***
— Я не собираюсь возвращаться! — Бельфегор, пыша яростью, метался по небольшому пыльному кабинету, отделанному деревом, и чувствовал себя львом в клетке: ему нужен был простор, а ютиться в четырех стенах, заваленных кипами бумаг, которые погребли под собой не только огромный стол, но и диванчик для посетителей, было для него нонсенсом, тем более в такой момент. — Вообще-то именно это и было изначально твоим заданием, — одернул его молодой мужчина в классическом черном костюме, идеально сидевшем на подтянутом теле, вот только строгий образ портили сбившийся на бок галстук, вечно взъерошенные каштановые волосы и мягкая улыбка. — Я добыл три артефакта, а теперь занят уничтожением сектантов, ты же сам сказал, узнав про Тьму, что их надо истребить! У меня дел по горло! Этих групп слишком много, и они друг с другом не связаны, даже документация из замка помогла найти лишь членов этой группы, а о других там данных было слишком мало! Как вообще искать эти группы, раз у них нет централизованного начальства, и каждая сама по себе? Хотя нет, я найду, непременно найду! Только вот с чего бы мне прерывать поиски ради возвращения артефакта Вонголы? Этим может заняться Моретти, уверен, ничего сложного не будет. — Неужели ты решил сбежать? — ироничный тон и хитрый блеск в глазах. Принц затормозил, резко обернулся и, мгновенно оказавшись у стола босса, навис над ним. — Я никогда не сбегаю! — жажду крови и ярость в его голосе можно было почувствовать кожей, но Савада Тсунаёши, давно привыкший к таким всплескам эмоций у коллег, не повел и бровью. Облокотившись о стол и сложив пальцы в замок, он положил на них подбородок и с усмешкой спросил: — Так почему же ты так отчаянно не хочешь видеться с Инес-сан? — Уж не знаю, что тебе там наплел Моретти, но моя жизнь — не твое дело! Никто не имеет право лезть другим в душу! — А, так вот в чем дело? Она проникла слишком глубоко и теперь постоянно ранит. Внутри душа ведь не защищена, и каждое слово, каждое действие может причинить боль. Конечно, лучше уйти, раз из души выкинуть не получается: так не будет действий, причиняющих боль. Не будет боли. Одному быть вообще хорошо — очень просто. Легко. Только грустно. — Что бы ты понимал! — О, я многое понимаю, — печальная усмешка и пронзительный взгляд, казалось, читавший самые потаенные страницы души. — Я знаю, что такое одиночество и что значит боль, причиненная теми, кого впустил в душу. Вот только порой кажется, что тебя предали, и ты пытаешься вырвать человека из сердца, а оказывается, что ты не так всё понял, и этот человек готов ради тебя пасть в самые глубины ада — просто чтобы продлить твои счастливые дни. Чтобы подарить тебе улыбку. Такие люди бесценны. Те, кто готов жить для тебя, страдать из-за тебя и умереть за тебя. — В этом и проблема! Почему надо именно умирать? Жить куда сложнее, больнее, опаснее, но пока живешь, есть еще шанс!.. — Стать счастливым? Конечно. Только иногда кажется, что смерть — единственный выход. Почему она решила умереть, Бельфегор-сан? Скажи мне, почему? Нет, для кого? Карие глаза смотрели неотрывно, не мигая, будто видели то, чего никто не видел, искусно сшивая собственную интуицию и логические выводы, сделанные на основе поведения собеседника. А может, просто чувствуя его? Чувствуя и понимая?.. — Я не хотел ее смерти. — А она об этом знала? Бельфегор замер, по спине пробежали мурашки. «Задание всегда превыше всего». Всего. Всего-всего-всего! И твоей жизни, не правда ли? А значит, и ее тоже? — Так кто же кого обманул, и были ли вообще обманщики? — вкрадчиво продолжал Савада, положив руки на стол и снизу вверх глядя на подчиненного, отчего-то полностью завладев его вниманием, как удав сознанием жертвы. — А может, вы оба стали пленниками самообмана? Знаешь, когда-то мне сказали, что невозможно понять окружающих каким-то одним способом. Необходимо говорить с ними, оценивать их слова и поступки, прислушиваться к своей интуиции и сравнивать происходящее с собственной системой ценностей, а главное, стараться почувствовать их. Тогда шанс есть. А еще мне сказали, что все причины приводят к следствиям, и хотя мы не можем изменить прошлого, мы способны менять будущее. Свое и чужое. Мы в ответе не только за свою жизнь, но и за жизни тех, кто в нас поверил. Я никогда не прощу себя за всех, кто умер, страдал, хотя бы раз испытал боль по моей вине, но я сделаю всё, что смогу, чтобы подобного не повторялось, чтобы таких историй становилось с каждым годом всё меньше. Я готов за это отдать абсолютно всё, что имею. А