, которые кинули на его стол, даже не пытаясь торговаться. Во внутреннем дворе лупанария Арэ и Рему ждала породистая гордая кобыла, нагруженная несколькими походными сумками. Неумение Ремы управляться с этой лошадью было проигнорировано — Арэ велел взбираться в седло и держаться изо всех возможных сил. — Куда мы направлялись? — Селение близ Рима. Небольшой дом на холме. А там… там я впервые увидела её. Ты хотел оставить меня с ней. Чтобы я помогала с домашними делами и сидела с детьми. Ты помнишь, как её звали? — Аурелия, — неосознанно сорвалось с губ Аргоса. Имя, которое было создано для того, чтобы произносить его едва дыша. Рема грустно улыбнулась. — Она была так красива, что, казалось, Боги перепутали и отправили на землю одну из них. Мужчины с ней не было, но ты, мне так казалось, не подходил на роль главы семейства. — Почему? — усмехнулся Аргос. — Ты не любил её. И она тебя тоже не любила. По крайней мере, не любила так, как любит жена своего мужа. Да и дети не были на тебя похожи. Мальчик и девочка с неповторимыми глазами матери. Они тогда были совсем маленькими… Отец семейства вернулся спустя несколько месяцев. Его доспехи не принадлежали Риму и были перепачканы тёмными пятнами, пахли кровью и смертью. Рема описывала мужчину стройным и высоким, сероглазым и светловолосым. Впрочем, по её словам, он ничем не отличался от римлянина… А потом вскрылась тайна происхождения Ремы. Её крашеные в рыжий волосы достали до середины, а до шеи уже сменились тёмным цветом. Аурелия помогла отстричь знак принадлежности падшей женщины, а потом обняла свою гостью крепче родной матери. — Она сказала мне: «Добро пожаловать домой, сестра». Кровными сёстрами они, конечно, не приходились друг другу. Дело заключалось в ином — в принадлежности совершенно иной Империи. — Когда-то давно меня и моих родителей, работающих торговцами и вечно путешествующих, пленили в Риме, отправив в рабство. Она долго утешала меня, мои слёзы бежали из глаз так долго, что, наверное, глаза совсем высохли. Аргос… я даже не помнила этого. Моя жизнь, какой я её помнила, начиналась рабством. И когда-то я хотела, чтобы этим она и закончилась… — Как про тебя узнал я? — Ты ещё не понял? Аурелия сказала тебе, что видела меня в своих снах. И ты пришёл туда, куда она тебе указала. Конечно! Снова эта песня, про вещие сны. Теперь из уст уже другой женщины. Другой… Империи. «Другая Империя» — только от этих слов от загривка до пят прошлась волна мурашек. Рема же всё говорила и говорила. Она не могла остановиться. Жаль только, что эта женщина тогда совсем не интересовалась делами, происходящими вокруг неё. Гораздо больше её волновали сердечные тяжбы: — Ты нравился мне. Думаю, я даже была в тебя влюблена и робела в твоём присутствии. Будто не было этих бесконечных ночей в руках чужих и грязных мужчин. Всё случилось само. И первым, кто сделал смелый шаг навстречу, стал Арэ. Реме хотелось думать, что тогда он тоже был в неё влюблён. Вскоре она поняла, что носит под сердцем дитя — первое дитя, которого она действительно желала всем сердцем. — Когда я сказала тебе об этом, ты был рад, обещал нам отдельный дом, который в итоге всё-таки появился. Мы прощались с Иоганнесом и Аурелией в надежде встретиться вновь. Но потом… — Аргос и не заметил, как Рема заплакала. Её голос сорвался, и договаривала она уже тяжело, всхлипывая через слово. — Потом пришли Ромул и Маний. Сказали, что… они сказали… Корнелий, твой наставник… Он отправил отряд убить их! Дальнейшие события Аргосу уже были известны. Он не смог сдержать порыва прикоснуться к дрожащим плечам Ремы, чтобы утешить. — По этой причине ты говорила, что за ним стоит огонь? Ты не хотела, чтобы я вспомнил его. Рема закрыла руками глаза, позволяя себе расплакаться. Когда она успокоилась, то подняла на названного мужа красный, заплаканный взгляд и ответила: — Ромул решил, что так мы сможем его защитить. Его и тебя. Ты потерял