Чёрный свет

Каменистый островок, открытый всем ветрам, встретил путешественников, снявших катер и примчавшихся в этот Богом забытый уголок Тихого Океана, парой чахлых пальм, крутыми скалами и полным отсутствием животных. Даже насекомые, казалось, старались облетать этот риф стороной, а вездесущие водоплавающие птицы не вили на многочисленных камнях гнезда. Бельфегор смотрел вдаль, приложив ладонь ко лбу, а Инес, закрыв глаза, пыталась проверить, где именно дон Вентура спрятал артефакт, однако возле острова во время его приезда умирали разве что рыбы, а их духи не могли помочь в поисках на суше. Духи же из иных времен подсказать что-то не могли вовсе, они даже сам остров помнили совсем иным: огромным цветущим Раем, способным загипнотизировать любого, но ступи на пляж, и мгновенно захочешь вернуться в море, ведь за зеленым покровом скрывались невиданные постройки, непредназначенные для чужих глаз, существующие в сотнях измерений и появляющиеся из них, как солнце из-за туч в сезон штормов. Однако Бельфегор не расстроился: островок после ухода под воду бо́льшей его части стал совсем крошечным, и, несмотря на нежелание дона Вентуры указывать ориентиры кроме «пирамидоподобного камня», под которым и скрывался артефакт, задача казалось ему совсем простой. Наконец Инес вздохнула, покачала головой и пробормотала: — Самим придется искать, путь указать некому. Хотя есть пара призраков, могу попросить их тоже поискать пирамиду… — Сами справимся, — перебил ее Бельфегор. — В конце концов, погода прекрасная! Наслаждайся морским бризом. — Да и руины глубоко, так что аура не давит, — добавила она, начиная осматривать ближайшие минералы: дон отказался говорить, какого размера был необходимый. — Именно. Перелет прошел нормально, как и вечер в гостинице, да и добрались до острова они без приключений, но недосказанность, висевшая между ними с самого начала пути, не давала расслабиться. Настораживала. Заставляла тщательно подбирать слова и тем самым лишь возводила еще больше стен. Бельфегор раз за разом задумывался о том, чтобы рискнуть и сделать финальный шаг вперед, но в последний момент останавливался, твердя себе, что еще не время. Вот когда задание будет выполнено… Впрочем, даже тогда — к чему всё это? Что он вообще может ей предложить? Ходить по лезвию бритвы над пропастью вместе с ним? Жить в постоянном ожидании удара от врагов, мечтающих уничтожить его? Рисковать день за днем, не зная, с какой стороны прогремит выстрел? Она ведь слабая, такая слабая… И он сам станет слабее рядом с ней — он, прежде не имевший слабых мест, обретет их. А впрочем, уже обрел, и от этого никуда не деться… Но можно хотя бы создать для врагов видимость того, что Инес — лишь коллега и товарищ, не более! А если перейти черту, в подобное уже никто не поверит. Так как же быть? Стоит ли вообще рисковать? Есть ли в этом смысл? А если есть, сможет ли он удержать пойманную удачу или снова всё разрушит, как разрушает все судьбы, которых касается? Имеет ли он право на такой риск?.. — А если нужный камень уже ушел под воду? — Осмотрим всё на поверхности, если не найдем, вернемся с аквалангом. Умеешь нырять? — Приходилось когда-то давно, но не уверена, что мне сейчас можно… Она непроизвольно коснулась повязки на шее, и Бельфегор резко отвел взгляд. Он так старался отвлечься от неприятных мыслей, что буквально заставил себя забыть об очевидном, а вот теперь об этом напомнили, и что же? Снова говорить о причине появления широкого бинта и множества шрамов, в том числе длинного пореза, уродовавшего ее левую щеку, тем более, прямо здесь не хотелось, да и вообще, стоило ли? Что он вообще мог ей сказать? Уже уговорил вступить в Вонголу, обещал навещать, фактически, предложил дружбу, разве этого мало? Разве нужно что-то еще? И почему, почему, чёрт побери, сердце отказывается подчиняться, подталкивая на слишком большой риск? Если она будет с ним не только в качестве друга, на нее точно начнут охоту его враги! Он не может снова ее подставить, наградить новыми шрамами!.. Темнота сгустилась внезапно. Будто ночь вдруг настала днем. Ветер завыл пронзительно, надрывно, словно слепой кит, напоровшийся брюхом на острый риф. Мурашки побежали по коже, волосы встали дыбом, страх начал поднимать голову, животный, безотчетный, необъяснимый… «Что это?!» Такого прежде не было. Ни разу. Инес схватила Бельфегора за руку и потащила к краю острова, к воде. Он бежал, не понимая, от чего, собственно, должен убегать, но чувствуя, что здесь оставаться нельзя. Не «опасно», а именно нельзя. Ни в коем случае. Обернувшись к Инес, он увидел, что она, белая как полотно, что-то бормочет, бегая взглядом по камням, и опасения, роившиеся в душе, начали скалиться в хищном оскале, а затем Инес вдруг остановилась и совершенно безжизненным голосом прошептала: «Не успеем». И было в ее тоне нечто, заставившее его наконец