Трещит под ботинками акведук, сметённый взрывной волной. Тот путь, по которому я иду, взаправду ли выбран мной?
Пустыми глазницами мне вослед глядит караван-сарай, и город, которого больше нет, спешит по дороге в Рай.
Джио Россо
В том доме пахло свежим древесным срубом и травами. Толстые пучки соцветий заполняли собой потолок. Арэ приходилось наклоняться, чтобы ничего не сбить головой. Ему нравилось сидеть у окна и слушать колыбельные, которые Аурелия напевала над люльками своих детей. Этот язык был ему знаком, был им желанен, был им недосягаем по причине его полного запрета на земле, принадлежащей Риму. За окном Рема занималась стиркой, вымачивая простыни и туники в кипятке . Сердце спокойно билось в груди, и ничего не могло разрушить этот покой. — Тэлио, ну что же ты не спишь? — тихо спрашивала Аурелия, играясь с малышом рукой, пока тот крепко держал её за пальцы. — Хочешь помогать Реме во дворе? — Хочу больше на тебя смотреть, мама, — задорно отвечал малыш, почему-то на латыни — уже не путаясь в её словах. Арэ ласково наблюдал за ними со стороны. Сегодня ему хотелось лишь наслаждаться этим спокойствием. — Не будешь слушаться, напою тебя зверобоем, чтобы все звери покинули. — Да что же, мама, думаешь, напугала? — откровенно веселился мальчик. — Я же знаю, что Арэ постоянно его пьёт. От него им пахнет за версту. А то, что Арэ помогает, не может мне навредить. — Отчего же не вредит? Пугает всех зверей во мне, — вступает в спор. Ему тоже становится весело. — А эти звери мне уже родные… — Так зачем их тогда пугать? — Тэлио поймал Арэ своим взглядом, так похожим на взгляд матери, в тиски. — Чтобы они не вредили другим, — тихо отвечает, отворачиваясь обратно к окну. «Тебе кажется, что воспоминание, которое разбили на множество осколков, как дорогую амфору, перестаёт быть воспоминанием? Тэлио, а если теперь это множество воспоминаний? И каждый из этих осколков болит сильнее, чем болело целое». …Аргос проснулся на собственном резком выдохе. Глаза и щёки были мокрыми, кожу стягивало солью. Он знал этот день. Спокойствие покинуло Арэ, стоило ему переступить порог и вернуться в Рим. Тем же вечером он увидел дом Аурелии в огне и вынес из этого огня рыдающего Тэлио. Знала ли она, что качала детей в их кроватках последний раз? Поэтому на прощание обнимала крепче? Грудь сдавило нерастраченным горем. Аргосу было плевать, что после пожара случилось с Арэ, с ним самим. Титаническую часть сердца они оба потеряли, оставив при себе осиротевшее дитя — его же бросили на растерзание Империи. Его же опорочили желанием плоти… Какое право Аргос имел несколько летий назад требовать у Тэлио прощение, если ныне сам себя не смог бы вовек простить? — Что с тобой? — спросил завозившийся на соседней койке Август. — Не спится? — Почему в тот день Иоганнес не был в Риме? — осипшим голосом выдавил из себя Аргос. Ему было не то, чтобы больно даже говорить — невыносимо осознавать себя проснувшимся и живым. — Ты о чём? — Август пересел на чужую кровать, окончательно оттолкнув от себя сон. Да и спал ли он прежде, раз так споро отреагировал на неожиданное пробуждение? Закрыв лицо руками, Аргос прошептал: — Аурелия знала, что умрёт? — Все мы знаем, — попытался отвлечь внимание шуткой. Быстро поправился: — Откуда же мне знать? Ты был с ней. Не помнишь? — Не знаю стоит ли верить тому, что помню я. Мне кажется, что против меня даже моя голова и тело порой тоже. — Знаю лишь о том, что Иоганнес до сих пор винит себя в её смерти. Как всё было на самом деле… мёртвые не скажут. Аурелия была самоотверженной. Ей не дали сделать выбор в пользу Венеты, поэтому она сделала иной выбор. Стоит ли судить её решение? — Она забрала с собой дочь, оставила сына мне! — Сын наследовал её талант. Аурелия нашла меньшую из возможных жертв. Судьба, пророчества, предназначение! Им всем заведомо известно, что в конце каждого ждёт смерть (об этом и Август говорил), а иное — лишь фокусы и совпадения. Тэлио не всегда изъясняется понятно, но даже в книге Арэ на полях он делал пометки о вычислениях возможностей, а не о божественном видении. Но всё это так туго держалось единой цепью, у Аргоса болела голова от одних лишь мыслей. — Я начинаю вспоминать. Постепенно. Очень осторожно. Вспоминаю, правда, не могу сказать, что есть действительность, а что есть игра моего разума. — Тогда я могу помочь, там, где я знаю способ распутать ком. — Август ободряюще улыбнулся и сжал плечо друга. Тот… улыбнуться в ответ не смог. — Впереди непростой день, Аргос. Нам его надо пережить.***
Даже спустя лета Арэ не мог привыкнуть к разнице культур Рима и Венеты, выступающей для него главой стола Большой Земли в вопросе традиций и жизненного уклада. Даже новолетие Рим и Венета отмечали в разные даты, где в Империи Гай Юлий Цезарь не так давно сменил весеннее солнцестояние на Сатурналии , а Венета была верна традициям и начинала отсчёт лета с первого дня второго осеннего месяца — осеннего равноденствия . Осенние дни были ещё и тем значимы Арэ, что незадолго до новолетия он праздновал день собственного рождения и ныне наступало его четырнадцатое лето. Если Сатурналии превращали Рим в многодневный праздник, то осеннее равноденствие привечали лишь жрецы местных храмов. Улицы не полнились яствами, за которые никто не брал платы, уличные музыканты не играли на своих инструментах, певцы не