что готов отдать ты ради человека, который тебе дорог? Худощавый, с растрепанными волосами и сбившимся галстуком, Савада Тсунаёши часто казался несведущим людям пародией на босса мафии, но, посмотри они на него сейчас, поняли бы, почему столь огромная организация готова была идти за ним и в огонь, и в воду, как когда-то за Вонголой Примо. И Бельфегор наконец тоже это понял. Ведь это Небо готово было принять в свою израненную душу каждого, кто того желал, готово было отдать всего себя без остатка ради их счастья, и в то же время не прощало предателей, вырывая их с корнем — с частью собственной души. Оно умело ранить себя для других, ничего не прося взамен. А Бельфегор? Что сделал он? Ушел, хлопнув дверью, предпочтя ужас одиночества безразличию того, кто прочно поселился в душе. Но было ли оно, это безразличие? А если и было, почему он не разобрался ни в чем, просто ушел убивать — привычно, спокойно, монотонно? Почему не узнал, что она чувствует на самом деле? Потому что гении знают всё? Но всё знать невозможно. Так, может, потому что так было проще, и жажда покоя, смешавшись с обидой, взяла верх, не зная еще, что покой так и не наступит? — Я поеду, — уверенно, но как-то слишком спокойно. И в пустом голосе не чувствовалось ни следа надежды на благополучный исход. «Меня не простят. Но я попытаюсь». — Мы передадим обезвреженные статуэтки Викензо Вентуре, поскольку Инес-сан наконец оправилась, а вы, как только получите сообщение о благополучном исходе встречи, сразу отправляйтесь на поиски нашего артефакта, — светлая, понимающая, радостная улыбка, совершенно не вяжущаяся с только что окончившимся разговором, но более чем уместная. — К тому же, передай ей, что я предлагаю постоянную работу: статус моего личного медиума, стабильную зарплату, жилье неподалеку от штаба Вонголы или, раз она притягивает призраков, на достаточном от него расстоянии, чтобы мои люди не стали жертвой похищения энергии, но под полной нашей защитой. Конечно же, мы продолжим уничтожать сектантов, но, думаю, она захочет принять в этом более активное участие и помочь с их поисками, потому было бы замечательно нам объединиться, раз у нас одна цель. Да и в других делах ее помощь может оказаться неоценимой. Возвращайтесь оба. Невредимыми. Тишина. А затем уверенное: — Я выполню задание. — Не сомневаюсь в этом.***
В небольшом деревянном доме всё было по-прежнему. Неухоженная мебель, никому не нужные прекрасные узоры на салфетках, устилавших всё вокруг, чистота и аккуратность, но вместе с тем и абсолютная запущенность. Разве что пребывание здесь в течение пары дней Моретти немного изменило гостиную: на столе неаккуратной стопкой лежали журналы, забытый в поспешных сборах носок дразнился из-под дивана, а чайная чашка и ваза с печеньем, постоянно курсировавшие из кухни в гостиную и обратно, хоть и старались не оставлять пятен, неизменно замусоривали пространство крошками, часть которых так и не успели убрать. Инес, месяц пролежавшая в больнице, недавно вернулась домой вместе с сопровождавшим ее мафиози, в чьи обязанности входила защита важного для Вонголы медиума. Товарищами за это время они не стали, поскольку Инес панически боялась «Тьму», а Моретти советовал не спешить с выводами, потому что «любого можно понять, а если не сможешь, главное знать, что попытался», и на этой почве поладить они не смогли: Инес была уверена, что понять непостижимое невозможно, и что ни к чему хорошему попытка почувствовать Ничто, царившее в душах Тьмы, не приведет. Однако ссор и скандалов не возникало: они просто договорились больше не касаться этой темы и мирно сосуществовали, решив не лезть друг другу в душу. И когда Моретти сказал, что уезжает, потому что надо найти последний артефакт, Инес постаралась сделать вид, что всё в порядке, а он почувствовал ее напряжение, но вопросов задавать не стал: принцип невмешательства в чужую жизнь был главным принципом его существования. Бельфегор медленно шел по пыльной площади, глядя на ухоженные палисадники, красивые дома, яркие шторы в открытых окнах, и вспоминал, как мирные жители этой милой деревушки с ненавистью в глазах закидывали камнями не сопротивлявшуюся девушку. Мир состоял из контрастов, как Савада Тсунаёши, Моретти, Вария и Вонгола, множество других людей на этой планете… Как он сам и Инес. Но только сейчас он это заметил и подумал, что контрасты не возникают из счастья. Они рождаются из боли. И чем больше ты ее испытал, тем сильнее отпечаток на твоей жизни, искажающий и само бытие. Впрочем, некоторые так хорошо