…Мох возрастает на доме забытом, мы уходили в дальний поход, капельки крови на снеге покрывшем, знали когда-то мы слово любовь.
…Óстроги храма забытой богини, острые стали дев боевых, мы никогда никого не забыли, Хильда! Уже не любить нам других!
Поэзия древней Скандинавии (перевод Тьяльдр Валиссон)
По Аппиевой дороге хотелось бежать, рассекая золотые поля на подступах к Риму, но ближе к Капуе, дорога навевала мысли скорее о входе в Подземный мир, чем мир живых. Стоит вспомнить печальный конец Спартака, где вдоль именно этой дороги распяли шесть тысяч рабов, участвовавших в восстании, и флёр застарелого тепла спадает, как слезает с костей обожженная кипятком кожа. Аргос мучился забытьем, периодически хватаясь за руки Валерии. Трудно сказать, сколько времени они провели в повозке с другими рабами, но когда их дёрнули из неё, небо было тёмным и лишённым звёзд. Ночная Капуя прикидывалась скромной, если сравнивать с Римом — не шумела голосами и огнями, базарами, не пахла смрадом сладости и мускуса, не щеголяла кварталами лупанариев, не бередила ночную прохладу горячими дыханиями пьянчуг. Город был ниже на несколько этажей, зато гордо хвастался центральным амфитиатром, где гладиаторы проливали кровь друг друга веками под крики с просьбами «хлеба и зрелищ». Этот амфитиатр мало чем уступал римскому, зато был старше и многим известнее. Об остальных отличиях исконно Имперского города и города прежде не желающего выступать под золотым орлом Империи судить было сложно. Аргос за подобными мыслями не успевал, ведь его влекли за собой незнакомые руки, скрывая от слепых глаз Нокс под крышей безымянного дома. Валерия, державшая Аргоса за плечи исчезла столь же скоро, сколь и появилась в повозке, будто не было её совсем. Зато были новые руки, лица, скрытые наполовину повязками и запах мыла на животном жире с едким травяным привкусом, едва ли напоминающим тот самый, являющийся во снах. Бедро обожгло болью, кровь мешалась с гноем, впитывалась в деревянную подстилку, скрипящую под немаленьким весом бывшего Легата. Кожу оттирали теми же скребками, что и тогда — при возвращении к воротам Рима с триумфом на венце. Казалось, грязь сходила вместе с плотью — тёмными бурыми разводами. Аргос бесконечно морщился, терпел, когда сбривали отросшую бороду, волосы, когда избавлялись от следов надругательства и покрывали пахучими мазями ссадины, когда перевязывали грубый порез на бедре. В бреду Аргосу неизменно мерещились глаза Тэлио над повязками незнакомых людей вокруг. Почему это продолжалось? Слепое желание верить в слова того, кто не врал, но никогда не говорил прямо, будто неверие либерту сломает мир на части. Это ведь совсем не подходит Легату… Возможно, именно поэтому Рим прогнал своего героя так просто, придавив напоследок своей бесконечной удушающей тенью? Наготу прикрыли свободной туникой, опоясали тугой бечёвой верёвкой и толкнули прочь, увлекая за другими рабами. Женщин и детей отмыли до идеально белой кожи и блестящих волос, а мужчин обрили до голой кожи на черепах. Небо разгоралось восходящим солнцем, что давало понять продолжительность времени, кое было потрачено на приведение продажных в ближайшем будущем тел к порядку и свежести. Аргос смотрел по сторонам, но взгляд смазывал и стены, и лица. Только длинная рыжая коса Валерии впереди оставалась чем-то неизменным и отчётливым. На миг мир мелькнул другими стенами и людьми, вспышки пурпура заставили вздрогнуть, а чей-то легкий смех перезвоном крохотных колокольчиков пробрался мурашками от загривка до пят. В сердце что-то тоже дрогнуло, и Аргос сам не сдержал смешка. Но то было иной жизнью, иным человеком, оставшимся за чертой настоящего. Грудь клокотала смехом Арэ, и ноги Арэ несли его юное тело следом за яркими рыжими волосами Валерии — огнём среди чистой белизны и пурпура. Дом Юлиев, юность и увлечённость прекрасной рабыней при доме Императора — будто молния Юпитера. Аргос сморгнул наваждение. Впереди его ждали не поцелуи украдкой, а битва с Судьбой. Но хотя бы на миг всё пропало, оставляя на лице улыбку. Эта встреча была предначертана. Да? «Тэлио…»***
Их вывели под первые солнечные лучи нового дня. В узких улочках Капуи постепенно разрастался местный базар, и рабы здесь были не самым продаваемым товаром. Скорее, наоборот. На людей с железными ошейниками смотрели как на зверей в клетках или вовсе отводили глаза, прикрывая головы лёгкими плащами от солнца и убегая в никуда и навсегда. Аргос смотрел по сторонам с небывалым безразличием. Он не чувствовал себя рабом, будто зверь, щёлкая клыками и пугая невольных зрителей — своим холодным синим взглядом. И ждал того мгновения, когда кто-то допустит роковую ошибку, которая позволит ему стать свободным. Поймали, но сломать — не сломали. Иначе, какой смысл в прошлом, если его можно перечеркнуть подобным? Арэ этого не понял, а Аргос был уже достаточно зрел и жаждал жить сильнее, чем жалеть себя. Не был ли тот змей, о котором в пророчестве говорил Тэлио, сам Аргос? Его жизнь? То, что было ему дорого? Убеждение в человечности туманного образа — не желание ли отвести вину за неудачи от себя самого? Другого всегда проще обвинить, чем самого себя признать виновным. В этом Аргос мало отличается от прочих. — …Этого, и двух девок. Рыжую и чёрную, — чей-то голос вырвал из пучины размышлений, будто котёнка за шкирку дёрнула взрослая кошка. — Да, доминус, — лукаво