пели песен. Обычный день осени… Именно в этот день Арэ подслушал разговор Корнелия с одним из его клиентов, вернувшись к тому ранее положенного времени. Именно в этот день Арэ узнал, что Венета, по которой он так отчаянно скучал последнее десятилетие, была стёрта с лица Теллус без права на возрождение. Ведь право это отобрал у неё Рим. Аргос проснулся от крика, когда его собственные руки вырвали гладиус, пронзивший сердце клиента Корнелия в яростной агонии. Арэ выследил его, убил хладнокровно и был предан суду, впрочем скоро его оправдавшему — имя Цезаря являлось бронёй, которую отливают жидким расплавленным металлом прямо на коже. Такую броню не оторвать от плоти. Как и забыть лёгкий смех человека в разговоре о смерти целого города, полного прежде бесценных человеческих жизней. Были и другие сны. Похожие и отличные, рисующие фигуру Арэ до абсурда противоречивой. Можно сказать, каждый его знакомый и встреченный им человек знал его разным. Иногда Арэ менял язык, на котором говорил, а порой и голос, которым говорил. Характер тоже вился змеёй, его жёсткость менялась мягкостью. Ограничения и хаос руководили попарно, сменяя друг друга. То он добивался высоких званий в достаточно юном возрасте, то терял их, совершив какой-то абсолютно дурной проступок. Это сходило ему с рук. Порой он исчезал месяцами в поисках последователей и возвращался в доспехах с чужим знаменем на груди. Забывая стыд, совесть, честь легионера, поднимал к небу клинки из чужеземной стали. Он отчаянно влюблялся в города, которые посещал, в людей, которые приходились ему по душе и сердцу. Арэ делил постель со многими: любил женщин, любил мужчин или те любили его. Не считая себя распутным, он отдавался молодости и жизни без остатка, успевая вершить переворот в Империи, переломившей шею его родной и навсегда единственной Венете. Родина была любима им до раздирающей боли в сердце. Он скучал по ней, будучи ещё крохой, когда её у него отобрали. Он писал в дневнике (теперь Аргосу не требовался перевод), что не понимает причины отца, пославшего своего сына в Рим и не позволившего вернуться ему домой. Вернуться домой и погибнуть там, где был рождён. Он уважал, но ненавидел Цезаря, увлекал Ромула в свои неприятности как в болото, только бы и его честь запятнать тоже. До последнего не понимал, почему тот, наоборот, любил его, тянулся к нему, но вскоре и сам проникся этой обречённой связью. Смирился, но не простил, иногда рассматривая черты Цезаря в лице названного брата с отвращением. Аргосу снились даже леса на подступе к дому Юлиев. …Той ночью лунный серп занимал собой половину неба, затмевая переливы многочисленных глаз Нокс. По одной из греческих легенд эти глаза принадлежали Аргусу — многоглазому великану, которому Гера поручила спрятать любовницу Зевса (её мужа) — Ио. Громовержец же отправил к Аргусу сына — Гермеса, чья победа, освобождение Ио стали обоснованием смены дня и ночи. Как многоокие звёзды утром сменяет свет Солнца, так и Гермес одержал однажды победу над Аргусом, забрав Ио. Всё это Арэ со смехом слушал, увлекаемый в чащу леса рукой… Августа. — Для галла ты слишком любишь Элладу и её байки о Богах, — смеялся Арэ. — Куда ты меня ведёшь? Ты должен был уехать ещё прошлым вечером, чтобы не попасть под подозрения. — Успеется! — не раздумывая отвечали ему. — Любая культура примечательна и ценна, как бы отвратительно себя не вели люди у её власти. — Что там Эллада, когда она уже является провинцией Рима? — Тем не менее, Рим хранит и её культуру. — Что же теперь, не сворачивать голову золотому орлу? Август резко остановился, Арэ врезался в него и едва не расшиб грудь. — Ты слышишь меня? — утробно спросил Август и повернулся к Арэ лицом. Его тёмные глаза казались совершенно чёрными. — Уничтожение не должно стать твоей целью. Око за око, и ослепнет весь мир. — О моём мире что-то никто не позаботился. — Арэ, очнись! Убийство невинных — не выход. Чем ты будешь отличаться от Рима? — Я буду убивать виновных. — А как ты сможешь отличить? Они были на летия моложе. Волчье спокойствие Августа ещё не успело в нём укрепиться, Арэ же… был иным человеком. Так они расстались, не смогли друг друга переспорить. Больше не виделись до злой и новой встречи незнакомцами, врагами на поле боя меж вспомогательным римским легионом и отрядом багаудов. Но вопреки этому память вновь показывала Аргосу картины, где они с Августом вдвоём, верхом на вороных конях, рассекали поля и леса близ Рима, позволяя всем встречным ветрам командовать маршруты их кратких путешествий.***
Сражения на колесницах проводили редко, но зрелищнее обычных представлений. Для этого вида боя гладиаторов тренировали отдельно и очень дорожили каждым из них. Сегодня очередь выступать была за Уной. Она, конечно, вышла с арены победившей. Аргос с Августом вышли позднее и так же управились с лаврами победителей играючи. — Пойдём, прокатимся на лошадях, пока их не увели? — предложил Август, когда Аргос снимал с себя доспехи, на которых кровь противника уже запеклась багровой коркой. — Да кто бы нас пустил? — Марк тактично отвернётся. — Там же ещё полные трибуны зрителей. Ты слышишь? Гул толпы просачивался сквозь стены, достигал ушей. С каменного потолка осыпалась пыльная крошка от дружного топота вниз по ступеням. Аргос умывал лицо прохладной водой из глиняного кувшина. Август не сдавался: — Боишься, что потом Юрий снова возьмёт свои плётки? — У меня всё ещё не сошли прошлые следы, — усмехнулся Аргос. Август умел договариваться даже с имперской стражей, Аргос просто ему сдался. Зрители было разбредающиеся с трибун удивлённо смотрели на двух рослых гладиаторов, выбежавших на арену каждый верхом на вороном коне. Гладиаторы смеялись, гонялись друг за другом как дети, крепко ухватившись за пышные гривы скакунов. В грязных туниках с пятнами пота, с каплями крови на лицах, с волосами, в которых забился песок. Они не собирались друг друга убивать, были безоружны и были просто людьми без единого статуса, положения в обществе. Хотя бы сейчас — сладкий миг забвения, мнимая свобода. Аргос смотрел на трибуны и улыбался людям, щуря глаза от яркого света. Уже потом он понял. Август вывел его под палящее зноем светило и вынудил забыться, показать лицо, которое не скрывалось забралом шлема, показать себя настоящего — счастливого дурака посреди пира во время чумы. Тактичный ход, всё — игра с Судьбой. «…И будет он равен Солнцу, и будет жизнь его полна мрака, но лишь во мраке будет его свет для каждого жаждущего найти свою дорогу ориентиром». Время стремилось птицей пикирующей вниз — неслось наперегонки с ветром. За летие можно было бы забыть самого себя в крови и похоти развлечений местных патрициев. Но Аргос себя не забывал, а на подобных празднествах стоял с остальными гладиаторами и обращал взор в пустоту. Раньше он был бы здесь гостем, предающемся торжеству, а сейчас чувствовал себя посторонним. Не позволял зависти и желания поменяться местами. Потому что знал обе стороны. Потому что обе они были ему ненавистны. Потому что обе они должны были изжить себя в зачатке, а не разрастаться чумой, поглотившей Империю. — Победители вершат историю, — сказала негромко чья-то молоденькая дочь. Её лица Аргос не видел. Отец Марка — Вителлий старший — установил правило сокрытия личности под маской любого персонажа из божьего пантеона. — Но у местных победителей весьма скудный список свершений. — Венера, ты приехала из Рима. Куда Капуе с ним соревноваться, — без вопроса хихикнула её собеседница. Она была замужней матроной с золотым колечком пересекающим вену любви . — Пойдём, посмотрим на нового питомца Корнелии. Говорят, он жутко очарователен. — Что же, очаровательнее наших победителей? — Венера обвела взглядом рядом стоящих Августа и Аргоса. — Очаровательнее этих мышц, бугрящихся под загорелой кожей? — Она позволила себе тронуть Аргоса, проведя рукой по его напрягшемуся животу кончиками пальцев. Летие приучило терпеть даже нечто много большее простых касаний. — Очаровательнее её Юлиана? — Пойдём посмотрим, — настояла матрона, и они удалились в толпу. Аргос, провожая их взглядом, поймал себя на мысли, что ему стало неспокойно на душе.***
Впервые за долгое время Тэлио пришёл во сне Аргоса без своей кудрявой косы до пояса. Перемена во внешности привлекла не больше странной одежды, закрывающей тело от шеи до кончиков пальцев рук и ног. Туника с длинным рукавом, штаны из тех, которые обычно римляне не носят, считая их варварским атрибутом, только стопы остались почти обнажёнными, трогательно скрытыми лишь плетеными сандалиями. Никаких украшений из золота, никаких красок на лице, даже от сурьмы, делающей его взгляд ярче не было следа. — Мы должны прощаться, — сказал оракул негромко, стоило Аргосу выдать себя хрустом веток — невнимательным шагом. Тэлио обернулся, рядом с ним сверкнули в сумерках вечера два зелёных глаза. Зверь рыкнул, а его хозяин едва улыбнулся. Аргос без страха опустился рядом, обойдя по периметру уже знакомую ротонду. Здесь они взяли за привычку говорить друг другу «прощай», а потом встречаться вновь. Эта мысль вселяла в Аргоса надежду. — Как назвал? — спросил, рассматривая картину, где большой хищный зверь покорно подставлял голову под нежные поглаживания другого зверя. Зверя свободно носящего человеческий облик. — Борей. — Не Аквилон? — Это глупый вопрос для того, чьи предки пришли за Бореем, а не за Аквилоном. В этом я бы большей симпатией проникся к тому греческому полукровке, которому уже не суждено греть твою постель. Как просто рядом с Тэлио забыть о том, что его слова могут литься тёплыми и нежными водами, а могут бить больнее любого вострого меча. — Гиперборея, скорее выдумка… — Про скифов и сарматов тоже говорят как про варваров, однако ты видел собственными глазами, что всё это не так. — Почему тебя так задевает моя связь с Эвандром? — Аргос постепенно учился правильно отвечать ударом на удар. Губы Тэлио дрогнули, он ответил: — Корнелий мёртв. Позднее эта новость взбудоражила и Капую. Слухи змеями расползлись по всем сторонам света, захватили сердца людей. Консул Рима мёртв! Не стоит гадать о том, что весть смерти Цезаря ранее была обращена похожей формой. Население активно обсуждало новое возможное лицо у власти; Аргос желал услышать имя Ромула, хотя это едва ли было возможно. Спустя несколько ночей Аргос надеялся не услышать весть о скоропостижной смерти единственного наследника из рода Юлиев. Скорбел ли Аргос о смерти наставника? После множества воспоминаний Арэ, ответить точно было сложно. Арэ знал Корнелия другим, тот часто покрывал его, учил делу юридическому, они вместе разбирали записи прошлых царей и императоров, рассуждали на тему возвращения Риму времён республики. Если