прячут несоответствия, что их не заметить, пока не заглянешь человеку в душу. Только вот пустят ли тебя туда — большой вопрос. Он подошел к дому на окраине, без стука толкнул дверь и прошел в гостиную, не разуваясь. Бросил на пол спортивную сумку, открыл дверь в спальню, окинул взглядом диковинные символы, часть из которых словно пропадала при повороте головы, и закрыл глаза. — Не ждала так рано, — послышалось за его спиной. Инес вышла из кухни, держа в руках очередную салфетку. — Освободился билет на более ранний рейс, — не оборачиваясь, ответил он и будто невзначай спросил: — Нальешь мне чай? — Конечно, раз ты с дороги, — спокойный ответ, от которого мурашки побежали по спине. Всё неправильно, не так, как обычно. Чай стал просто чаем, способом утолить жажду, не более. Значит, что-то окончательно рухнуло, рассыпалось в прах… а каким клеем можно склеить пепел? Наверняка должен быть и такой. Например, можно залить его эпоксидной смолой, придать форму, просушить… Но это будет уже нечто иное, правда? Он резко обернулся. — Я всего лишь хотел, чтобы ты жила. Не для выполнения заданий, не из-за обещания, не ради каких-то высших целей. Просто чтобы жила. — Для чего? — устало. — Чтобы свет не исчезал. — Его слишком мало… — Не хочу, чтобы стало еще меньше. Она поджала губы. — Ты эгоист. — Знаю. Всегда им был и всегда буду. Потому что я Принц. Но сегодня я хочу налить тебе чай, много кружек. Потому что задание и победы важнее всего, но лишь до тех пор, пока речь не идет о вечном. Она дернулась как от удара и, отступив на шаг, переспросила: — В смысле? — Свет и тепло вечны. Я в это верю. А ты? Она помолчала, не зная, какие можно подобрать слова, а затем закусила губу и бросилась на кухню. Он успел заметить, как тонкие руки поднимаются к лицу и касаются глаз, а потому подождал пару минут, прежде чем идти следом. Инес стояла у плиты, перебирая только начатую салфетку, и смотрела в стену. Но пустые глаза вновь начинали обретать краски. — Сколько это продлится? — едва слышный вопрос, заставивший его призадуматься. Он и сам не знал ответа. Ничего уже не знал… — Я не… Телефонный звонок прервал разговор, словно взорвавшийся ядерный снаряд. Инес поспешила в комнату, убирать рукоделие, а Бельфегор, переговорив с Савадой, нехотя крикнул: — Собирай вещи. Босс передал статуэтки лично, так что всё прошло более чем гладко. — Уже собрала, — донеслось из гостиной, и Бельфегор направился туда. Привычная картина: Инес, державшая в руках солнечные очки, с большой спортивной сумкой у ног, стояла у окна и смотрела на небо. Каждый раз именно так она покидала гостиницы, и Бельфегору всегда казалось, что ее взгляд в эти моменты совершенно пустой и ни капли не ностальгический: она не прощалась с местом, в которое никогда больше не вернется — просто ждала, когда пора будет закрыть дверь. И почему-то ему захотелось сказать, что всё не так. — Закрывая дверь за собой, мы выходим в следующую залу. А за ней всегда есть еще одна и еще. Инес обернулась и удивленно спросила: — К чему ты это? — К твоему взгляду. Она помолчала, а затем невесело рассмеялась. — Месяц прошел, а ты всё так же меня понимаешь. Что изменилось с нашей последней встречи? — Один странный человек сказал, что каким бы ни было прошлое, будущее можно изменить. — А ты привык бороться до конца. — Я чуть не изменил этому правилу. Так что обязан исправиться. — Из принципа? — обреченно. — Потому что я так хочу, — уверенно. И уголки ее губ дрогнули в слабом подобии улыбки. — А теперь скажи этому старому хитрому лису, что наша часть сделки выполнена, а значит, пора бы и ему выполнить свою. Улыбка померкла резко, словно свечу задуло сильным ветром. Вот только Бельфегор, уже развернувшись к ней спиной, будто невзначай бросил: — А я пока заварю чай. Я должен тебе уже много кружек… Еще с Багам долг не вернул. Пора начинать. И она улыбнулась вновь, на этот раз шире, а затем закрыла лицо руками и беззвучно прошептала: «Да сколько же можно? Когда это наконец закончится? И почему я не хочу, чтобы конец всё же настал? Он ведь неизбежен…» Принц заваривал чай, мысленно перебирая сотни вариантов того, что можно было бы сказать по возвращении в гостиную, но не находя ни единого подходящего. Всё было не так, то чересчур пафосно, то слишком натянуто, то недостаточно искренне, то сплошь покрыто недомолвками, а ведь чистую правду сказать было попросту невозможно! Она не поймет, ей это не нужно, да и вообще… Как можно вернуться спустя месяц и, даже не попросив нормально прощения, заявлять о таком?! Нет