принять правду, — пустота. Та самая вечная пустота, взращенная воспоминаниями о древних существах, дарящих ужас и покой, страдание и надежду. Он достал стилеты, впрочем, ни на что не надеясь, и процедил: — Давай на лодку, может, хотя бы на пару минут я это отвлеку. — И это говорит мне тот, кто сказал: «Живи»?! Такой тон он услышал от нее впервые. Ярость, неприятие, боль, отчаяние, злость, обида, желание ударить так сильно, как только возможно… И понял, что она ни за что его не оставит. Как и он ее. — Умирать вдвоем глупо! — Себе это скажи. Я смогу отвлечь его на бо́льший срок. Уйдешь? Он поджал губы. А затем, схватив ее за руку, вновь потянул к лодке, но предсказание сбылось — они не успели. Ночь опустилась внезапно, а впрочем, скорее, сумерки: где-то вдали солнце ласково играло с волнами в салочки, скользя с одного буруна на другой, щекоча чешуйки суетливых рыб, путаясь в облаках и навечно покинувших песок водорослях, а над островом сгустилась мгла, словно впитавшая в себя весь свет и всё же позволявшая различать не только контуры камней, но даже трещины на них. Бельфегор непроизвольно протянул руку и заставил Инес оказаться у себя за спиной. В сумерках ярче самого ослепительного солнца выделялось Нечто. Огромное темное пятно, почти круглое, высотой в полтора человеческих роста, с колышущимися рваными краями, похожими на обуглившиеся лоскуты пиратского флага, затягивающее, бесконечное… Оно было чернее черного, и даже свет, казалось, исчезал на подлете, не сумев коснуться его. Но тьма эта не была картинкой, набросанной абстракционистом на прозрачном холсте, она жила, двигалась, менялась. С каждой секундой, казалось, очертания ее изменялись, то растягиваясь, то сжимаясь, а каждый тонкий «лоскут» по краям словно вспарывал само пространство, не скользя по воздуху, а образуя бесконечный провал — провал в черную Бездну. И Бельфегор понял, наконец, что за пустота царила в глазах Инес, когда эмоции покидали ее. Та самая пустота, что, пульсируя, затягивала его в Бездну… «Не смотри в мертвые глаза», — когда-то сказал Расиэль, опуская веки убитой им кошки. Но Бельфегор не мог оторваться от чего-то затягивающего в подернутых пеленой зрачках и снова поднял веки, вглядываясь в застывшую бездну и словно ища ответ на вопрос: «Зачем он тебя убил»? — но не находя его. Потому что ответа не было. Ни в глазах погибшего, ни в глазах убийцы, ни даже в мертвой бездне… Живая Бездна знала всё. — Не трогай его, — пробормотали за спиной, теплые ладони легли на уши, и он услышал лишь: «Прости». А потом жуткий крик, способный разорвать барабанные перепонки, заставляющий мышцы судорожно сжиматься, а кровь потоком хлынуть из носа. И на крик ответили. Из самых глубин живой, движущейся, постоянно пульсирующей Бездны раздался оглушающий, всепоглощающий, пронзительный вой. В нем была вся боль мира, все его страдания, все муки, всё отчаяние, и ужас безысходности лавиной прокатился по нервам, впился в сознание, разорвал душу на клочки. Словно миллиарды жизней враз оборвались в ней, и она билась в агонии с каждой… А затем страх отступил, отхлынул гигантской волной, и воцарилась звенящая тишина. Надрывная, раскаленная — только тронь, и взорвется мириадами острых осколков… Бельфегор не упал. Сам не знал, как сумел устоять, не поддаться панике и выстоять. Любой другой на его месте давно бы уже корчился на земле, но он был готов… вот только не к тому, что произошло — лишь к ее крику, столь слабому в сравнении со всепоглощающим воем Бездны. И, возможно, только отчаянное желание защитить того, кто был слишком дорог, помогло сохранить сознание. Вот только Инес, казалось, не испугалась вовсе. Она спокойно вышла вперед, но он поймал ее за руку и потянул назад, однако в ответ получил лишь улыбку и громкое: «Оно пришло за мной». Холод, промчавшийся по спине, был куда сильнее того, что породило бесконечно черное создание. «Я ее потеряю?» — Только не трогайте его, он ни при чем, — всё так же громко, но Бельфегору казалось, что слова доносятся до него сквозь вату, прорываясь через нее откуда-то издалека. — Он безразличен. Незачем убивать, — трубные немыслимые звуки, сливающиеся в странную, гармоничную какофонию, от низкого баса переходя в высочайшее сопрано и срываясь на баритон, одновременно звуча как мужской и женский голоса, состоящие из мириад музыкальных инструментов, выводящих каждый звук без помощи чего-либо, лишь самими вибрациями воздуха, звеневшего вокруг тьмы. — Вы специально меня искали? — Время пришло. Ты не используешь дар полностью, так не проверить нужное. Ты знаешь. Придется усилить. Ты его подавила, подавляла с рождения и до сих пор, он не развился. Теперь атрофирован, уже не восстановить, как ни старайся. Но мы восстановим. Вернем к запланированному состоянию. — Я сломаюсь. — Это возможно. И будь ты одна, мы бы точно знали, чем всё закончится. Но сейчас