смотреть с точки зрения Арэ, то больше он терпеть не мог Марка Туллия, с его въедливой неверностью законам. Он лишь рисовался всеобщим добродетелем, проворачивая тёмные дела под покровом благости. Корнелий тоже был нечист, но он хотя бы, правда, ратовал за Рим. Агеласт лично нагнетал обстановку на границах, нанимал галлов и германцев, чтобы те будоражили местных жителей, чтобы потом их будоражил Рим. На этом и строилось его имя. Аргосу было от самого себя противно за те мгновения, когда он позволял обольститься его вниманием. Спустя месяц в Капую приехал Маний. Магистрата Народного собрания в городе Рим встречали, само собой, закрыв глаза на плебейское происхождение. Его жена была уроженкой Капуи, посему они раз в несколько лет посещают её родовой дом с дарами. Аргос узнал о прибытии друга случайно — они пересеклись взглядами, когда арена кричала имя Соляриса, а сам он смотрел вверх — на ложе, отведённое для вышестоящих лиц. Как просто Судьба столкнула одного наставника с другим — жизнью и воспоминанием… — Не думал, что ты придёшь, — Аргос с усмешкой смотрел на Мания сквозь решётку. И вновь они виделись так — по разные стороны. «Не меч убивает. Убивает рука, которая держит меч. Помнишь? Забери меч и стань победителем, а не трусом. Как подобает истинному мужу Рима». — Теперь твоя рука убивает, Аргос, — говорит наперекор. Вспоминая тот разговор, Аргос думает лишь о том, как много с тех пор утекло воды. — Я не мог уехать без встречи с тобой. И думаю, что всё это не зря. Ты должен знать. Империя переживает сложные времена. — Кто убил Корнелия? — А кто убил Цезаря? Резонно. Вопрос глупый, но Аргос должен был его задать. То, что убийства вышестоящих лиц — дело рук одних, не было сомнений. Тэлио ничего не обещал. И, кажется, пророчество о змее во трёх головах звучало для них обоих. А меч — это вовсе не железо… — Тэлио ещё в Риме? — Бежал намедни. — А храм? — Сгорел. — Как ты сказал? «…подобает истинному мужу Рима»? — Аргос повернулся к Манию спиной. — Я дал вам шанс исправить моё желание уничтожить Рим, но вы толкнули меня к этой мысли вновь. Ромул жив? — Более чем. — Тогда пусть он сделает всё, чтобы занять место его отца. Иначе римские города будут терпеть судьбу Ветеры один за другим. — Ты забыл всё, о чём мы говорили, Аргос. Ответа на эти слова не последовало. Свидание прервал Юрий. Тренировки никогда и никого не ждали. Уходя Аргос не обернулся. Об одолжении времени и возможности оправдать Империю Аргос не преувеличивал. В масштабе юношества Арэ посчитал себя достаточным условием перемирия. По словам Августа, обе стороны конфликта затаились, наблюдая за шагами друг друга с придыханием. Пока Рим осторожно расширялся в землях галлов, союз сарматов и скифов больше разбирался с азиатской частью своих земель, где их с давних времён теснили Шёлковым путём. Это не мешало Аргосу чувствовать себя участником событий и тем, кто никак на эти события влиять не может. Сначала он стал причиной распада мира, а теперь стал тем, кто должен этот мир вернуть или позволить одной из сторон уничтожить другую. Ссора с Манием означала разрыв их близкой связи с Ромулом. Названный брат и прежде говорил об этом, когда из предоставленных возможностей Аргос выбрал ту, которую предлагал ему Тэлио. И сейчас многое зависело от будущего, избранного либертом. — Ты просишь у меня совета? — тихо спрашивал Марк, когда стража удалилась из его кабинета, оставив на пороге Аргоса, просившего у хозяина людуса краткого свидания. — Солярис, которого я знал, был самодостаточен. — И где он оказался? — Аргос едва сдержал едкий смех. — Никто не говорит мне о том, как он сделал выбор в пользу забвения, а не войны. И что это за глупость? — Обстоятельства дружбы тебе недостаточно? Он был молод и принимал решения на фундаменте тех лет, которые успел прожить. — На контрасте с убийством рода и его последователей? Да! Мне недостаточно! Потворствовать врагам, лично усугубляя собственный недуг! Я был не в себе, никто меня не остановил! Марк жестом предложил присесть в одно из кресел, расставленных вдоль длинного стола, но Аргос отказался. Вителлий настаивать не стал и сам не сел, зато подошёл ближе, чтобы просить говорить тише. — Даже такой человек как Арэ хотел обойтись меньшей кровью. Этим озаботил друга, которого ты намедни гнал взашей. Сам бы не смог, не нашёл бы на это сил. Не все его учения были верными, но он хотел сказать тебе о том, что огонь оставляет за собой пепел, вода — руины, человек не обязан им не уподобляться. Люди смертны, тем и драгоценны их жизни. А каждая война несёт с собой лишь смерть. — Оракул, которого Боги озаботили вести меня их дорогами, вершит месть в Империи. Что делать мне? — спросил шёпотом. — Его месть будет грузом его души. Его личным выбором. Ты не думал, что тем самым он тоже освобождает тебя от бремени убийцы? — Меня? — У Аргоса не было сил смеяться. — На поле боя можешь ли ты представить сколько жизней я забрал? — Есть разница между одним и другим убийством… — Убийство есть убийство, — перебил Аргос. Марк усмехнулся и кивнул не то собеседнику, не то собственным мыслям. — Я должен знать каков будет следующий шаг. — Я бы тоже хотел знать. Проблема лишь в том, что этот шаг должен сделать ты, Солярис. Таково было предсказание Аурелии, её сын вёл тебя к этому мгновению как мог. В разбитых чувствах Аргоса