согласился торговец, которого Аргос тоже видел сейчас впервые. И протянул покупателю ладонь, ожидая платы. — Плата за первого раба выше, чем за других, — покачал головой, когда покупатель выгрузил ему горсть денариев. Аргос склонил бритую голову к плечу, рассматривая незнакомца, достаточно скоро выказавшего желание отдать за его жизнь достаточно крупные деньги. Ему ответили тем же изучающим взглядом. Это был достаточно молодой муж: короткие русые волосы, высокий лоб, глубокий серый взгляд под выступающими бровями, полные губы, вытянутые в прямую полосу. Про него можно было говорить, упоминая чистоту римской крови, но после встречи с Флавием во многих молодых мужах приходилось сомневаться. А доминус напротив был именно молод, но достаточно зрел, чтобы с ним считались. — Да будет так, — даже не стал уточнять причины и брякнул ещё одну горсть денариев торгашу в руки. К слову, о Флавие. Какова вероятность того, что именно этот доминус является ланистой дома гладиаторов, в котором держат Августа? Удержать этот вопрос в голове не позволила сильная хватка не плечах. С двух сторон обступила личная стража нового хозяина. Аргос обернулся. Валерию взяли тоже. Она не сопротивлялась, зато с другой рабыней получилась заминка: за неё деньги отдали, но ведь в повозке она прижимала к груди худощавого мальчишку с такими же как у неё чернявыми волосами… — Мама! — закричал ребёнок, хватаясь за подол её туники. Слёзы бурными реками сбегали по щекам из его чёрных глаз. Рабыня рыдала тоже, но одёргивала руки в крепком захвате стражи. — За ублюдка уплочено не было, — заметил торговец. А доминус вдруг в очередной раз нырнул рукой в свой увесистый кошелёк и добавил к денариям сестерции. Торговец, поймав монеты, пнул мальчишку в спину и заулыбался, рассматривая явно преувеличенную плату за чужие жизни. Мальчишка же сорвался с места и бросился к матери. Новый хозяин скомандовал страже, чтобы ребёнка не трогали, он и так пошёл бы куда угодно, только бы позволили держать мать за руку. Что за добродетель? В деле торговли людьми были ли такие поступки в почёте? Или то было личное мягкосердечие? Затылок и простая серовато-белая тога без знаков отличия доминуса впереди ничего не говорили о своём хозяине. Тот же Прокесс предпочитал более чистый белый цвет в одеждах иногда оттеняя его пурпурными окантовками с прожилками настоящих золотых нитей. А здесь был пустой лист пергамента, в который сколько ни смотри — ничего нового не увидишь. Вскоре Капуя переходит в редкие одноэтажные хижины. Городская стена, охраняемая небольшим отрядом легионеров, кажется обманчиво заброшенной. В своё время за этим городом велось постоянное наблюдение, а каструмы до сих пор стояли в пешей доступности от границы города. Чего только стоит Спартак со своим восстанием… Опять все мысли здесь. А тем временем доминус доводит их до крытой повозки, и его стража неласково заставляет поднимать ослабшие от голода ноги, чтобы забраться внутрь. Впереди лежала ещё одна дорога. Теперь Валерия сама прижималась к боку. Пахло от неё тем же мылом с горьковатыми травами. — Почему ты так меня ненавидишь? — Аргос вспоминает их первую встречу после долгой разлуки, потом вторую, третью. Слова льются из уст сами собой. Почему-то кажется, что сейчас ему не откажут в честности. — Есть много чувств, которые я испытываю к тебе, но ненависти среди них нет, — тихо отвечает Валерия. — Ты бросил нас, но у тебя были на то свои причины. Даже наш оракул признаёт это. — Но прощает ли? — Об этом мне неведомо. — О чём же тебе ведомо? — Не пытайся выведать у меня чужие тайны. Я знаю лишь, то, что мне положено знать. Но честность — это дар, который доступен не каждому страждущему. Аргос хмыкнул. Тэлио поразительным образом окружали люди, которые либо не умели задавать вопросы, либо не задавали их и верили так искренне, что шли в непонятных направлениях — неведомых им, но указанных чужим веским словом. Он ведь и сам такой отчасти… Сидя в повозке без звания и права на собственную жизнь, оставалось только ворочать думы в голове и ждать всё прячущееся за новым судьбоносным поворотом.***
На первый взгляд вилла, у кованых ворот которой остановилась повозка, будто готовилась сорваться вниз с обрыва, осыпаться кирпичами, черепицей, своими занавесями из заморских тканей, хозяевами и рабами. Но слишком крепко её держала пристройка рядом. Грубые камни непонятной породы никак не ладились с дорогим пёстрым мрамором. Но было что-то в этом сотрудничестве лиричное — так в Риме и в Империи рядом жили патриции и плебеи. Против воли одни удерживали других от падения в пропасть… — Встать в ряд! — перебил размышления чей-то грубый и громкий голос. Аргос вскинулся, когда его грубо выпихнули из повозки. Хищный взор крикнувшего приказ мгновенно врезался в крупного мужа посреди двух женщин и ребёнка. — А вот и наш герой, — хмыкнул с идёвкой. — Добро пожаловать. Невысокий, лысеющий и бледнолицый муж в грязно-серой тунике производил то же впечатление, что и камни пристройки к вилле. Аргосу он едва ли доставал лбом до подбородка, тем не менее явно этого не смущался, заглядывая в чужие глаза с вызовом будто тигр в глаза льва — определяя лидерство. — Будь осторожнее, Юрий, — вступил в монолог доминус, выбравшийся из второй повозки более богатого вида. — Здесь у этого человека нет имени и звания. — Как тогда назовём его? Стража по сторонам молчала, как и