вероятности ветвятся, судьба не определена, она лишь перед тобой: куда ступишь, туда и поведет. К одиночеству, к пропасти? К свету, к теплу? Тебе решать. И тем, кто рядом. Мы лишь наблюдатели. — Зачем вам это? — взяв себя в руки, спросил Бельфегор. Странно, но отчего-то после приветственного крика Тьма больше не источала ни ужаса, ни отчаяния, лишь умиротворение. И он наконец понял, почему Инес так ими восхищалась: глядя в эту бесконечно мудрую Бездну, он чувствовал покой всепоглощающей пустоты. — Мы смотрим за этой планетой. Будущее туманно. Люди идут к уничтожению самих себя и Земли, как мы и предсказывали. Раз за разом эксперименты доказывают, что человечество деградирует — духовно скатывается в пропасть под названием «я». Для них всё меньше остается «мы», всё меньше их заботит то, что вокруг, и те, кто вокруг. Материальные ценности, личный комфорт, статус, власть — сопереживание, взаимопомощь, самоотдача, сплоченность, верность. Путей развития множество, человечество еще способно изменить свой путь. Мы лишь смотрим. Проверяем. Считаем, сколько осталось Земле. — Почему бы не помочь, раз вы говорите о сплоченности и взаимопомощи? Тьма, казалось, рассмеялась — края ее затрепетали быстрее, повеяло теплом и умиротворением, печальным принятием судьбы и легкостью. — Мы странники, гости. Это ваша планета. Ваши судьбы. Никто не построит вашу жизнь за вас. Ты строил свою… да, на крови и ненависти, боли и одиночестве. Не зная тепла, ты искал что-то, чего не мог обрести: счастье, что, казалось, заключалось в победах. Помнил эйфорию от главной победы и искал похожую, да всё не находил. Потому что в первый раз сбросил оковы, воздал по заслугам, а не победил. Бельфегор вздрогнул, а существо спокойно, окутывая его пониманием и принятием всего, что таилось в глубине души, продолжало: — Искал свободы, сам того не зная, а попал в новые кандалы — собственного разума. Где ты настоящий? Чего ты хочешь? О чем мечтаешь? Кто ты? Снова мурашки. Инес спрашивала его о том же в первый день их знакомства, и он не знал, что ответить, не хотел даже думать об этом, но теперь… Кто он? — Отворачиваешься, говоря, что сильный. Закрываешься, говоря, что решительный. Создал ширму с масками, а под ней стена, за которую ходу нет никому. Но жизнь всё еще впереди, как и выбор: остаться одному в подземелье без яркой боли, но с монотонной, или разрушить стены, покалечив себя, но почувствовать лучи солнца, которые могут как согреть, так и сжечь дотла? Выбор за тобой. Как и за всеми. Это лишь их решение, никто не скажет, что хорошо, а что плохо. Для одного жажда света важнее, для другого тьма и покой, это лишь их выбор. Смелость нужна, чтобы отправиться на поиски того, кто не предаст, даже если его не найти. Смелость нужна для того, чтобы решить: на поиски никогда не отправлюсь, оставшись в одиночестве до конца. Смелость нужна для того, чтобы отвергнуть всех, чтобы принять всех, чтобы принять лишь одного, чтобы исчезнуть, сбив ноги в поисках, так никого и не найдя. Она не нужна лишь для того, чтобы, крича: «Я хочу найти кого-то важного!» — стоять на месте. Но и это возможный выбор. У каждого свой путь. И лишь их пересечения создают пути мира. Большинство людей идет по дороге разрушения, но не все. Некоторые меняют путь, некоторые изначально идут к созиданию. Что же победит в итоге? Мы лишь странники, что смотрят. Мы не с вами, не против вас, мы вне вашего мира. Мы не поможем ни тем, кто хочет созидать, ни тем, кто хочет разрушать. Иначе нарушится баланс этого мира, и мы решим его судьбу, не вы, не он сам. Ведь, возможно, как бывало не раз, сама планета взбунтуется и сотрет истязающих ее существ. Всё возможно. Мы уйдем, когда этот мир погибнет, чтобы смотреть за новорожденным. Смотреть, повторят ли ошибки прошлых новые существа? Или, может быть, энергия Вечности напомнит им об ошибках прошлого? — Вам всё равно. — Именно. Нам всё равно. Потому что мы иные. Мы стоим в стороне, лишь иногда меняя мелочи, не нарушающие баланс, со скуки. — Стереть город с лица земли — мелочь? — Мы не только стираем. Алый зов разрушает, синий зов созидает. Призови с помощью синего зова, и все в городе будут до конца жизни исцелены от недугов, раны затянутся, боль в душе пройдет, сменившись на покой, мысли придут из смятения к порядку. Но синий призыв звучал лишь несколько раз, много сотен лет назад. И хотя почитающие нас как богов знают эту тайну, используют лишь алые призывы. Скажи же сам, почему. — Потому что спасение окружающих не даст им того, чего они жаждут. Контроля над чужими жизнями и власти. Их секреты попросту отберут те, кто сильнее. — Всё в ваших руках. Надломится ли баланс, стерев эту планету, благодаря вам, или вы станете его защитой? Мы увидим. До тех пор будем лишь иногда вмешиваться, по вашим же просьбам. Таков уговор. Впрочем, ты и так понимаешь: всё меняется, вопрос лишь, как