подхватила стража. В груди комом сжалось непонимание и страх. Всё предшествующее вело его в эту точку, чтобы он сделал выбор в пользу своего будущего. А ему было страшно, будто он вновь стал мальчишкой, которому сказали, что его родного дома больше нет. Удобнее всего он чувствовал себя будучи Легатом, у которого есть правила и порядок, закон, диктующий действия и выборы. А сейчас… было ли это ощущением свободы? Будучи рабом, он волен выбирать, ведь даже хозяин людуса имел с ним взгляд единой стороны. Такая свобода не манила, а ставила к горлу кинжал и ждала решения. Что она сделает, если ей не понравится его выбор? Юлиана было почти не видно в углу — за газовой занавесью. Аргос заметил его случайно. Юноша закрывал лицо руками, а плечи его дрожали, будто он сдерживал рыдания. Стража не позволила остановиться и спросить о причинах столь явной боли. А хотелось… хотелось утешить даже если не себя самого. Но когда в казармы привели взъерошенного Августа со следами страсти на широкой шее, Аргосу всё стало понятно без слов.***
— Зверобой лечит память и возвращает желание жить, — Тэлио ласково обнимал со спины. — От Арэ всегда им пахло. Но от тебя уже нет. Ты не нуждаешься в лекарстве. — Однако, этого недостаточно, чтобы из нас двоих ты выбрал не его? Молчание сворачивается клубком, царапается как Борей, устроившийся рядом. Но Тэлио отвечает, шепчет на ухо: — Мне страшно выбирать. Это ведь не просто уход от одного человека к другому. — Не понимаю. — Определение нашей с тобой судьбы никогда не было чем-то конкретным. — Это тебя пугает? — Меня пугаешь ты. Нежелание откровенничать выдавало себя резким пробуждением. Фантомы прикосновений всё ещё оставались на коже, когда Аргос открыл глаза. Его вновь прогнал. Аргос повернулся в сторону пустующей койки Августа и с досадой вспомнил о том, что тот достоин отдельной комнаты — согласно звания лучшего бойца Капуи. Это расстраивало. Прежде друг просыпался следом, стоило Аргосу заворочаться на жёсткой постели. Галл оправдывался чутким сном, но было в этом что-то от желания чрезмерно опекать близкого человека. Для Аргоса подобное казалось безосновательным. Решение о вознаграждении принимал даже не Марк, а его отец. Это значило высокую оценку Августа среди прочих гладиаторов. В свою очередь, Аргоса зрители тоже вскоре возлюбили за его скромность и добросердечность, когда из вариантов: убить или помиловать, он всегда выбирал второе. Но звания лучшего он не желал, слишком многому оно обязывало. Возможно, даже этим Август забирал у Аргоса ответственность за бесчестный триумф, полученный на песке чей-то кровью. «Это звук твоей победы, Легат!» Странная дружба обязывала задаваться вопросами их общего прошлого. Но по этой части воспоминания Арэ были скудны или запрятаны глубже прочих, Август же отмахивался от правды и говорил про какие-то долги, взятые им когда-то, хотя обещал помогать разобраться в правдивости — там, где знал и мог. О подобных долгах не пишут даже в личных дневниках, иначе Аргос бы обратил на то своё внимание, когда читал многостраничный перевод книги, обёрнутой змеиной кожей. Так и не смогший уснуть, Аргос был насильно поднят ещё до зари. В своих покоях его ждала Корнелия, волосы которой ещё не привели в порядок достойный уважаемой матроны. Она смотрела на гостя через зеркало, приложив к начинающему выступать животу тонкую свою руку. — Отец моего мужа говорит о том, что в глазах второго по силе гладиатора нашего людуса не достаёт искры. Чем ты можешь оправдаться, раб? Больше не интересна гладиатрикс? — Разве подобному есть достойное оправдание. — У мужчин всё сводится к плоскости кровати. — Про женщин говорят подобное, если не хуже. Лишь недавно упразднили мнение о невозможности укрощения женской страсти. — Для чужеземца ты слишком близко знаком с бытом Империи. — Мы слишком редко имеем возможность говорить с тобой прямо, чтобы ты могла трезво оценивать мои знания, — прозвучало дерзко, в духе Арэ. Корнелия хитро улыбнулась, всё-таки повернулась к Аргосу лицом. Сидя на мягком пуфе, она смотрела на него снизу-вверх. Что-то изменилось в ней за летие, но Аргос не мог знать тому причину. — Среди моих рабынь достаточно способных вариантов, готовых угодить любому из твоих желаний, гладиатор. В рамках разумного, не требующего лишения жизни. Такое бывает тоже. — Мне это не нужно. — Возможно, ты хранишь кому-то верность? Только попроси, Марк не откажет в услуге и устроит встречу с тем, кого хочет твоё сердце. — Это невозможно. — Могу предложить и юношей. Сама падка на очарование мужской невинности. Тем паче, недавно у нас случилось пополнение. В обычный день я бы не дала тебе никого из моих любимцев, но таков указ свыше. Лечь под гладиатора, в каком-то смысле, даже почётно. — Не могу это принять, — однозначно. С такой подачей даже под угрозой смерти тело не будет гореть желанием другого тела. — Солярис, не играй с хозяйской благостью. От таких предложений не отказываются. Мужчинам нужен кто-то греющий постель, пока они вершат великие дела. И после отдающийся им телом и душой, — она махнула рукой, когда Аргос попытался перебить. — Без возражений. Если не хочешь выбрать сам, я сделаю это за тебя. Уведите. Изредка Аргос пересекался с рабами под покровительством Корнелии. В доме Вителлиев так было заведено: гладиаторы принадлежали сыну и отцу, а за домашнюю прислугу