уж, надо молчать, но что же тогда сказать? Извиниться? Он ведь Принц! Это совершенно точно не вариант. Да и потом, она виновата не меньше! Тогда, может быть, просто не затрагивать личные темы, сосредоточившись на делах? Но это тоже невозможно! Так как же быть? Как?.. — Я с ним поговорила, всё в порядке, — раздалось от дверей, и Принц чуть было не вздрогнул от неожиданности: он настолько глубоко ушел в себя, что заметил приближение Инес, лишь когда та уже переступила порог. Непростительная оплошность! Он мысленно поморщился, не зная, что раздражало сильнее, собственная ошибка или так и не решенный вопрос. А впрочем, на его обдумывание ушел не один час в дороге, так что пара минут точно ничего бы не изменила. — Уверена, что он выдал всю информацию? — Как обычно, о некоторых деталях умолчал, но в целом картина довольно ясная. Мы сможем найти артефакт. Он на крохотном скалистом островке, точнее, на рифе, расположенном неподалеку от подводных руин. С курса не собьемся, это место Призраки не охраняют, в отличие от самого погребенного города, поскольку риф всё же находится достаточно далеко от него. Вот только судоходные пути там не пролегают, а потому наткнуться на него шансы у обычных людей малы, да и никто не стал бы искать клад на пустынном каменистом берегу, где почти ничего нет, разве что несколько пальм. — Опять тропики? — поморщился Бэл. — Не хочешь встречаться с ультрафиолетом? — безразличный вопрос, больно ударивший по ранам. Но он сдержался и вместо язвительного комментария честно ответил: — Не хочу, чтобы ты с ним встречалась. Я достаточно натренирован, чтобы спокойно переносить подобное. — С чего такая забота? Ты ведь сам уехал и, кажется, очень сильно обиделся. Он посмотрел на нее и впервые понял, насколько сильно ранил. Какую боль причинил. Ее глаза не были пусты. В них застыла бесконечная, всепоглощающая обреченность. Казалось, если к ее виску приставят дуло пистолета, она лишь с облегчением рассмеется… И он, не думая, что делает, схватил ее за руку, резко дернул и прижал к себе. Секунда тишины, а затем резкая попытка сопротивления, отчаянная, почти истерическая, вот только лишенная звукового сопровождения. Инес и не подумала закричать, хотя это мгновенно решило бы все проблемы, и Бельфегор понял, что всё еще дорог ей, а значит, не всё потеряно, эту разбитую амфору еще можно склеить… — Прости. Как гром среди ясного неба. Она замерла, руки безвольными плетьми рухнули вниз, сознание отказывалось принимать слишком странную реальность. Но ее тут же дополнили: — Только ты тоже должна извиниться! Потому что ты не должна была умирать, понимаешь?! — Но ведь это был единственный выход, — едва слышно, дрожащим голосом, не зная, чему верить. — Тридцать автоматчиков… А я в заложниках. Как бы ты дрался? Тебе нужны были развязанные руки, или ты бы… ты бы… погиб, — сдавленно, с дрожью в голосе, едва заставив себя произнести столь страшное, пусть и крайне привычное слово. — Не недооценивай меня! — возмущение, граничащее с обидой, и еще крепче сжавшиеся объятия, заставляющие только что зажившие ребра заныть. — Я бы справился с ними! Тридцать автоматчиков — это ерунда! Просто ранил бы тебя, уничтожил троих внизу, уклоняясь от пуль, а затем и стрелков. Да, это сложно сделать на открытом пространстве, но не невозможно! Конечно, был шанс, что стрелки попадут в тебя, но Принц прикрыл бы!.. — И тебя могли ранить! — перебили его раздраженно. — Что я должна была сделать?! Позволить тебе умереть? Позволить оказаться раненым в логове вооруженного до зубов врага? Что?.. — Ты могла ранить себя, но не пытаться убить! Зачем, зачем, почему?! — Что «почему»?! Я же уже всё объяснила… — Почему ты решила бросить меня?! И снова тишина, только боль в ребрах, которую никто не заметил, да напряженные объятия, куда сильнее любых слов говорившие, что ее не хотели отпускать. Нет, не так. Что ее не могли отпустить… Не могли отдать даже самой Смерти, вечной спутнице, с которой Принц радостно пил на брудершафт, отдавая всё, что имел. И она наконец поняла, какую ошибку совершила. — Прости. — За что? — напряженно. — За то, что подумала, будто без меня тебе будет лучше. Облегчение. Безудержное, сметающее всё на своем пути, заставляющее забыть, как дышать… Она поняла. И он ей, видимо, всё же важен… — Точно глупая, — ворчливо, — совсем глупая. Даже если Принца ранят, он выживет! И спасет тебя. Потому что он обещал… Я обещал. И я сдержу слово. Не ты должна защищать меня, а я тебя. И не смей, никогда больше не смей бросать меня. Будешь работать