память. Корнелий и Марк потеряли интерес тебя уничтожить. А Тэлио… — Рема впервые назвала либерта по имени. — Он сын своего отца и матери. В каком-то смысле, он и твой сын тоже. Потому не захотел оставаться в стороне, как бы мы не хотели его защитить. Сейчас он борется за самого себя, насколько это возможно. Он борется за свой дом. Он хочет мстить, Аргос. Ты должен знать. То, что движет им — кровавая месть. И она никого не пощадит, слышишь? — Откуда ты так много знаешь о его мотивах, Рема? — Он приходил ко мне, пока тебя не было. Достаточно часто. Пока не связался накрепко с Корнелием, я могла видеть его через день, исключая дни приёмов в храме. В груди стало тесно, не вздохнуть. И какое-то скребущее чувство поселилось в животе. Аргосу не понравилось знать о том, что Тэлио так избегал его и так легко приходил на встречи с Ремой. Сам! Аргос удостоился подобного лишь раз… и сам же этот раз испортил. «Выходит так?» Входит так… И та ухмылка — надлом. Один раз обидел, и всё. Второго шанса не представится. Забыл? Да… Ну и живи в забвении. Зато собственный разум подбросил Легату престранную картину. Картину, где красный мак стоит в их домашнем кувшине для воды. Тогда — целое лето назад. Он просто не обращал внимание. Появился в доме, забылся в постели своей женщины и вспомнил лишь сейчас! А Тэлио уже тогда былзапредельно далеко и близко. — На сегодня с меня достаточно, — вдруг бросил Аргос, вставая из-за стола. В висках гудело, от резкого движения в голове всё вдобавок закружилось. — Ты должен был держаться от мальчика так далеко, как только можешь. Аргос уже слышал эти слова! — Вы говорите одно и то же. Беспокоитесь о себе. А о ком беспокоился я в то время? И кем я был? И почему я должен об этом забывать? — спросил Легат обернувшись напоследок, уже почти выходя из дома. Рема не ответила.***
«Кто просил тебя давать клятву пред Богами?» Кому и когда он клялся? О чём? Не забывать что? Или кого? Теперь вам смешно, о Великие Боги?! Аргос злился на Ромула, злился на Рему, злился на весь мир, но важнее всего — он злился на себя самого. Но, если подумать, все они в равной степени были неправы. — Ты вернулся с войны центурионом, хотя отправляли тебя ещё солдатом, потому что ты возжелал начать с низов. Гордец! От всех прятал рану на голове, хвастался шрамами. А потом, ты не пришёл домой. Мы нашли тебя едва ли не в канаве! Слава Богам, что ты был ещё жив! Кто-то ударил тебя прямо по ещё не успевшей затянуться ране на голове. Несколько дней ты не приходил в себя. Потом проснулся, сказал, что не можешь вспомнить, кто на тебя напал, и что с тобой случилось. Ты попросил, чтобы мы позаботились о Тэлио. Тебя стали посещать Корнелий и Марк, один раз приходил Цезарь. Но однажды мы обнаружили пустую койку и Корнелия, сообщившего о твоём скором отбытии на войну. С тех пор мы с тобой почти не виделись. А Корнелий и Марк убеждали меня, что ты много чего не можешь вспомнить, что забываешь самого себя. Но это забвение — странным образом — не касается твоего исключительного таланта в стратегии и ведении боя. В целом, эта история с потерей памяти была странной. Потому, стоило нам с тобой встретиться, я решил проверить, что ты помнишь, а что забыл. — И что же? — Аргос, ты забыл один краткий эпизод, который всё в твоей голове перевернул. Корнелию и Марку было удобно это, ведь раньше ты чинил неприятности, а теперь воевал за Рим, используя свои исключительные способности там, где им то было нужно. Что произошло тогда? Должна быть причина. — Маний, ты спрашиваешь об этом у меня?! Я не помню! Марк Аврелий говорил: «Когда в силу обстоятельств нарушается равновесие духа, восстанови самообладание как можно быстрее и не оставайся в подавленном настроении слишком долго, иначе тебе будет уже нельзя ничем помочь. Привычка восстанавливать гармонию усовершенствует тебя.» И Аргос любил это изречение ещё со школы. Но как восстановить гармонию, если вспомнить