и девственников на продажу отвечала Корнелия. То, что хозяйка занималась неким покровительством удивляло, если закрыть глаза на другие обстоятельства. Она не издевалась над своими подопечными, большая часть дохода семьи шла на обеспечение хорошими условиями жизни тех, кому не повезло попасть в сеть имперской работорговли. Молодые юноши и девушки расцветали в её руках, после этого кого-то она оставляла у себя, а кого-то сватала в фавориты местным патрициям. Конечно, всегда была вероятность, что другой дом обойдётся с рабом многим хуже. Но хотя бы некоторое время она могла дать им шанс пожить спокойно. Валерия быстро выросла из «оборванки» в хозяйскую любимицу. Ей не грозила ссылка в другой дом, так как её «чистота» давно была сорвана. Кроме того, насколько Аргос знал, помимо Корнелии за бывшую жрицу храма Либертас переживал и сам Марк. Защита сразу двух хозяев дома дарила Валерии небывалую неприкосновенность. Оставалось лишь ей завидовать. Не каждому Судьба столь яро благоволила. Кто бы знал заранее, что именно Валерия первой покажется на входе отдельной комнаты людуса, специально выделенной для свиданий во имя будущих побед каждого из списка отличившихся героев. — Если я под тебя не лягу, нам обоим будет худо, — заявляет она, прищурив свои светлые глаза. — Корнелия проверит. Её не смущают грязные подробности. — Боюсь, эта ночь может стоить мне здоровья и чести. — Аргос даже улыбается. В случае Валерии ему предлагают положить в пасть зверя вовсе не руку… — Давай всем соврём? — Как ты собрался врать? Засунешь в меня бутыль вина? — Если только ты сама попросишь. Валерия закрыла лицо руками и сказала тише: — Ты должен знать о чём-то, что я не могу тебе рассказать. — Значит, ты умеешь хранить секреты, — озвучил очевидное, сам же посмеялся. Следующим ночным гостем стал юный мальчик, даже Эвандр рядом с ним выглядел бы взрослым мужем. Мальчик этот заплакал, когда Аргос на корню обрубил его попытки соблазнения. Тогда пришлось долго слушать мольбы обречённого. Прежде столь лёгкая возможность провести с кем-то ночь так не пугала как сейчас. Тогда Аргос не заморачивался верностью, ведь Рема ждала его любым, — его любимая волчица — всё знала. Но теперь не Рема ждала его в неизвестности… не Рема приходила к нему во снах. — Но что мне делать? Нашёл бы, наконец, кто-то ответ на этот вопрос!***
Легендами о Риме полнился мир. Когда-то основанный мужчинами, он едва не вымер, если бы не произошло известного похищения женщин у сабинян. Так Рим зарождался, диктуя правила для женщин устами мужчин. Семья ценилась выше прочего, ведь великое государство требовало немедленного увеличения населения. Мужеложство же порицалось из-за бесплодия союза двух мужчин. Как и двух женщин… Так и было, закрывая глаза на чуждую распущенность Эллады, римляне придерживались строгости собственных законов и порядков. Но чрезмерные запреты приводили к неминуемым сокрытиям нарушений. Так, в самом сердце Рима, долгое время существовал культ Бога Вакха, чьи адепты устраивали массовые вакханалии с оргиями, в которых не было важно сливались ли мужчины с женщинами, путались ли друг с другом люди обоего пола — в те моменты никто не имел права отказаться, не принадлежал самому себе. Когда одна из бывших последовательниц культа пришла в Сенат и рассказала обо всём, ей никто не поверил. Настолько неслыханной казалось новость о том, что в самом Риме, Вечном городе, существует подобный культ. Однако, проведённое расследование полностью подтвердило слова свидетельницы. Среди участников вакханалий нашлись люди абсолютно из всех слоёв римского общества: от простых рыбаков до сенаторских сыновей и дочерей. По городу прокатилась волна массового насилия: люди убивали родственников, друзей, заподозренных в вакханалиях. Улицы были залиты реками крови. Нравственно чистую политику пытались продвигать Юлии. Например, отец Ромула ещё в самом начале своего правления ввёл строгие законы, предписывающие всем римлянам обязательное вступление в брак, неисполнение которых каралось большими денежными штрафами. Внебрачные отношения также оказались запрещены. Конечно, Аргоса эти правила не коснулись… Зато кроме закона об обязательном вступлении в брак, Цезарь узаконил деятельность лупанариев. И если начать разбирать политический строй Рима, можно было найти достаточно лицемерных строк. Об этом Арэ давно рассказывал Корнелий, в каком-то роде продвигающий строгость нравственных вопросов в обществе больше прочих членов Сената. Насколько лицемерных? Из двух зол Арэ выбирал меньшее. Мог ли Арэ представить, что однажды он окажется в эпицентре разврата в Капуе? Здесь общество, без лишних слов, было более свободно и от законов — в том числе. Мужчины свободно заявляли о себе, надевая изумрудные тоги, а матроны с обручальными кольцами без страха заигрывали с молодыми мужчинам или женщинами. Днём город был светел и чист, а по ночам за стенами отдалённых вилл патрициев творилось беззаконие. Лупанарии не пользовались спросом, ведь за этой свободой нрава не было надобности чьей-то неволи. Дом Вителлиев был знаком многим здесь и в других городах Империи ещё и тем, что именно в нём и громче прочих проводили оргии с участием молодых рабов — жемчужин, собранных со дна морского и начищенных до блеска. Именно так Корнелия выставляла свой товар, ограничивая гостей правилами бережного