на Вонголу, а я буду… — внезапно вернувшееся в голос напряжение и совсем не те слова, что готовы были сорваться с губ: — между миссиями буду приезжать на чай. Привозить сувениры. Начну наконец брать отпуск и свожу тебя в экспедиции. В Антарктиду. Уж не знаю, что ты хочешь там найти, но даже если оно глубоко под снегом, мы его просто выжжем! И вообще… — внезапно резкие, уверенные слова сменились едва слышным шепотом: — Не смей забирать это тепло. Оно больше не только твое… Инес молчала, едва сдерживая эмоции, и лишь услышав последние слова не сумела остановиться — уткнувшись лбом в его плечо, закрыла глаза, а затем вдруг, неожиданно для самой себя, запела. Вот только на этот раз песня хоть и была светлой, дарила не только облегчение, но и слезы на глазах. Радость смешивалась с тоской, непонимание — с надеждой, желание уничтожить одиночество — с неверием в благополучный исход. А он прижимал ее к себе, неспешно поглаживая по волосам, и вбирал каждую крупицу невероятных звуков, рождавших удивительные чувства — нежность, тепло, тоску и бесконечное, всеобъемлющее желание разделить Вечность на двоих. «А может, всё-таки есть шанс? Может, попробовать?..» — пронеслось на задворках сознания. Но песнь текла вперед, не желая останавливаться, и Бельфегор не решился ни прервать ее, ни сделать шаг вперед сразу по окончании — не мог отпустить эти светлые чувства, вновь шагнув на лезвие бритвы. Не «боялся», не «не хотел» — просто не мог. Да и кто бы сделал такой шаг, из океана одиночества вдруг снова ступив на крошечный риф надежды? Песнь замерла где-то высоко, под самым небом, не желая спускаться вниз, и Инес шумно вздохнула, нехотя отстраняясь от его плеча. — Даже не знаю, жаль или нет: не умею читать людей, чувства, — пробормотала она. — Ты снова заговариваешься, — рассмеялся Бэл, но не ехидно, не насмешливо, а как-то по-доброму, и сам этому удивился. — Да? Кажется, опять отвыкла… — А что же Моретти? — нахмурился, вместе с тем почувствовав острое удовлетворение, Бельфегор. — Неужто он не общался с тобой? — В больнице я была одна, всех пугала. Врачи несколько раз психиатра присылали, давали психотропы и снотворное, я много спала. — Злость, ненависть, ярость накатили пылающей волной, и лишь полнейшее безразличие в ее голосе смогло остудить эти чувства. — Синьор Моретти заходил, но мне было не до разговоров. А потом мы вернулись сюда, три дня назад. Я не до конца отошла от таблеток, да и сам знаешь, резко такие препараты не отменяют, так что я всё еще на них, постепенно снижаю дозу. Думаю, через полторы недели совсем отменю. Но мы всё равно мало общались, хотя снотворное я перестала пить сразу. Как-то… не получилось. Он особенный, — в сердце проник ядовитый червячок и яростно оскалил зубы. Укусит или нет?.. — Он точно знает о Тьме, но относится к ней совсем иначе, — червячок уполз, так и не вонзив клыки в облегченно выдохнувшую душу. — Не знаю, что с ним случилось, но исцелили его точно не Хранители Тринисетте, они мертвы, все, кроме двоих, просто вымерли за долгие тысячелетия, и они не умеют управлять временем настолько искусно, разве что способны путешествовать в прошлое или будущее на небольшие отрезки времени, а его способность — это безупречный контроль времени, на пороге самой Грани отматывающий время души назад. Он показал мне, я узнала. Сказала ему, а он лишь пожал плечами, ответив: ему всё равно, что о его умении думают другие, главное, оно есть. Он… не думаю, что он многое знает. Возможно, видел Тьму, но лишь одну, единственную, и не знает, что они порой творили. Просто… когда видишь их, невозможно не испугаться, равно как невозможно не испытывать восхищения перед их величием. Но он говорит, бояться не нужно, нужно попытаться понять, а значит, он говорил с Тьмой. С живой Тьмой, поставившей на нем эксперимент. И знаешь… уверена, если бы я сама не видела, не чувствовала, как они растирают людей в порошок, уничтожая целые города, тоже прониклась бы уважением, лишенным страха. Потому что когда они не убивают, это прекраснейшие существа на свете. Это… — ее голос задрожал от восторга, смешанного с привычным страхом. — Это самые мудрые, самые понимающие, самые невероятные создания, что никогда не смеются над тобой, полностью принимая тебя, даже зная о тебе абсолютно всё. Они уникальны. И я бы тоже захотела их понять, если бы не боялась… Но не бояться не могу. Слишком многое видела. А он не видел. И верит, что у этой медали только одна сторона, а даже если и понимает, наверняка ведь понимает, что всё не так просто, не