невольные попутчики. Валерия — Аргос видел краем глаза — не сводила взгляда с Юрия, хотя тот не обращал на неё никакого внимания. — …И будет дано ему иное имя, — негромко сказал, доминус. Один уголок его губ приподнялся, рисуя на лице улыбку и ломая прежде ровную линию. — …И будет он равен Солнцу, и будет жизнь его полна мрака, но лишь во мраке будет его свет для каждого жаждущего найти свою дорогу ориентиром. — Холодные глаза на миг потеплели. Крепкая протянутая рука не оставила права для отказа. Аргос сжал чужие пальцы в ответ. — Теперь арена будет знать тебя под именем Солярис , Аргос Юлий. Иное ты должен забыть, будто его никогда не было. — Сколько пафоса, — зацокал Юрий. Его смешливость и желание комментировать каждое чужое слово не вызывали неприятия как с Ромулом. — Будем надеяться, что все эти слова не пустые сказки для мелочи вроде той, которая в лавре сидит в Риме на треножнике. — Как же звать тебя? — Аргос не сдержал любопытства. Он быстро сделал вывод о том, что эти двое, как и Валерия, были одной с ним упряжки. — Маркус Вителлий. Но при личном обращении мне больше нравится краткая форма моего имени. Поэтому без лишних ушей и глаз зови меня Марком, — он сказал это так легко, даже снова улыбнулся. Аргос же замер. От одного ответа уже не голова, а сердце вдруг потребовало ответов на свои вопросы, яростно забившись в груди. Но время истекло, упала последняя песчинка, и Марк отдал приказ вести новых рабов людуса Вителлиев в дом. Встретить их вышла сама хозяйка. Её представили как Корнелию — дочь дома Корнелиев, одной из веток рода, которой принадлежал и Луций Корнелий — нынешний консул Рима. Этот род не был именитым, а консул и вовсе не носил их титул с рождения, но всё же сам род был чистым и имеющим свои права в сенате. Корнелия была женой Марка, но теплоты между ними не мелькнуло даже отчасти. Браки по расчёту между домами ради сохранения чистоты крови патрициев — дело обычное. От этого дела обе стороны часто были несчастны и искали любви на стороне, что временами порицалось, а другими временами одобрялось. Нравы общества менялись слишком скоро, чтобы вести им подробный отчёт. Аргос лишь был рад, что его в своё время не обязали связать свою судьбу с кем-то из дочек ближайших к Цезарю патрициев. Рема хотя бы искренне любила его и ждала дома с горящим сердцем — это придавало немалых сил в долгих и изматывающих походах. — Столько шума из-за этого грязного раба? Ты так спорил с отцом, что в людусе нужен гладиатор из Сарматии. А на деле? Стоит он того? — Голос у хозяйки дома был грубоватый, даже мужественный отчасти. И властный. — По какой причине в этот раз меня оставили без радости видеть нечто очаровательное? Эти женщины с мелким отпрыском совсем мне не нравятся. — Корнелия подошла к Валерии и подцепила её за подбородок пальцами с острыми ногтями, заставляя поднять взгляд. — Считаешь меня ниже себя, оборванка, раз смотришь прямо и без испуга? Она однозначно была когда-то частью дома Корнелиев. Аргос встречал её братьев во время службы, и все отличались желанием показать себя выше даже тех, кто по крови имел право задирать нос сильнее и увереннее. Тёмные волосы, светлые круглые глаза, высокий лоб, острые скулы и тонкие губы — каждая черта её облика кричала о неумении смягчать углы. Такие матроны больше пугали, чем завораживали, ведь даже грозные римские мужья рядом с ними мельчали. — Оставь их, Корнелия. Скоро будет отец. Дом готов к его приёму? Быстрое движение за спиной хозяйки привлекает внимание Аргоса. Он жаждет перевести это внимание, чтобы не ответить на чужие грубые слова, как отвечать рабу не подобает. — Юлиан, подойди, — Корнелия машет рукой, приманивая к себе высокую хрупкую деву с длинными пшеничными волосами до пояса. — Проследи, чтобы этих отмыли и пристроили на свои места. Не задерживайся. После обсудим с тобой готовность дома к вечеру. Названная рабыня перекидывает волосы за плечо, и показывает кружевную повязку с вкраплениями золотых нитей. Эта повязка наполовину скрывала лицо с воистину скульптурными чертами. В глаза она не смотрела, веко не скрытое повязкой было томно прикрыто, но не до конца. Когда Юлиан кивала и безмолвно просила следовать за собой, она прихватывала рукой стену, и Аргос понимал, что та была либо совсем слепа, либо видела очень плохо. Похожие порой неуверенные жесты Аргос в прошлом замечал за матерью Эвандра. Когда Валерию и мать с ребёнком оставляют в части виллы, где содержат женщин рабынь, Аргос занимает себя рассматриванием своей провожатой. Она держит прямую спину, вытянув длинную шею и шагает легко, даже для обычного зрячего человека, а не той, кто лишён зрения (пусть, возможно, не полностью). Спокойная, обрамлённая молочно-белой туникой, обутая тонкими сандалиями, так сильно похожими на те, которые Тэлио носил даже собираясь в прохладу ночи. Молчаливая стража уже давно не держала за цепи, и Аргос знал, что он мог бы попытаться вырваться. Мог бы и стражу заломать, мог бы и навредить рабыне, ведущей его в — он абсолютно уверен — сторону той самой каменной пристройки. Мог бы. Но не делал ничего, покорно шагая, если не на казнь, то на возможное её приближение. А что будет после? Кем он станет, если всё перевернёт в самом начале? Переиграет Судьбу и либерта. Аргос не мог ответить. И хотел ли на самом деле отвечать… Новый выход виллы ослепил яркими лучами солнца, и Аргоса толкнули в