отношения к рабам с ценником на жестяном ошейнике. Кроме ошейников все рабы Вителлиев в эти ночи всегда носили золотые маски с лицами Богов, иногда это правило распространялось и на гостей. Однако, именно разделение господ и рабов в масках пользовалось большей славой, так получалось, что каждый гость мог запросто возлечь с кем-то из божьего пантеона будучи самим собой. Небывалое богохульство. Аргосу досталась маска грозного Марса, а рядом с ним стоял Август в облике Митры . Были здесь и Фатум , Салюс — стояли по бокам (два брата близнеца, которых получалось путать и без масок), других Аргос разбирал с трудом. Узнал в перемене лиц Юлиана в маске… Либертас, в её солнцеподобной короне. Сердце громко застучало в груди. Одно дело видеть знакомый лик во снах и воспоминаниях и другое — видеть его напоминания в деталях. Валерия прошла мимо с подносом винограда и подмигнула в разрезе маски Беллоны. Другие сменялись бесконечно и их не было возможностей отличить. От золота в глазах рябило, от сладкого запаха благовоний и масла кружилась голова… Под газовыми занавесями творились бесконтрольные соития, будто люди принадлежали сразу всем, друг другу. И не было порядка этих связей. Бились амфоры вина, к полу липли ноги, а к телу — чьи-то руки. Корнелия жгла курительные палочки, и в их запахе Аргос слишком явно чувствовал следы маковых слёз. Кожу неприятно стягивала жидкая позолота, волосы на голове тоже склеились и стали твёрдыми, будто у статуй. Именно сегодня Аргосу было противно, мерзко — стоять посреди разврата и быть его частью. Женщины подходили к нему, он не имел права отказать им. Одна сдвинула маску на его лице вверх, приподнялась на пальцах ног и глубоко поцеловала, раздвигая чужой безответный рот языком, другая встала на колени, развязала узел набедренной повязки — последней части скудной одежды гладиатора. Тонкие пальцы заскользили от колен по бёдрам и взяли член у основания, стянули кожу, вынуждая тело отвечать даже на подобные ласки. Слабое тело слабого человека? Тёплый рот объял его плоть, жар расползался от низа живота к пояснице и вверх. Он так долго отказывался от близости с кем-то, что сейчас эти ощущения захватили его до ослабших ног, скоро пустеющей головы. Не было ничего за пределами дома Виттелиев. Не было ничего, кроме рук этих женщин, каждая из которых была чьей-то женой по закону… Губы матрон пачкались золотом и слюной, Аргос не сдержал гортанного стона, когда посмотрел вниз на широко открытые губы, приглашающие и манящие… Хотелось двигаться, но было нельзя, пока не позволят. Рассудительность испарялась, её место занимало вожделение. В этой битве не было победителей. Августа рядом не наблюдалось — без свидетелей увели в смрад похоти, в самый его центр. Зато Аргоса внезапно взяли за руки вовсе не его ублажительницы. Стража повела за собой, ноги едва получалось переставить и не упасть. В многоголосье и музыке не были слышны разочарованные вздохи лишённых объекта страсти женщин. По пути взгляд притягивали другие тела: девушки ласкающие друг друга, хрупкие мальчики под грузными доминусами или над ними с раскрытыми ногами, обнаженными до неприличия, распятыми. От одного взгляда на то, как два тела соединяются между собой Аргоса повело, будто он выпил залпом несколько полных амфор вина. У него был такой мальчик, его больше женщины нравилось изучать, рассматривать подтёки семени на загорелом упругом теле, доводить до истомы, слабости. Был… глаза намокли. Слишком много чувств освободилось из-за дымчатого дурмана. — Солярис, — грубый голос привлёк внимание, завладел им, холодные глаза не отрезвили. Во флёре похоти Агеласт не вызывал гнева и стыда. Между строк мелькали их разговоры про варваров и змей — свысока. И крупный перстень был на месте. Время и случай беспощадны. За мокрыми глазами следовал хриплый смех. Ноги не держали и стража поставила Аргоса на колени, вынуждая смотреть на гостей снизу-вверх. Кроме Агеласта, были другие легаты, кто-то из Сената. Даже если бы среди них были близкие знакомые, Аргосу всё равно. Безразлично. Выбора никто не оставлял. Свобода мнима. Маска Либертас за спинами доминусов не даст соврать… Рядом со старшим Виттелием не было Марка, Корнелия скромно опускала взгляд. Здесь легла черта прежней исключительности. Ошейник рабства никто не забирал. Кто-то из сопровождающих Марка Туллия вышел вперёд, пафосный красный плащ растёкся по каменному полу кровавой волной. — Как отдаётся желанию великий воин мы ещё не имели чести знать. Не передать сколь сладко, что в этом доме всё возможно. Печально, что лишь второй по качеству сейчас свободен. — Второй по значению, но не по качеству. Мы же имели честь видеть его в деле, — не согласился один из легатов. С ним, кажется, Аргос ее раз выпивал в таверне Мания. — Кто станет парой победителю? Смотреть и слушать не было сил. Желалось всё закончить и забыть. Мотивы Арэ легко понять в нужде о том же. Эта слабость ощущается простительной. Аргос опускает голову, его слепил даже свет свечей. Осторожное прикосновение к плечу вынуждало вернуться, поднять пьяный взгляд и голову. Маска Венеры странно подходила юноше напротив. Он тоже стоял на коленях. В тени золотого лика Богини было невозможно разглядеть его глаза вблизи. Что он хочет? Что все они хотят? — У тебя нет прав отказаться, Солярис, — сказал между делом отец Марка. — Сегодня