к этим изменениям отнестись. Исчезновение галактики — тоже изменение. Мы принимаем его. Как всё остальное. Мы просто принимаем всё, что происходит. Абсолютно всё. Вечно. И сердце защемило, а на душе стало удивительно тепло. «Принимать и идти вперед, да?..» — Ты примешь то, что предназначено не судьбой, а нами? — обратилась Тьма к Инес, словно и не прекращала диалог с ней, и Бельфегор напрягся. Что за новый дар ей предложат, как с ним справиться, как его обуздать? Как помочь ей не сломаться?.. Мыслей о том, чтобы попытаться избежать неизбежного не возникло, впрочем, не только у него, но и у нее тоже. — Принимаю, — тихо ответила она и сделала шаг вперед. А затем еще один, и еще, и еще… — Уверена? — напряженный, но понимающий голос был подхвачен ветром, что окутал ее со спины. — Да. Ты правильно тогда сказал, надо идти вперед, что бы ни случилось, глядя проблемам в лицо. Ты бросил судьбе вызов еще в детстве, боем с братом, самой страшной своей битвой, где шансы на победу были абсолютно равны. Теперь моя очередь. Стать сильнее или сломаться. — Ты сможешь, — без тени сомнений. Она улыбнулась — благодарно, тепло, но не оглядываясь на него, так же, как говорила до сих пор. И Тьма сгустилась, становясь материальнее, а из ее недр вышли вдруг бесформенные длинные шлейфы мглы, столь же непроглядные, разрывающие ткань бытия. Широкими лентами опутали они хрупкое тело, скрыли от света с ног до головы, подняли в воздух… А затем раздался крик. Истошный, надрывный человеческий крик, полный агонии и невыносимой боли. Бельфегор рванулся к Инес, но был остановлен потоком воздуха. — Не мешай, смертный. Де жа вю. Словно тот же самый голос, что и на солнечном вечнозеленом острове остановил его, на этот раз лишь не став отбрасывать. И Бельфегор остановился сам. Вглядываясь в плотный кокон мглы, он понимал, что ничего не может сделать, и это рвало душу на части куда сильнее истошного крика, перешедшего в хрип. Кокон бился в агонии, становясь всё прозрачнее, а затем сквозь него начали проступать контуры тела. Секунда за секундой, они становились всё четче, а мгла будто впитывалась в кожу, проникая внутрь, разрывая тело изнутри… Инес зависла в воздухе, удерживаемая лишь тончайшей струйкой черного дыма, исходящего из Тьмы, растекавшегося под ее спиной, превращаясь в гротескную перину. Бельфегор со смесью восхищения и ужаса смотрел на то, как последние черные блики впитываются в ее тело, а затем вдруг она вновь закричала, и он заткнул уши. Смешиваясь в невообразимый гвалт, человеческий крик перемежался криком иных измерений, рождая невиданные звуки, пронзая воздух хаотичным вихрем. Время замерло, волны бились о скалы бесшумно, будто звуков на свете не осталось, кроме этого надрывного ужасающего воя, а затем всё стихло. Тьма сочилась из ее ушей, глаз, носа, изливалась через поры, волосы, испарялась… чудовищное, восхитительное зрелище — будто костер чадил в ее душе, извергая в небо черные столпы дыма. Всё закончилось мгновенно, будто ничего и не было. Инес упала на камни, кровь брызнула из разбитого локтя, Тьма заколебалась. Бельфегор стоял без движения, как завороженный, и смотрел на то, как, открыв абсолютно черные глаза, Инес окинула море совершенно пустым взглядом. А затем она прошептала: «Где я?» — Эксперимент продолжается. Куда вы пойдете? — прозвучало в вышине, и всё исчезло. И искалеченное пространство, провалившееся в черную Бездну, и мгла, отгородившая солнце от острова, и подсознательный страх, смешанный с восхищением… — Где… Где я? Паника. Затопляющая весь мир паника, смешанная с отчаянным нежеланием снова всё потерять. Нет, нет-нет-нет, надо бороться, надо бороться до самого конца! Он рванулся к ней, не глядя под ноги. Не знал, что сказать, что сделать, как достучаться, как показать, что она не одна… Все чувства враз исчезли, оставив лишь одно — ужас. Панический ужас, набатом отбивавший в голове одну-единственную мысль: «Я ее потеряю?» Упав рядом, он сгреб ее в охапку и что-то зашептал, но она не услышала, тогда он закричал, чтобы она возвращалась, но она не ответила. А где-то в памяти вспыхнул смутный отблеск: нечто подобное уже было. И тогда она его услышала, потому что он назвал ее имя… нет, потому что он подарил ей тепло. И Бельфегор закрыл глаза. Крепко, но бережно прижимая к себе дрожащее тело, почти лишенное сознания, он громко, но четко сказал, пытаясь передать ей все свои чувства: — Инес. Вернись ко мне. Ты нужна мне. Ты дорога мне. Ты… всё, что у меня есть. Мне холодно без тебя. Я хочу пить твой слишком слабо заваренный чай, слушать истории из жизни призраков, пытаться понять, как ты вышила очередной исчезающий символ и куда он пропадает. Хочу держать тебя за руку, слушать твое пение, кормить тебя таблетками от бессонницы и спорить из-за ерунды. Я хочу увидеть твою улыбку — настоящую, счастливую, ты меня слышишь? Повисла