спину, чтобы он не замирал в свете мраморной статуей. Воздух мгновенно переменился: где была прохлада, стало душно, сухо, горько. Светлая небольшая площадь без навеса состояла из насыпи песка, её с трёх сторон обнимала вилла с пристройкой, с другой же стороны была пропасть. На первый взгляд этой пропастью заканчивался мир, но Аргос знал местность Капуи. Горы здесь были высокими, с частыми подобными обрывами в никуда — большая благодарность годам военных походов в самых разных частях Империи. Под обрывом бурлила неукротимая человеком горная река. Августа Аргос узнал сразу. Это было легко. Непобедимый, но укрощённый Империей предводитель багаудов возвышался над прочими ростом и выделялся чернотой длинного хвоста волос, собранных жгутом у шеи. Кожа его была темнее, чем несколько лет назад, плечи шире. Он резко обернулся на шум и вцепился в Аргоса своими тёмными глазами, почти чёрными, опасными и хищными. Один из уголков его губ дёрнулся вверх. «Собственная Империя, которую ты защищаешь и которой так гордишься, может в любой момент предать тебя». — Новое мясо привезли, — ехидно подметили со стороны гладиаторы. Оторвавшись от Августа, Аргос огляделся. Бегло получилось заключить, что людус насчитывает не больше тридцати голов. Считал будто скот считают на убой. В сущности, так оно и было. Для Аргоса все эти гладиаторы, исключая Августа, не имели лиц. Стадо животных за решёткой. Но ведь Тэлио говорил об ином… — Мясом здесь станешь ты, Гераклий, — гаркнул Август и сплюнул под ноги. — Добро пожаловать, старый друг. Вот мы и встретились, как ты давно мне обещал, равными. — Рот закрой, Август, не к месту, — вмешался в разговор подоспевший Юрий. — Лично поговорите, а сейчас построй всех, пусть передышку от тренировки возьмут. Аргос чувствовал себя немым, слепым и глухим — беспомощным. Вокруг него что-то происходило, а он просто позволял этому происходить. Думал о том, что всё это — страшно унизительно для бывшего военачальника, Легата Римского легиона. А гладиаторы под звучные команды Августа строились в ряд. Ладные и поджарые, в одних только набедренных доспехах, перемазанные потом, кровью и песком — невольники, вырывающие свою жизнь железом и своими костьми. Их хищные глаза пугали. Легионеры так никогда не смотрели, и Аргос с болью вспоминал благоговение перед высшим командиром — в чужих зрачках. Именно эту благость он предал, не рискнув поднять руку против судьбоносного рока. Во имя чего? — Песок приветствует тебя, Солярис! — гулкий общий крик заставил вздрогнуть. И этот крик был громче радостного вопля легиона. Аргосу показалось, что он, правда, оглох на миг. «Так звучит твоя победа, Легат. Хруст костей и швырканье рвущейся плоти. Нравится?» …Так начиналась его новая жизнь, его новое имя и память, которую вновь приходилось оставить позади — будто крик любого младенца пришедшего в мир мгновенье назад. «Во имя твое…»***
Тэлио перебирал отросшие волосы, баюкая чужую голову на своих коленях. Аргос смотрел в небо, любуясь лазурной чистотой. Каждый подобный сон Аргос прекрасно осознавал, не требуя объяснений. Оракул приходил к нему сам, чаще молчал, но иногда рассказывал про Рему и детей, с нежностью выделяя Юнону и лишь издали касаясь Марка. Рассказывал и про собственную дочь, рождённую с ним в одном месяце, похожую как две капли, крикливую и вредную отчасти. Аргос представлял её и улыбался, жалея о том, что он не застал большей части подобных воспоминаний с собственными детьми. Если и было в Тэлио настоящее, то оно принадлежало их дочерям, в каждой из которых, Аргос знал, его пилигрим видел погибшую в огне младшую сестру. И этому настоящему Аргос добро завидовал. — Иногда я вспоминаю Арэ, и понимаю, что ты был не прав. — В чём? — Как и всегда при одном упоминании у Тэлио в глазах мелькает обжигающая искра. Аргос поднимается на локтях, чтобы оказаться с ним на одном уровне. — Он меня не сломает. Как и его прошлое. — Пусть даже шрам на бедре ещё горит временами, напоминая о себе. — Я пока с трудом могу понять его, но зато я прекрасно знаю самого себя. Унижение липнет, если ему это позволить. Ты знал о причине его побега? — Лишь слухами и намёками Корнелия. Ему палец в рот не клади, дай напомнить о прошлых подвигах, — отвечает нарочито безразлично. — Обещай, что не будешь мстить. Зачем тебе это? Либерт ничего не отвечал, но и взгляд не отводил. Помнится, он не врёт Аргосу, но и лишнего не говорит тоже. — Тэлио. Месть тебе ничего не даст. Арэ уже всё равно. — А как же чувство завершённости? Не отвечай его устами, но не его душой. Ты понимаешь в чём принимаешь участие сам? Это больше, чем месть одному во имя другого, во имя того кого я ценил выше прочих. В золотых колосьях, окруживших их стеной, Аргос заметил распускающийся мак. Когда он протянул к нему руку, всё вокруг окрасилось маковым цветом. Тогда Аргос открыл глаза, проснулся. «Ценил выше прочих», — осталось беззвучным эхом на устах. Спустя неполное летие проведённое в людусе, Аргос привык ко многому. Общая казарма не пугала его — чего только не было во время службы, не был же он с самого начала в верхних званиях. За это его любил вспомогательный легион — за близость к простым легионерам. За это люди ему верили. За это и поплатились в итоге. Аргос потёр лицо, вцепился в переносицу. Подобные мысли не к месту сейчас, не к месту и воспоминания о сне. Тэлио ещё стоял перед глазами, смотрел