нас ждёт явление таинства богов, истинной любви Бога яростной войны с Богиней не менее яростной любви. — Обе стороны жестоки, — негромко дополнила речь Корнелия. Юноша так и не убрал руки с плеча Аргоса, поэтому можно было различить мягкость кожи. Его бесцеремонно дёрнули за другую руку, и Аргос разглядел ладное тело, сидя перед ним на коленях. Полупрозрачная туника лишь отчасти скрывала, но не прятала, её забрали, грубо порвали и бросили в ноги. Широкие плечи, грудь, изгиб талии, мясистые бёдра с переливами мышц, такие же икры, переходящие в тонкие щиколотки, трогательно хрупкие. Юноша был прекрасен под стать Богине, которую ему обязали представлять ночью. «Вы ничем от них не отличаетесь!..» Невинный Тэлио, оракул храма Либертас пусть бы никогда не узнал того, в чём Аргосу предстоит принять сейчас участие. Молоко и золото… Почему именно сейчас? Нельзя этим воспоминаниям приходить тогда, когда забывается и честь, и меч. Будто не существует ничего, кроме покоев либерта и его нежных, ласковых рук способных обращаться равно двумя мечами сразу. Самые важные, яркие воспоминания. Арэ ведь забыл именно Тэлио и его семью — из всех знакомых лиц. Ныне помнил лишь одного его и скучал до безумия. И хотел… Иные лица спутались и без масок, мальчиком в золоте (отнюдь, не в молоке?) руководили чьи-то посторонние руки, и скоро он вновь встал на колени, опёрся ладонями в каменный пол перед собой и вульгарно, призывно выгнул спину, показывая выпуклые ягодицы, блестящую от масла расщелину. Даже кожа на внутренних сторонах сверкала влажностью. Его готовили, заранее написали сценарий ночи, где гладиатор не убивает ради забавы. Где уже таинство любви телесной становилось общим зрелищем. Щёки под маской наливались кровью, с виска текла капля солёного пота. Руки безотчётно жаждали коснуться и раскрыть тело перед собой, ворваться в него, наплевав на святость. «Что мне делать?» Может быть, то был мальчик, приходящий к Аргосу намедни? Трудно разобрать. Короткие волосы убраны золотой коркой, а по линиям костей и мышц Аргос читать не научился. Одно заметил перед тем, как войти в тело под собой — родинки на шее и плечах, не покрытые краской. Мальчик затрясся, потянулся назад рукой — оттолкнуть. Аргос перехватил его поперёк груди и обнял, заставил выпрямиться, вошёл до конца, удержал в объятиях эту боль и дрожь, наслаждаясь реакцией. От наслаждения себя же ненавидел. Казалось, на них смотрели с придыханием, горящими глазами, будто на произведение искусства. Внезапно Аргос захотел спрятать любовника от посторонних взоров, вновь опустил их к полу. Когда тот сам лицом прижался к полу, сдвигая маску вверх, Аргос помог ему от неё избавиться, откинул прочь вместе со своей и нарочно подставил свободное предплечье к раскрытому в немом стоне изгибу чужих губ: — Сделай мне тоже больно, — выдохнул в заалевшее ухо. — Пожалуйста… Острые зубы сомкнулись на коже Аргоса мгновенно, прокусили до выступившего ихора . И каждый новый толчок грозил глубокой раной, а то и шрамом на том месте. Внутри было горячо, туго, скользко из-за масла. Аргос стирал позолоту с чужой кожи вместе с потом, целовал за ухом. Маски Марса и Венеры лежали в стороне забытые всеми. Позвоночник юноши изгибался под торсом Аргоса. Вскоре движения стали едины, как и наслаждение — зубы пропали с предплечья и вместо них пришли осторожные поцелуи, разносящие по коже кровавые отпечатки губ. «…Бывает так, что чужая жизнь важнее собственной». Происходящее не с чем было сравнить. Богатство опыта никчёмно. Унижение смывалось волнами удовольствия, они накатывали и бились о берег, как тела бились друг о друга — постыдными шлепками. Аргосу казалось, что, как говорил Тэлио, он нашёл человека, с которым его когда-то разлучили Боги. Четыре руки, ноги, две головы… Он бесперечь водил ладонями по чужой коже, цепляя вздымающуюся грудь, твёрдые соски, опускаясь ниже, увлекался столь же твёрдым возбуждением. Его хотели в ответ. Аморально и на виду у всех — хотели. И это было амброзией. Алтарь и жертвоприношение. Кровопролитие без крови. Ведь всё духовное не имеет тела, даже если болит навзрыд. Достаточное представление слияния войны с любовью? «…Потому я не буду любить». Юноша сжимался вокруг Аргоса, ластился под руки, переплетал их пальцы, глубоко дышал, но его стонов или криков не было слышно. Немая демонстрация чувств нисколько не смущала. Он увлекал, заставлял забыть обо всём, кроме их тел, кроме его тела, что столь отзывчиво и привлекательно. В узел завязывались органы внутри, и когда случилась кульминация, Аргос сам впился в шею напротив зубами. Его лихорадило, было больно и сладко, невыносимо и желанно. Это было прекрасно. «…Я не верю в Богов». Пока ты не начинаешь нуждаться в них. Возможно ли столь многое прочувствовать на ощупь и на вкус? По движениям рук, участию, дыханию? По развороту плеч, хребта изгибу и по упругой мягкости бедра? Аргос рыдал, когда их разнимали. Теперь разрыв плоти не мерещился — был реален для тех, кого рвали по частям. Всецело отдавшись, ничего себе не оставивших — вновь на терзания толпы. «С самого рождения мне снится сон…» Юноша обернулся, и во взгляде его широко распахнутом замер мир. В шуме вакханилии стало оглушительно тихо. Руины Рима были недвижимы. «…Тогда они ещё сильнее захотят тебя наказать».Конец первой Казни.
Вино превратилось в кровь.