может оценить весь ужас ситуации. Статуэток существует ровно сто, пятьдесят алых, пятьдесят синих, и если призвать пятьдесят величайших существ… С лица Земли будет стерта не одна страна. Целый континент. А он не хочет этого признавать. Вернее, не может такого представить. Для него они спасители, пусть и превратившие его в изгоя, даровавшие жизнь, полную одиночества, но он простил их за это. А я… я не винила после четырнадцати лет. Но и не благодарила. Потому что видела. И теперь могу лишь сопротивляться людям, жаждущим обрести власть за их счет, зная, что всё равно не смогу уничтожить всех… — Мы тебе поможем, — уверенный голос человека, давно уже, лишь только она отстранилась, отпустившего ее и теперь стоявшего неподалеку, глядя на чуть дрожащие исколотые пальцы. — Соглашайся на предложение Савады — становись нашим медиумом. Я уже уничтожил ту румынскую секту, а теперь занимаюсь поисками других и уверен, что найду их всех. А ты можешь в этом помочь. Да и спецгруппа босса будет работать в этом направлении… Он обещал хорошее жалование, дом недалеко от штаба, охрану и содействие в уничтожении фанатиков. Соглашайся, с нами у тебя больше шансов, а с тобой нам будет проще работать. Конечно, придется выполнять и другие поручения, но босс у нас… по твоим критериям он «хороший человек». И вряд ли заставит делать что-то, что тебе крайне не понравится. — А ты изменил свое к нему отношение, — пробормотала Инес, не глядя на Бельфегора. — Почему? — Потому что он помог мне понять одну важную вещь, — нехотя ответил тот, и она, мельком взглянув на него, всё поняла. — Тогда я соглашусь. В благодарность. И потому что ты говоришь: «Соглашайся». — Неужели сама не хочешь присоединиться к Вонголе? — удивился Бэл, стараясь игнорировать вспыхнувшую в душе надежду и усилием воли заставив себя вернуться к завариванию чая, вот только вода успела остыть, а потому вновь пришлось включать плиту. — Это отличное предложение! Так ни один селянин больше на твою жизнь не покусится. И отбиваться не придется… — его вдруг словно ледяной водой окатили. Резко обернувшись, он схватил Инес за плечи, слегка встряхнул и буквально прошипел: — Ты же сдержишь обещание?! Теперь сдержишь? Она растерянно посмотрела на него, пытаясь разобраться в безумной гамме собственных чувств, затопляющих душу, и в эмоциях, которые он не скрывал, а потом закрыла глаза, глубоко вздохнула и, словно перед прыжком в воду задержав дыхание, громко, четко ответила: — Я буду сражаться за свою жизнь, что бы ни случилось. Как ты. С души словно целая гора упала, и Бельфегор, довольно рассмеявшись, протянул: — Ответ верный. Теперь ты точно заслужила чай! Он вернулся к заварке с тройным энтузиазмом, перетирая в пальцах ароматные травы, а Инес, с сомнением глядя на него, незаметно тряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение, и пробормотала: — Я даже не уверена в том, что они еще пригодны к использованию. — Принц всё проверил! Непригодные в мусорном ведре, те, что мне нужны, здесь. — Порылся в шкафах, — рассмеялась она, прижав руку ко лбу, а другой опершись о стол. Ситуация была настолько обыденной, житейской, настоящей, что рвала душу на части, тут же зашивая ее и омывая дарующей покой Живой Водой. «Вот бы так было всегда», — подумала она, но судьба, как обычно, ударила под дых. — Конечно, почему бы и нет? Чай ведь должен быть вкусным, а не жидким, как ты любишь. Впрочем, меня вот что заинтересовало: ты сказала, есть пятьдесят красных и пятьдесят синих статуэток. — Инес нахмурилась. — Так почему же нельзя собрать их все вместе и вызвать сто существ? — Да потому что синие призывы иные. Они не стирают города с лица Земли, напротив, даруют исцеление всем в том же самом радиусе, в котором красный призыв всех уничтожает. Сказать, что Бельфегор был удивлен — ничего не сказать. Он обернулся, всё еще держа в пальцах щепотку сухой травы, и озадаченно уточнил: — Вот эти существа, что перемалывали неугодных в биомассу, исцеляют целыми городами? Инес развеселило бы его замешательство, не будь она вынуждена вновь вспоминать о тех, кто вызывал слишком яркие и слишком сложные чувства. — Когда их призывают с помощью синих артефактов — да. Вот только, по их словам, такое происходило редко. — Ну да, неудивительно, — пробормотал быстро справившийся с удивлением Принц и вернулся к чайнику. — Среди сокровищ сектантов в Румынии были четыре красных статуэтки и целых восемь синих. Видимо, последние найти легче, потому как такие вот секты за них цепляются меньше. — Могу я разрядить