единением трёх цветов и глубиной зрачков. Вопрос времени, когда он решит всё снова переиграть. Аргос ведь раскидывал с ним партии латрункули, почти всегда проигрывая. А выход из такого замкнутого круга всё не находился, тем более — ранним утром… — Вставай, Сол, — Август навис над чужой койкой юпитероподобной тенью. — Сейчас все харчи сожрут, а по тебе уже можно кости считать. Привыкать ко всему должен любой легионер, ровно как и военачальник. Аргос уже успел забыть, что когда-то при нём склоняли головы. Сейчас многим больше он сам смотрел снизу-вверх, признавая и разницу внутренних положений, и значительную разницу роста, силы. Август держал здесь почти каждого гладиатора в кулаке (не только как лидер багаудов), потому Аргосу удалось влиться в их ряды без сложностей дедовщины, какая положена любому щенку, только переступившему порог людуса. Старого друга надобно было постоянно за всё благодарить, но Август попросил этого не делать. Старые заслуги старой дружбы работали даже там, где один из участников процесса не помнил их истоков. — А после харчей? — Отбор на следующие игры. Тебя опять пропустят, местная публика полюбила берсерков, а обычным римлянином уже никого не удивить. — Как же все эти слова про Сарматию и Скифию? — Марк давно решил об этом не упоминать. Его отец боится прославления варваров, которые прежде считались соратниками Империи. Ты просто римлянин. Когда-то этого было тебе достаточно. Уже знакомые коридоры вели в общую едальню, а за ней и к площадке для тренировок. Юрий уже кого-то гонял вдоль виллы и пристройки людуса, звонко хлестала об землю его тренерская плеть. Со временем Аргос стал лучше понимать организацию подобных гладиаторских школ. Не все здесь были рабами по крови, обычные римляне могли продать свою жизнь для уплаты долга — деньги шли с организации игр и ставок, которые на каждого отводились в отдельности. Чем выше ставка, тем ближе срок свободы, лишения долгов. Такие гладиаторы обладали большей волей и могли даже выходить в город без надзора, где каждый желающий фанат, если таковые у бойца имелись, мог оплатить им и обновку снаряжения и плотный ужин. Культ гладиаторов в Капуе был много глубже, чем в Риме в целом. Другое дело — гладиаторы пленённые. Август лишь недавно получил полномочия распоряжаться своим свободным временем так, как ему того желается. И был исключением из всех возможных правил. Его ценила вся Капуя во главе с хозяевами людуса, а женщины, завидев его вне арены, бросались в ноги и выстраивались в очередь, чтобы только исполнить любое его желание. Стоит сказать, Август этим не пользовался. У него был другой интерес, и этот интерес находился вовсе не за стеной арены или людуса. — Сколько в этот раз тебе поступит предложений сменить дом Вителлиев? Делаешь ставки? — Гераклий ведёт подсчёт, — усмехнулся берсерк в ответ и грузно опустился на деревянную скамью. Аргос сел напротив. — С тех пор, как его ногу рубанули, он не отчаялся и решил сменить вид деятельности. Теперь подрабатывает хозяйской шавкой. Будь с ним внимателен. — Не на Марка? — У Марка есть я и Юрий, — подумав, добавил: — и ты. Прочих он к себе не подпускает. А Гераклий ныне спал в одной из одноместных коек в северной части людуса. Делай выводы. У наших хозяев совершенно разные интересы даже внутри стен их собственного дома. Корка хлеба, плошка постной каши безвкусно оседали в животе. Аргос смотрел по сторонам, а все остальные больше были увлечены харчами. В уголке скромно притаилась знакомая высокая фигурка. Аргос усмехнулся. — Тебя ждут, — обронил так тихо, что услышать мог лишь Август. Тот оглянулся, вскинулся весь, просветлел, заметив Юлиана. То, что Юлиан — юноша, а никак не дева, Аргос понял не сразу. Он выглядел до того утончённо, что рядом с ним даже Тэлио был бы мужественнее — в свои неполные шестнадцать лет, когда черты лица ещё смягчала юность (что уж говорить о нём сейчас — за чертой восемнадцатилетия). Тем паче, что оракулу требовалось наряжаться для придания себе подобного лика, а Юлиан был таковой по природе. Изящный, тоненький, с пшеничной копной волос до бёдер и длинными светлыми ресницами. Август рядом с ним смотрелся громадной скалой, возвышающейся на половину головы, а в ширину закрывая от чужих глаз вовсе. Связь этих двух была странной, как ни посмотри. Юлиан всецело принадлежал Корнелии, вместе с телом и правом отдавать себя кому-то, а Август был его недостоин даже при лаврах лучшего гладиатора Капуи. Но это не мешало им видеться украдкой и молчаливо хвататься за руки, пока никто на них не смотрит. Аргос добродушно покрывал это преступление, потому как был должен и не желал слыть предателем в глазах человека, который и так уже слишком много для него сделал. Иногда приходилось врать, а иногда отхватывать плетью от хозяйки — за то, что обзывал чужие проделки своим именем. Закончив с трапезой, Аргос уже один прошел через открытую арку на поле. Впереди была утренняя тренировка и отбор на предстоящие игры. Не стоит уменьшать важность Аргоса в людусе имени Вителлиев только по причине его нечастого появления на арене. В стенах людуса он мог дать отпор и Августу, когда тот не отпускал на волю свою породу берсерка. Не был он слабаком, а кости степенно обрастали мышцами и мясом, возвращая его фигуре привычную форму. Однако, Марк и правда редко ставил его в программу игр. То ли берёг жизнь, то ли берёг чужие жизни, то