тишина, ветер играл волосами, путаясь в спутанных прядях, переплетая их с холодом, разделяя тех, что были вместе, на отдельные составляющие… И вдруг ее пальцы коснулись его спины. Несильно сжали черно-алую водолазку — а затем всё сильнее и сильнее, словно ища точку опоры. — Бельфе… гор? — Инес! Возвращайся, слышишь? Я здесь, и ты тоже обязана быть здесь, со мной. Я жду. Буду ждать, сколько понадобится, просто иди на мой голос. Что бы ты ни видела, где бы ни была, сейчас есть только мы. Ты и я. И ничего больше, слышишь? — Мы… Ты и… я? Пальцы сжались еще сильнее, словно что-то почувствовав. — Именно. Не спеши, но и останавливаться не смей. Я жду тебя. Чувствуешь? Чувствуешь, как я тебя жду? — Я… да?.. Да… Она прижалась к нему всем телом, дыхание стало судорожным, срываясь с губ рваным вихрем. Солнце впивалось в кожу, будто желая ее расплавить, но сейчас его жара никто не замечал, словно это была никчемная мелочь. — Да, всё верно! Давай, постарайся, двигайся ко мне. Я обязательно отвезу тебя в Антарктиду, и ты увидишь всё, о чем мечтала. Мы будем часто пить чай, ты вышьешь мне кучу дурацких салфеток, я завалю ими весь штаб Варии, и Луссурия будет восхищаться твоим мастерством, обязательно уговорит дать ему пару уроков, но сбежит на второй же день, потому что усидеть дольше часа на месте он просто не способен. Леви во всем поддержит босса, и если тот ничего не заметит, тоже сделает вид, будто ничего не заметил, хотя, пока никто не видит, обязательно всё внимательно рассмотрит. Босс и впрямь ничего не заметит, потому что вообще не обращает внимания на нашу мебель, а капитан сначала наорет на прислугу за хаос, потом сочтет, что всё не так уж и плохо, да и вообще обстановочку оживляет, а потом махнет рукой и разве что будет ворчать для проформы при появлении нового шедевра. Маммон подсчитает стоимость каждой «бесполезной вещи», чуть не получит инфаркт, потом сравнит стоимость материалов и готовых изделий на ярмарках мастеров и осознает, что приобрел дорогое дополнение к декору совсем бесплатно, после чего будет лишь втихомолку жалеть твои деньги, но твои траты — это твои траты, потому вмешиваться ему смысла нет. Фран попробует высмеять каждую тряпочку, собьется со счета, забыв, что уже высмеивал, а что — еще нет, и пойдет доканывать меня. А все остальные, включая прислугу и редких посетителей, будут украдкой восхищенно разглядывать удивительные узоры и удивляться тому, как это можно было сделать. Мы же с тобой будем… — …смеяться над их реакцией, потому что это ведь очень просто, если умеешь. Я… я вижу это. Это одно из… того, что может быть. Вариант будущего? Да. Один из множества. — Отлично! Вот его мы и воплотим. А может, и не его, не знаю. Следовать шаблону не собираюсь! Просто пойду своей дорогой и потащу тебя следом, что бы ты ни говорила. — Следом? — Именно. — С собой? — Да. — Навсегда?.. — робко, словно боясь ошибиться. — Навечно. Крепкие, нежные объятия, сказавшие больше любых слов. Водоворот чувств, захлестывающий и не отпускающий. Он не знал, что говорить, что делать? Да всё безумно просто! Хватать и тащить за собой, не отпуская никогда и ни за что! Всегда быть рядом, смеяться вместе, шагать в ногу, дышать в унисон… Ее могут ранить, убить его враги? Да ни за что! Он Принц, гений, и он ни за что не допустит повторения пройденного, даже если придется сражаться со всем миром! Он сможет, точно сможет, если она согласится… Да и какая разница, что она может ответить отказом? Он всё исправит, всё изменит! Даже если сейчас она считает его просто другом, он сумеет добиться большего! Он ведь никогда не отступает, потому что он — Принц. Настоящий. Не фальшивка. И он не отступит даже сейчас, впервые в жизни на самом деле испытывая страх проигрыша. Сделает всё, чтобы победить! Но не ради самой победы. Ради света, который она принесет. Для себя, для нее, для них. Остальное не важно… Ее глаза вдруг закололо сотней игл, Инес вскрикнула и откинулась назад, он поймал ее лицо в ладони и, погладив большими пальцами по щекам, заставил поднять веки. Абсолютно черные глаза, без намека на белок или радужку, похожие на Тьму, что только недавно исчезла, словно ее никогда и не было, заполнялись чувствами. А вместе с их появлением меркла и мгла. Осторожно оторвавшись от края глаза, она вытянулась, щупальцами разметавшись по белку, и начала втягиваться в самый центр. Минута, и она полностью скрылась, лишь зрачок стал затягивающей воронкой, полной бесконечных знаний. — Отлично, ты молодец, — улыбнулся Бельфегор, не отпуская ее. — Вот видишь, всё не так уж и страшно, справиться можно со всем, как я и говорил! А ты боялась. — Ты сам боялся, — пробормотала Инес, и Бэл поморщился, а затем по привычке съязвил: — Зато я верил в победу, а ты нет! — Ты в меня веришь больше меня самой, — ничуть не обидевшись, ответила она. — Можно сказать и так, — нехотя проворчал