их? — тут же встрепенулась Инес. — Что, и синие? Они же могут помочь. — Это лишь нарушит баланс. Тьма вообще не должна вмешиваться в судьбы людей. Люди сами приведут себя к гибели или процветанию, баланс не стоит нарушать ни алым, ни синим призывом. — Кажется, ты куда более жестока, чем я думал, — протянул Бэл, окидывая Инес оценивающим взглядом. — Вовсе нет, — устало вздохнула та. — Просто понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. На один город снизошло чудо — а чем другие хуже? Мало того, что туда кинутся исследователи непознанного, а правители сильнейших стран возжаждут заполучить нечто, сотворившее чудо, и начнется настоящая охота за тем, что невозможно поймать, в ходе которой запросто можно погибнуть, так еще и другие города на счастливцев смотреть волком будут. Может, даже специально попытаются испортить жизнь. Так что же, ездить по всему миру, призывая Тьму в каждый город, или собрать все статуэтки и разом охватить целый континент, а за ним еще и еще? Это нарушит баланс. Люди расслабятся. Перестанут искать лекарства от болезней, сосредоточившись на изобретении новых видов оружия, а когда поколение сменится, и родятся люди, вновь способные заболеть, они будут к этому полностью не готовы. Начнутся эпидемии. Правда, это лишь в случае, если алчные правители не наткнутся в своих поисках на Город Тьмы. Иначе — смерть. Возможно, огромнейшей части человечества, потому что Тьма не позволит людям вторгнуться в Город, а люди всеми силами будут пытаться уничтожить непостижимое или хотя бы место его обитания… А это единственное, что Тьма почему-то решила защищать, и так должно быть. Всё просто: мы не имеем права рушить баланс, потому что болезни и мучения — неотъемлемая часть жизни. И так тоже, к сожалению, должно быть. Хотя порой от этого хочется просто умереть. — Ты и впрямь куда более жестока, чем я думал, — задумчиво произнес Бельфегор. — Без сомнений готова обречь на страдания любого, даже саму себя, если так должно быть. Ради того, что вечно — ради баланса. — Я просто принимаю жизнь такой, какая она есть, — устало. — Поэтому не прогоняешь меня и не удерживаешь? — обреченно. — Нет… — И сердце встрепенулось. — Просто тебя я не могу ни прогнать, ни остановить. Я слишком слабая. — А по-моему, ты слишком сильная, — едва слышно. Чай вскоре оказался на столе, Инес села напротив Бельфегора, растерянно обдумывая его слова и не понимая их смысл, а он потягивал крепкий, горький, но очень вкусный напиток, заваренный по старинному рецепту, и думал о том, что сказал слишком много. Она может понять, если доверится интуиции, а это… Что «это»? С одной стороны, это решило бы все проблемы, разом поставив точку, но с другой… Несмотря ни на что, он и впрямь не хотел терять эти минуты сладостной пытки под названием «радость от тепла, смешанного с холодом невозможности приблизиться сильнее». И как он должен был продолжать жить? Что должен был сделать? Что бы она сказала, узнав? Посмеялась? Испугалась? Посочувствовала? Бросила безразлично, что ее это не интересует? Или всё же?.. Надежда — сладкое, как патока, чувство, в котором можно увязнуть, будто муха в варенье. А он не хотел попадать в плен. И потому предпочел сменить тему, чтобы отвлечь Инес от раздумий. — Кстати, семью Вентура также решено уничтожить. Вот только, раз уж мы не можем объявить миру о причинах такого решения, босс предложил провернуть небольшую операцию. Договорился с нашими давними союзниками, хранителями колец Маре, о том, что те незаметно вынудят семью нашего покойного дона начать с ними войну. Вентура будут уничтожены, Вонгола останется «ни при чем», тайна не будет раскрыта. Как раз из-за подготовки, проводимой нашим боссом и лидером Маре, Бьякураном Джессо, статуэтки не передали раньше. План будет приведен в исполнение сразу же, как только мы добудем артефакт. Думаю, документы нам привезут в аэропорт ближе к завтрашнему обеду, так что скоро надо будет выдвигаться. — А почему ваш босс так спокойно доверил уничтожение целого клана другому боссу? — озадаченно уточнила Инес. — Разве тот не спросил, для чего это? — Спросил, — усмехнулся Бельфегор. — Но ему ответили, что это необходимо ради сохранения мира во всем мире, а подробности могут лишь пошатнуть этот самый мир, потому он сразу же согласился. У них вообще странные отношения: мало кто доверяет Джессо, особенно в самой Вонголе, зная о его прошлых грешках, но вот Савада готов ради него и в огонь, и в воду, и в медные трубы полезть без страховки. Возможно, именно поэтому ему отвечают тем же. — У