ли остерегался пренебрегать тайной происхождения. Такова хозяйская воля, и Аргос не спешил с ней спорить довольствуясь ролью теневого кардинала за широкой спиной Августа. Прошедшие здесь дни сливались в один, повторяющийся с каждым новым восходом солнца. К слову, Аргос быстро привык к смене имени и теперь легко откликался на краткое «Сол». Хотя до сих пор считал новое имя избыточным пафосом, особенно когда распорядитель объявлял его не иначе, как потомком самого Сола, проезжающего по небу на своей алой колеснице. Лишнее внимание, а после тихие смешки со стороны других гладиаторов людуса нервировали до скрежета зубов, но Аргос не позволял себе срываться. Вся его жизнь здесь — осточертевшее томление и ожидание чего-то впереди. Абстрактная картина будущего — всё, что дал ему Тэлио прощаясь. Поэтому он просто ждал знака, как подобного знака ждал прежде верный друг Серторий, когда замер на арене гладиатором — перед взлетевшим в его сторону копьём. Попадёт? Или подарит шанс на продолжение?***
Первый раз Аргос узрел звериную сущность берсерка вовсе не у Августа. Такую возможность ему предоставила единственная в людусе Вителлиев гладиатрикса — Уна. Та самая женщина, ради которой Квинт не пожалел жизней Ветеры и своих матери и брата. Стоила ли она того — решать не Аргосу, конечно. Но узрев её в бою, Аргос счёл вывод о том, что она справилась бы с собственным освобождением, правильным. Август не старался объясниться о природе звериного гнева на поле боя. Сам он редко им пользовался. Зато Уна входила в него каждый раз, порой разрывая соперника заточенными когтями или клыками. Её тотемным зверем была рысь, поэтому она нередко пользовалась заграждениями, по которым взбиралась и прыгала на других гладитаров с высоты. Август же был волком, его рассудительный нрав проявлялся даже в ярости, и он спокойно мог прекратить бой в любой момент, просто срубив противнику голову мечом. В Капуе редко голосовали на жизнь и смерть. Решение дарилось победителю и считалось единственным, неоспоримым. — Этот опыт мы черпаем от наших шаманов. Каждого из нас растили таким с детства, учили искать своего зверя и жить с ним в сердце. Сол, большего сказать не могу, прости. Тайна нашего рода. — А как ученик шамана, ты можешь оценить возможность прорицателей? — перевёл тему Аргос. — Смотря о ком говорить, — Август ухмыльнулся. — Если ты о самопровозглашённых, то я мало знаю о подобном трюке или даре. Ему верят даже наши шаманы. Знаю только, что он тоже ищет это состояние в песнях на чужих языках и в чудодейственных травах, которые ему везут с Востока. Лично видел его издали, зато имел честь знать его мать. Уж та была настоящей шаманкой и того не скрывала. Пифия — для отвода глаз. В Риме не знали оракула Цезáре в лицо, поэтому её было нетрудно спрятать хотя бы на время. А там… получилось то, что получилось. Если тебе интересно, то Иоганнес до сих пор не смог этого пережить. — Как и её сын. — Её сын зато спит и видит, когда отец последует за матерью. Или вовсе поменяется с ней местами. — А причина? — Аргос пытал надежду добиться правды хотя бы из уст старого друга. — Твой оракул считает, что он будет мешать, когда настанет время брать в руки судьбу Скифии и Сарматии. Пусть Венета держалась особняком, но Цезáре всегда был на ведущих позициях. — Дальше Август говорил тише: — Твой отец был хорошим правителем, но его подвела вера в людей. Вот и ответ на твой вопрос. Маленький оракул никому не верит, а собственному отцу — больше прочих. Острая и болезненная мысль пронзила сердце Аргоса. Родители Тэлио — вопрос уже не столь туманный. А его?.. — Август, ты знаешь что-то большее о том, кем был предыдущий Цезáре? Мой… отец? — Он был всепрощающим и верил Риму даже тогда, когда его соратники умоляли его этого не делать. Когда его жена стояла перед ним на коленях и просила выслушать горе матери, потерявшей сына, он верил, что Цезарь будет благосклонен. Но даже кровные братья предают друг друга. Что говорить о названных? — А моя мать? — Ушла под воду вместе с вашим родовым домом. Так говорят те, кому удалось спастись в том кошмаре, который Венета пережила после нашествия Рима и Нептуна . — Помолчав, Август добавил: — Прости, друг. Мне казалось, ты должен это знать. Аргос хмуро покачал головой. Он знал, ведь Арэ упоминал об этом на страницах своего дневника. Между строк или прямо — его родителей забрала стихия и война, которая нужна была Риму, чтобы переменить расстановку власти и в без того разрозненных землях скифов и сарматов, знавшие между собой разные семьи и племена, города, империи, царства. Венета была единственным местом, где римлян принимали как дома. Ворота этого города были открыты для каждого страждущего, не зная предательства и жажды отобрать чужое, сделав его своим, или уничтожить, если присвоить не получится. На этом и споткнулись, раскрывая руки, позволяя себя распять. Аргос выходил на арену, опустив на лицо забрало шлема, полностью скрывая лик от чужих взоров. Опыт ведения боя не покинул его вместе с прошлым, став частью тела, продолжением рук и ног, инстинктом воина, зверя, сражающегося когда-то за честь Империи, а сейчас — за самого себя. Как стремительно меняется жизнь — как стремительно она заканчивается. Гладиус взрезает чужие доспехи и плоть играючи, будто сам собой. Но это не так, и Аргос с каждым днём всё ближе к этому признанию перед самим собой. Убийство есть убийство, а убийца — это он сам, Аргос Юлий, ныне благородный воин, а теперь кто-то другой под маской гладиатора. Толпа ревёт не его имя, а он смотрит на неё снизу-вверх и вдруг начинает смеяться. Триумф одного — не радость тысячей легионеров, но как же он распирает сейчас грудь, что та вот-вот разорвётся по частям. Аргос вскидывает руки, кровь противника льётся с лезвия меча во все стороны, и в этой крови он вновь видит маковые лепестки, гроздья золотого винограда в свете солнца — как тогда в чужих серьгах, взметнувшихся от испуганного вскрика и желания остановить чужую смерть.***