Бэл, а Инес вдруг прошептала: — Хочу увидеть их… Секунда замешательства, а затем осознание. Он ее понял. И опустил руки. — Зачем? — едва слышно. — Чтобы поверить, — еще тише. И он медленно, но без тени сомнений поднял челку, закрепив ее надо лбом диадемой. Свет резанул по ярким, глубоким кроваво-алым глазам столь насыщенного оттенка, что, казалось, будто это не игра светотеней, а настоящая кровь, текущая по радужке. — Как красиво, — прошептала Инес, зачарованно глядя на настоящее чудо, и он впервые в жизни искренне, счастливо улыбнулся. Не было на сердце ни боли, ни обид, ни злости, ни тяжести, ни сомнений — он просто понял, что всё было не зря. Потому что его чувства взаимны. И этого ничто не изменит. — Я тебя люблю. Она распахнула глаза, резко вздрогнула и сама не заметила, как снова изо всех сил вцепилась в его рубашку. — Я тебя люблю, — повторил он чуть громче, ловя каждое изменение в ее глазах. На секунду тьма в них дрогнула, словно собираясь вырваться наружу, а Инес едва слышно прошептала: — Правда?.. — Я не стал бы лгать о таком! — возмутился Бельфегор и, поймав ее растерянный взгляд, вдруг усмехнулся. А в следующую секунду его губы жадно накрыли ее собственные, и мир растворился, канув в небытие. Мягкие прикосновения, нежные, уютная мгла за смеженными веками, обжигающее дыхание. Скользящие по спине ладони, то поднимающиеся вверх, зарываясь в волосы, то спускающиеся вниз, пытаясь вобрать в себя всё тепло тела. Бельфегор целовал ее нежно, но настойчиво, отдавая всего себя и требуя взамен всю ее, без остатка, и Инес, осознав наконец, что это не сон, не иллюзия, не одна из миллиардов вероятностей, а самая настоящая реальность, ответила ему. Отдала всю себя, не прося ничего взамен, но получая слишком многое. И мир сузился для них в одну пульсирующую бесконечную точку, центром которой стали два сердца, бившихся в унисон… — Я люблю тебя, — выдохнул он ей прямо в губы, и Инес улыбнулась — без тени сомнений и печали, без вечного оттиска тоски в глазах. — Я тебя… Я тебя тоже. Люблю… — запинаясь, сквозь сбившееся дыхание ответила она. Он рассмеялся — негромко, искренне, заразительно. И она ответила тем же. А затем он отстранился и, глядя ей прямо в глаза, сказал: — А у тебя красивая улыбка. Настоящая. Не зря я ждал ее. — Ты ее создал, — ответила Инес и вновь улыбнулась. А ветер крепчал, сгоняя к берегу волны, бившиеся о камни и распадавшиеся белой, мгновенно тающей пеной. Но люди не замечали голос природы, растворившись друг в друге и состоянии абсолютного счастья, венчавшего всё и вся, создававшего весь их мир. Минуты или часы? Не важно. Ведь это их застывшая вечность. И она не исчезнет, даже если мир вокруг изменится до неузнаваемости, даже если жизнь разделит их горами, морями и тысячами километров. Ведь вечное неизменно. А в их темном, непроглядном мире настоящий свет — и есть вечность. — Заберу тебя с собой. Без возражений. Или будем жить в штабе Варии, чтобы на тебя никто не покушался, а то мало ли, какие идиоты решат отомстить, или купим дом, если не сможешь ужиться с остальными. А лет через пять-десять можно подумать и о возвращении на престол. В конце концов, теперь мне стоит быть еще осторожнее, ведь моя жизнь стала еще ценнее, так что лучше будет вернуться несколько раньше, чем планировал. — Не оставишь меня? — с надеждой. — Еще сомневаешься? — насмешливо. — Может, перестанешь, когда священник объявит нас мужем и женой? Ее глаза заполнились недоумением, а Бельфегор фыркнул: — Если быть счастливым, то по полной, без полутонов и недомолвок! Я не собираюсь упускать ни грамма счастья, а ты? — Ты хоть… понял, что сказал? — Я-то понял, а ты? — Но… Но я же… — растерянность и недоумение. И ему это крайне не понравилось. — В чем дело? Что не так? Не хочешь стать мадам Каваллини? — Нет, я… — она уставилась на камни, разбившие ее локоть, и осторожно закончила: — Я точно подойду? — В каком это смысле? — возмутился Бельфегор. — Просто… это узы, которые не разорвать. Обещание быть вместе вечно. Я точно… подойду? Ты сильный, очень сильный, а я… — Это еще что за глупости? — фыркнул он, мгновенно оттаивая, и, поймав ее лицо ладонями, заставил посмотреть себе в глаза. — Я уже поклялся быть с тобой вечно. Или ты думаешь, что Принц может нарушить свое слово? Глубокий вдох, растерянность, сменившаяся пониманием, и бесконечное, безудержное счастье. Она улыбалась, а в глазах стояли слезы, искрившиеся в закатном солнце неограненными алмазами. — Ну так что, ответишь на мое предложение? — Я… — она помолчала, а затем тихо-тихо ответила: — Знаешь, мы оба черные. Бесконечно черные. И впитываем свет, не удерживая его. Но тьма тоже может стать светом, если посмотреть с иного угла. И если очень захотим, мы сможем удержать свет, который сияет лишь для нас. Теперь… теперь я верю в это. В черное, белое, неразрывную связь. Я, ты, не имеет значения. Мы — вот что важно. Теперь. Всегда. Я… не надеялась. Ты сотворил чудо. Они правы, всегда правы… Я не исчезну, пока не исчезнешь ты. — А я не умру, пока ты жива, — улыбнулся Бельфегор. — Ведь пусть я всё еще не знаю, кто я, но, уверен, пойму, когда-нибудь обязательно пойму это. Если ты будешь рядом. — Я буду. Всегда… Бельфегор сгреб ее в охапку, пряча улыбку в длинных волосах, и ворчливо бросил: — Сразу бы так. — Я просто всего боюсь, — выдохнула Инес. — Особенно когда это касается тебя. — Преодолевать страхи — полезное умение! Тренируйся. — Безусловно, — рассмеялась она, закрывая глаза и устраивая голову на его плече. Вот только спокойно забыться в счастливом безмолвии им не дали: ветер крепчал, тучи начинали сгущаться. И Бэл нехотя отстранился, мысленно проклиная погоду и аномалию, которая наверняка стала причиной ее изменения. — Может начаться шторм. Надо уезжать. Вернемся завтра с утра, — начал было он, но его перебили: — Я постараюсь. Бельфегор вскинул бровь и недоуменно на нее воззрился. Теперь, глядя ему прямо в глаза, эмоции читать стало на удивление легко, и Инес радостно подумала, что всё и впрямь было не зря. А теперь она постарается, постарается изо всех сил, чтобы всё стало еще лучше. — Я стану сильнее. Обещаю. Так что… позволь попробовать. Он нахмурился, понимая, к чему она клонит, но собственное правило всегда идти до конца и ничего не бояться подсказывало, что это верное решение. А потому он согласился. — Я обниму тебя и буду держать, так что цепляйся за мой голос и мои руки. Если почувствуешь, что теряешь контроль, прекращай. Попытаешься увидеть прошлое, да? — Она кивнула. — Тогда сосредоточься на доне Вентура, на его ауре, как когда ты искала его дух. Попытайся. Если думать логически, это должно помочь. Инес кивнула, закрыла глаза, и ее тут же обняли, а она прижалась к Бельфегору, обняла его за шею и глубоко вздохнула. Тьма расползалась по глазам, но на этот раз Инес не вскрикнула: боль была ожидаема. И образы прошлого, будущего, возможных вероятностей судьбы этого места нахлынули необъятным цунами, грозя смести всё на своем пути: сознание, память, само ее существо… Но теплые руки и повторяющий ее имя голос стали ярким буем в пестром, хаотичном, постоянно меняющимся мире. Она сосредоточилась, пытаясь нащупать знакомую ауру, в то же время стараясь не потерять из виду спасительный берег. Секунды, минуты — результата не было. А затем она вдруг подумала, что хаосу нужен порядок. Это единственное, что может его уравновесить. И внезапно Бельфегор услышал, как из трубных, резонирующих с воздухом звуков рождается песнь. Прекрасная, никогда не повторяющаяся песнь из мириад светлых минорных звуков, от дроби колокольчиков до переливов арфы, от свиста свирели до протяжной мольбы органа — ни на что не похожие, и в то же время всеобъемлющие звуки, рождавшие в душе покой и нежный, умиротворяющий свет, способный отогнать даже бурю. И буря отступила — не та, что накатывала волнами на каменистый островок, а та, что грозила смести само сознание Инес. Сквозь хаос проступил порядок. Осколки выстраивались в ровную шеренгу, методично, один за другим, и вскоре аура дона Вентура явственно проступила на одном из мельчайших обрывков истории. — Есть! — вскрикнула Инес и, следуя за образами памяти, двинулась к кромке воды, но даже не заметила приближения океана. А затем, опустившись на колени, подняла большой камень, отдаленно напоминавший пирамиду, и отбросила его в сторону. Сотни брызг взметнулись в воздух, Бельфегор отстранил ее руки и, раскидав другие обломки, вытянул небольшой черный ящик, отяжелевший от соленой воды. Швырнув его на берег, он поймал Инес за руки, опустился рядом с ней в воду и, заглянув в глаза, громко спросил: — Инес, слышишь меня? Сначала она не ответила, но после второго вопроса осторожно кивнула, словно сомневаясь, правда ли слышит его слова, или это ей только кажется. Крепко сжав ее пальцы, Бельфегор скомандовал: — Иди на мой голос! Не останавливайся. Это единственное, что на самом деле реально. Двигайся сюда, в этот промежуток времени. Я здесь, рядом, — и, снова послав ее душе вихрь из собственных чувств, Бельфегор потянул ее на себя. Инес ответила — она подалась вперед, нащупывая слепыми, но в то же время видевшими слишком многое глазами его образ, а затем крепко обняла за шею, прижалась губами к щеке и прошептала: — Нашла… — Нашла. А я нашел тебя, — отозвался Бэл и улыбнулся. Тьма впитывалась в ее зрачки, уходя вглубь сознания, закрывая двери в прошлое и будущее, вот только… — Нет! — дрожь во всем теле, испуг в голосе. И по его коже в который раз пробежала лавина мурашек. «Только не снова!» — Что не так? — скрыть напряжение слишком сложно, особенно когда оно так внезапно вырвало тебя из состояния покоя. — Я не могу… — Чего не можешь? Объясни спокойно. — Я всё равно вижу! — ее начинала захлестывать паника, и