вас и впрямь удивительный босс, хотела бы я с ним познакомиться, — пробормотала Инес. — О, еще познакомишься! Всенепременно! Уверен, он просил меня передать тебе предложение лишь для того, чтобы дать время на раздумья, а потом примчится сам. Он вообще много путешествует и, если надо «завербовать» в семью ценного члена, никогда не посылает помощников, всегда едет лично. — Еще одна причина его ценить, — усмехнулась Инес. — Да, но тебя таким не впечатлишь. Почему же ты в него поверила? Еще тогда, на Багамах. — Потому что ты в него веришь, а ты не тот человек, который мог бы ошибаться в людях, — устало ответила Инес и вдруг ехидно спросила: — Кстати, а вы, начиная зачистку сектантов, не боялись, что покойный дон откажется выдавать местоположение артефакта? Или ваш босс наивно полагал, что Алфео Вентура не узнает о ваших коварных замыслах? Бельфегор вскинул бровь и, сделав большой глоток, протянул: — Савада сказал, что если бы дона волновали жизни сектантов, он бы не послал нас в их замок, зная, чем всё может закончиться. Да и, судя по документам, он давно оспаривал власть в секте с лидером румынской группы. Полагаю, хотел либо прибрать к рукам всю секту, либо уничтожить часть, неподконтрольную ему, так что я, фактически, сделал ему одолжение. — Но ведь он должен понимать, что теперь Вонгола не остановится. Про мои манипуляции с обезвреживанием статуэток он не догадывается, поскольку разговоры обычных смертных в этом мире духам за Гранью недоступны, а энергетические изменения в статуэтках почувствовать он не в состоянии, да и следить за смертными пристально не может: жизнь для духов что мираж. Но вот значительные вещи духи могут заметить, если присмотрятся, а он наверняка присматривается к действиям Вонголы, направленным на уничтожение сект. — Наверное, рассчитывает на силу артефактов, — пожал плечами Бельфегор. — Именно, — Инес вцепилась в чашку и придвинулась к Принцу, голос перешел на едва различимый шепот. — Только вот как думаешь, сколько у него красных статуэток? Три мы обезвредили, но, лежа в больнице, я сумела вытянуть из него немного информации: оказывается, Викензо знал, где отец спрятал еще одну. А значит, он ее, скорее всего, уже забрал. Так что у него есть и таблички, и артефакт — он может призвать сразу двоих. Предупреди союзников о том, что если они решатся атаковать замок, кстати, отлично укрепленный, для начала им жизненно необходимо выкрасть эту статуэтку и все пять имеющихся табличек с призывом, ведь даже сам по себе прочитанный с таблички текст вызовет одну Тьму. А этого для уничтожения атакующей группы более чем достаточно, поверь мне. Бельфегор молча слушал эти откровения, а затем, когда Инес замолчала, вскочил и, доставая телефон, возмущенно крикнул: — И почему ты молчала?! Смешанное с волнением раздражение накатывало волнами, и привычное недовольство действиями медиума неприятно расцарапало свежие шрамы. — Потому что не знала, что вы вообще уничтожаете сектантов, синьор Моретти не сказал, — пожала плечами Инес, ничуть не раскаиваясь. — А сейчас сказала, когда речь об этом зашла. Да и я ведь, вроде бы, говорила, что даже с одной табличкой призыв возможен — думала, вы понимаете, что и без статуэток надо быть крайне осторожными. — О таком надо предупреждать сразу. Мы зациклились на статуэтках, потому информация о табличках как-то выпала из поля зрения, ты вообще о них всего один раз упоминала, еще когда я не верил в эту историю, — проворчал Бэл, слушая гудки в трубке и мысленно коря себя за то, что со всеми этими треволнениями напрочь забыл о возможности призыва без статуэток. Впрочем, он тогда вообще был не особенно внимателен к деталям, поскольку слишком сильно сомневался в правдивости истории… но это его не оправдывало. — Но ведь было очевидно, что вы не начнете атаку, пока не получите искомый артефакт для создания оружия. Значит, это не срочно, разве нет? — озадаченно. — Эта твоя арифметика когда-нибудь до добра не доведет! Уже не довела, когда ты попыталась мое к тебе отношение математически подсчитать! — вновь возмутился Бэл. — А оно не подсчитывается? — осторожно спросила Инес, глядя на него снизу вверх полным опасения взглядом. — Нет, — ответил он и, заметив ее взгляд, нехотя добавил: — Оно вне всего. Он резко отвернулся, начиная важный разговор с Савадой, а она обняла ладонями кружку и уткнулась губами в горячий чай. И хотя любила слабый, без примесей, похожий на воду, ничуть не горький, внезапно этот, насыщенный травами и слишком крепкий, показался ей самым сладким на свете…