— Давай больше никогда не встретимся вновь? — спрашивает сидя спиной к спине. Во сне они так и нашлись, ни разу ещё друг на друга не посмотрели. Зато вокруг раскинулось неизменное пшеничное поле. — Это мучение. Когда у твоего отца обстоятельства забрали мою мать, он потерял рассудок. — Желая мира? — Желая мира там, где его быть не может. Она бы смогла его предупредить, смогла бы спасти людей, но он хотел спасти её. Этим погубил Венету. Голос Тэлио ровный, будто он ничего не чувствует, когда говорит об этом. Аргос поворачивает голову вбок, засматриваясь непослушными тёмными локонами и выразительной линией профиля. — Они были влюблены? — Такие чувства не поддаются объяснению. Ты ещё не понял, Аргос? Мы пришли в этот мир отличными от других: голова, две руки, ноги, два глаза, два сердца, которые друг без друга не могут жить. Ты слышал о том, что раньше люди были во двух головах, четырёх руках и ногах? А потом их разделили и обязали искать друг друга до скончания дней. Так вот наша связь сильнее прочих. Даже если будут другие связи, наша всегда сильнее. Аргос крепче прижался к чужой спине, желая прочувствовать её тепло. Тэлио не отстранялся. Ему всегда было сложнее, ведь от обиды он так долго отталкивал собственную Судьбу. Теперь Аргос понимал это, теперь многое открывалось ему с совершенно иной стороны. — Ты не ответил на вопрос. — Твоя мать тоже её любила. Но к счастью, нас с тобой не связывает родственная кровь. Платон ошибался, когда говорил о такой любви лишь между двух мужчин. Парадоксально, но порой оно бывает всё до наоборот. — Значит, мы обречены? Рукой подцепив Тэлио за запястье, Аргос переплёл их пальцы в замок. Оракул не сопротивлялся, лишь вздохнул тяжело и как-то обмяк, опрокинувшись на чужую спину. Аргос почувствовал тяжесть его головы и горячее дыхание в сгибе плеча и шеи. — Я не дам нам погибнуть так, как погибли родители. Вернув память и себя, ты освободишься сам и поведёшь за собой людей. А я буду рядом с тобой. — Знаешь, что Август сказал мне, когда нас поставили в пару на арене? Не соперниками, а соратниками — против лучшего гладиатора Капуи, ставшего легендой, одним из полубогов Империи? — Что? — Мы добровольно вверяем близкими людям собственную жизнь, вручая им орудие, способное нас убить. Так самым ожидаемым ударом становится не тот, что делается в лицо. Близкий быстрее ударит в спину, если того захочет, — о чём-то похожем они уже говорили, кажется, в прошлой жизни. Тэлио звонко засмеялся, а потом развернулся и обнял руками за шею, выдохнул на ухо: — Если так будет нужно, я убью тебя, глядя глаза в глаза, Аргос. И после ты успеешь увидеть, что к Харону я последую за тобой. Поэтому бей первым, ведь у тебя в руках тоже имеется то, что способно меня убить. Объятия становятся сильнее, шею сжимает безжалостно, грубо, так что становится тяжело вдохнуть. Аргос резко просыпается, выпучивая глаза и разглядывая в темноте силуэт, нависший сверху. Ещё немного, пришлось бы остаться в том сне навеки. Аргос силой спихивает с себя противника и скоро откашлявшись, смотрит покрасневшими от натуги глазами на Гераклия в своих ногах. — …Ты! — от этого хриплого вскрика спящие рядом гладиаторы проснулись. Чуткий сон — один на всех недуг. — Помойная крыса! — говорит в отвращении Август, оказываясь рядом с Аргосом, будто его тень. Аргос же держится за шею, где кожа стремительно наливается синим цветом. — Духу не хватило бросить вызов, когда противник бодр? Тебе отрубить вторую ногу? — Себе отруби, хозяйская подстилка! Не будь ты шлюхой, от которой хозяйка носит первенца, тебя бы тоже придушил во сне! — Аргос морщится от неприкрытой грязи выражений. Гераклий шепчет, шипит змеёй и скалится. Его слышат лишь те, кому повезло делить соседние койки, но и их достаточно, чтобы после ночной потасовки по вилле поползли грязные слухи среди рабов и стражи. Аргос с силой наступает Гераклию на шею и давит, пока в ночи хрюкающие предсмертные всхлипы не прерываются хрустом сломанных костей.***