он в который раз заставил ее посмотреть себе в глаза. — Смотри на меня, дыши глубоко и ровно. — Вдох, выдох, паника начала отступать. — Итак, что ты видишь? — Вижу тебя, крупный кадр, почти всё заполонивший, но вместе с этим… словно множество других событий идут параллельно. И я не могу их убрать. Они просто есть. Маленькие, ненавязчивые, но я их вижу. Не могу убрать. Не получается. Когда были хаотично, ушли, а теперь выстроились по времени и не уходят! — Они мешают тебе воспринимать реальность? Инес озадачилась. Ветер становился всё сильнее. — Нет. — Они перекрывают настоящее, внезапно врываются в него? — Нет… Это как будто… как будто крошечные картинки под картинкой настоящего, но я не могу на них не отвлекаться, всё время взгляд смещается, пытаюсь их рассмотреть, потому что там что-то мельтешит, и тогда они становятся крупнее, а настоящее уменьшается. — Значит, сосредоточься на настоящем! — у него гора с плеч упала. С этим-то они точно справятся! — Что тебе важнее, Принц или какие-то там картинки прошлого? — Инес опешила. — На что ты на самом деле хочешь смотреть? Туда и смотри. А к мельтешению привыкнешь. Это как если бы назойливая мошка вечно крутилась перед носом. Сначала раздражает, хочется пронзить ее стилетом, а потом привыкаешь и перестаешь замечать. Игнорируй их! — Игнорировать… как мошку, — эхом отозвалась она. — Именно! Он поднялся, подхватил ее на руки — не как куль с мукой, не как на другом острове! Осторожно, как принцессу, — и понес к лодке. Небо чернело, волны становились всё сильнее, надо было уходить, и как можно скорее. Поставив Инес на днище небольшого прогулочного катера, до половины вытащенного на берег, он отстранил с ее щеки налипшую прядь, заправил ту за ухо и, поймав ее лицо в ладони, приблизившись, четко сказал: — Смотри на меня, не выпускай из виду. Я всегда с тобой, слышишь? — Да, я поняла, — попыталась улыбнуться Инес, но потерпела сокрушительное поражение. Мгла всё же проникла в их светлый мир и не желала уходить. Вот только Бельфегор знал, что не опустит руки, ни за что не сдастся и когда-нибудь, когда Инес научится отделять реальность от прошлого и будущего без остатка или привыкнет к их раздражающему мельтешению, она снова сможет улыбнуться. А пока… Пока он подождет. Будет рядом, будет держать ее за руку и приковывать взгляд к настоящему. Потому что она — его свет. И она обязана оставаться кристально белой. Не как всё вокруг. Она просто не может стать такой же грязно-серой, как весь этот безразличный мир, и уж тем более, окраситься в алый! Больше — никогда… Он справится. Защитит ее. Спасет. Не как тогда, в Румынии — по-настоящему. Без хлопков двери и спасения тела ради того, чтобы покалечить душу. Он справится, и она тоже. Ведь Бельфегор Каваллини умеет добиваться своего. Он вернулся к ящику, подхватил его, подбежал обратно к катеру, бросил поклажу на дно и с силой толкнул судно. То скользнуло по камням, издав мерзкий скрежет, и, взметнув сотни брызг, закачалось на волнах. Бэл запрыгнул внутрь, и его тут же схватили за рукав. Паника в глазах Инес заставила его поджать губы и мысленно проклясть всё на свете. Но он взял ее руки в свои и позвал ее по имени. «Это будет очень тяжело…» — подумал он. Ее глаза начали проясняться, страх исчезал, возвращая сознание владелице. «Это будет очень тяжело, но мы справимся», — уверенно сказал он себе и кивнул. — Мы справимся, Инес. Главное, всегда иди вперед. Если потеряешь меня, иди вперед, потому что я всегда только так и делаю. Тогда мы обязательно встретимся. — И так каждый раз? — осторожно спросила она. — Именно! Нам ведь не привыкать бороться. С воспоминаниями, с самими собой, ненавистью, одиночеством… Просто иди вперед, не отворачиваясь ни от чего. — Принимая всё таким, какое есть, и не останавливаясь… но не теряя чувств. Самих себя. — Именно. Мы не Тьма. Мы иные. Не знаю, хорошо это или плохо, но, в отличие от них, мы можем почувствовать это, — он мягко поцеловал ее в висок и, не отстраняясь, прошептал: — А это куда лучше пустоты. — И кажется даже более вечным, — еще тише ответила Инес, закрывая глаза, а уголки ее губ дрогнули, заскользив вверх. На душе разливался покой, смешанный с уверенностью в завтрашнем дне — уверенностью, неподкрепленной видениями будущего, но закаленной верой друг в друга, в их хрупкий, негасимый свет. Лодка плавно двинулась вперед, набирая скорость. Она уносилась прочь от шквального ветра, черных туч и холодных волн, спеша вперед — к закату. Кроваво-алому, ярко фиолетовому, голубовато-желтому лоскутному одеялу, обещавшему скорое наступление тихой ночи, а затем приход столь же яркого, красочного рассвета. Кто знает, обманет он или будет искренен, но не шагнешь вперед — не узнаешь. И если позади только шторм, разве так уж плохо попытаться рискнуть всем, что имеешь, ради призрачной надежды найти что-то действительно светлое?..