первопричину её нарушения — не в твоей власти? В Риме к государственным преступникам — узурпаторам власти, участникам заговоров, к запятнавшим себя Императорам применяли так называемое «Проклятие памяти». Все материальные источники информации о существовании преступника — статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях — подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем. Могли быть уничтожены и все члены семьи преступника. В данный момент Аргосу казалось, что к Арэ в прошлом применили нечто подобное. Только всё было наоборот — материальное оставили. Стёрли самого Арэ. Заставили его заболеть забвением, ведь не случайно же его добили неизвестные — по старой ране. Кто-то знал, куда бить… Мятежник, ненужный человек на стороне неизвестной, другой Империи. Кому он сдался, кроме близких и тех, кто боролся с ним на одной стороне?.. Таких всегда убирают первыми — тушат яркий пламень, оставляя тлеть и гаснуть угольки. Вот только все недовольные политикой Арэ просчитались, оставив живым безобидного на первый взгляд либерта. Точно про него говорят, что одна ласточка весны не делает. И Аргос почему-то уверен, что постепенно этот мальчишка так проникнет в сенат Рима, что все забудут о его статусе раба. Он уже ходит в золоте и перед ним уже лебезит сын Цезаря. Корнелий сам пустил эту бестию туда, куда не следовало. Если Рема говорит правду… Яркий пламень разгорался вновь. Может быть, на то и был расчёт Арэ? Он знал, что на него нацелены все стрелы и копья, взведены катапульты, потому принимая удар на себя, он защищал мальчика, способного сохранить его мотивы. Он был рядом с Тэлио столько, сколько мог. И так много, как того позволяла сложившаяся ситуация. Мятеж и восстание не бывают внезапными (а все внезапные имеют привычку не исполниться до конца). Их долго носят в себе зачинщики, заговорщики и исполнители. Арэ не торопился. Его планы захватывали годы борьбы — пусть даже теневой и незаметной, но борьбы. Сквозь время Арэ вершил историю, управлял даже тем, кто так одновременно мало и много про него знал. Но вот — Аргос уже не помнит вчерашние дни, когда воевал за Рим, когда исполнял приказы, когда называл Марка Туллия своим кумиром, а Цезарю кланялся точно верный сын. Все его мысли направлены в будущее через дела прошедших дней. И может быть, он не готов ещё стать равным Арэ — в его желании восстать. Потому что не до конца понятны смыслы и мотивы, которые Арэ вкладывал в своё дело. Но и этого достаточно — для продолжения борьбы. Даже если с самим собой — со своей болезнью. С пропастью, что разделяет две разные стороны его существа. «Проклятие памяти» обратимо? Что надо сделать, чтобы его с себя снять? И как дорого заплатить? И готов ли Аргос платить? Взять и оставить позади умеренную жизнь, где всё знакомо. Где всё по-своему скучно. Где вокруг него лжецы, где он сам себя забыл, где он предатель самого себя. Другой вопрос: «Сможет ли остаться?» Нет. И впервые дело не только в принципах. Тэлио нашёлся близ храма. Мальчик сидел на корточках у обочины дороги и был чем-то увлечён. Приблизившись Аргос увидел ярко-алый бутон мака в руках либерта — он осторожно ласкал своими пальцами тонкие лепестки. Неужели, этими красными цветами с Легатом говорят сами Боги? Ведь он не верит в них. Зато они, кажется, в него всё-таки верят. — Я думал, что ты снова уехал, — бросил Тэлио, даже не обернувшись. — Хотел сначала спросить значение тех слов, которые ты произнёс в прошлый раз вместо прощания. — Аргос опустился рядом с либертом, коснувшись плечом плеча. — Это же было не приветствие Цезарю? — Нет. Это приветствие было обращено к А́рэ. Они одновременно посмотрели друг на друга. — Арэ, — повторил Аргос. — У него была Великая судьба, Легат. — Кем же он был? Тэлио слабо улыбнулся, приподняв лишь уголки своих губ. Сегодня его настроение было светлым, подобно дневному солнцу. — Он был Цезáре. И это значит много больше, чем титул Цезаря.