— Мы познакомились в день, когда я первый раз пошёл на римский каструм с небольшим отрядом. Разведка. Обычное дело. Галлы может быть и варвары, но много больше знают про то, как тихо смотреть и слушать за противником в ночи. А ты устроил драку и кричал, что за тобой стоит сам Цезарь. За это тебя вышвырнули прочь с оскорбительным распоряжением направленным в Рим. Разжалование, наверное. Или первое предупреждение о нём. Плохо в этом разбираюсь. На разговоры по душам Августа потянуло через месяц после того, как Аргос переступил порог дома Вителлиев. Тогда, после громкой победы над гладиаторами другого людуса Капуи, Марк позволил Августу взять с собой Аргоса на прогулку по городу. Это напоминало те дни, когда будучи Легатом в Ветере, Аргос игрался с чёрным пятнистым зверем, отпуская того на прогулки. Теперь этот зверь обитал в белом камне храма Либертас. Был ли свободен? Цепь короче или длиннее — есть ли разница, если ошейник по прежнему пережимает шею. — Совсем на меня не похоже, — не согласился Аргос, отпивая вино из глиняной чарки. — Тогда ты был моложе, думал иначе. Если не лукавить, был совершенно другим человеком. К этому сложно привыкнуть. — Я запер тебя здесь. Почему ты меня простил? — Простить можно всё, если сильно того желать. Признаюсь, я был зол, но видел твои глаза на суде, и вся обида схлынула, будто не было. Да и когда мы сражались… даже твоя манера ведения боя была иной. Я смотрел на другого человека, который по непонятной причине сопереживал мне, хотя я кричал в его сторону много нелестных слов. Слушая Августа, Аргос совсем не понимал, как кого-то вроде него могли называть варваром и дикарём. Речь вождя багаудов была чистейшей, что горный ручей. Такие люди обычно выступают на трибунах именитыми философами, а не борются за жизнь и смерть на потеху публике, без конца требующей хлеба и зрелищ. — Идея вывернуть твоё здесь нахождение в пользу восстания принадлежит оракулу? — Восстания? — Август негромко посмеялся. — Марк выкупил меня и моих людей сам. Уже потом подумали спросить у того, кто наперёд это знал. — У меня есть друг в Риме. Из дома Флавиев. Его история несколько туманна, как и истории прочих внезапно вернувшихся сыновей сената заместо их отдавших Богам жизни отцов. Август хмыкнул. Они достаточно засиделись в небольшой таверне на окраине Капуи. Но разговор так резво разрастался, что остановить поток вопросов и ответов было сложно. Аргос дорвался наконец до человека, который говорил с ним без утайки. На равных. — Марк родной сын. Без оговорок. Он Вителлий. Другое дело — принадлежность не крови, а цели в жизни и жажды души. — И чего жаждет его душа? — Справедливости.***
Уна всегда смеялась громко, умела петь, хорошо управлялась с тремя десятками гладиаторов подле себя, не допуская собственной беззащитности. Аргосу она нравилась. Как женщина, как человек. Быть с такой амазонкой рядом, всё равно, что держать руку в пасти льва — когда-то клыки сомкнуться на твоей плоти. Но пока не сомкнулись, сердце бьётся в груди так отчаянно и сладко. Уна отвечала Аргосу взглядами, манящими жестами, и однажды они оказались в постели её отдельной комнаты гладиатриксы. — Я бы выбрала тебя одним из своих мужей, Солярис, — Уна кокетливо улыбалась, гибко перебросив ногу через бёдра Аргоса. — Если бы так было возможно. — Серторий недостаточно старается? — со смешком спрашивал Аргос, путаясь пальцами в её длинных светлых волосах. — Дело в другом. Твоё сердце никогда не будет тебе принадлежать. Потому никому больше ты его отдать не сможешь. А я хочу владеть любовью мужа без остатка. — Властолюбивая, — Аргос легко сжал волосы воительницы у головы, а та не то взрыкнула, не то застонала в ответ. — Остаётся благодарить Богов, что наши тела не столь притязательны. — Благодарить за одно, а за другое ненавидеть. Боги просто наблюдатели. Им до наших проблем нет никакого дела. На кровопролития они смотрят точно так, как зрители арены смотрят со своих трибун вниз, где на песке гладиаторы убивают друг друга без права выбора. — Ты боишься смерти? — Смерть меня не страшит. Лишь то, что придётся оставить здесь любимых и уйти, заставляет сердце обливаться кровью. Куда Уна собралась уходить, когда умрёт, она не объяснила. Разве тогда Боги не забирают души? Парки режут одну нить и прядут новую, когда сами того захотят. Обратный процесс невозможен. После этой ночи они больше не пересекались на простынях её постели. Зато Уна перестала обходить их с Августом стол стороной, устраивалась на соседней скамье с тарелкой полной безвкусной еды из общего котла и болтала о том, как ещё один юноша из багаудов пытается ухлёстывать за характерной рыжей рабыней хозяйки. Здесь Август просил её замолчать, а Аргос улыбался рассматривая их обоих с необъяснимым для него самого теплом. Снова чувства Арэ? Или это его собственные? Врождённое в неволе. В месте, куда он шёл как на плаху и казнь. В месте, где он ждал смерть… нашёл спокойствие и приют. — Ты сделал из меня убийцу, Тэлио. За что? Всего заклеймил, опустил так низко, как я никогда не падал, — шептал, прижимая к себе во сне. Оракул позволял это, обнимая руками в ответ. Если присматриваться, то с течением времени он менялся и взрослел, уже не был крохотным, как когда-то в руках Легата. А на круглом подбородке иногда проступала и тёмная щетина. Но нежность в его изящных линиях лица и тела оставалась прежней, пусть и видоизменялась, наливаясь ровными мышцами и острыми скулами. За это правдоподобие Аргос был ему благодарен. Будто они и не расстались вовсе, будто виделись постоянно, ведь во сне таким настоящим было тепло и крепость тела. — Бывало, ты падал ниже. Разве Август не рассказывал? — Но я не убивал ради чужой забавы и жажды крови! Сегодня мне сказали казнить беззащитных пленных галлов, совершивших преступление. Они были такие юные! — Ты мог позволить им убить себя. Сложить оружие. — Безжалостный. — Но ты выбрал свою жизнь. Так живут люди. — Люди не должны так жить! Тэлио легко толкнул его в грудь, но Аргос сразу отпустил. Оракул улыбался. Неожиданный порыв ветра перебросил длинную косу на плечо. Аргос засмотрелся тенью от ресниц на чужих щеках. — Только тебе под силу это исправить.