***
У Дарина с юности зародилась мечта — побывать в России, на родине прадеда. Почему — он и сам не знал. Может быть, виной тому была загадочная история прадеда, а может, образ Богородицы, переданный ему отцом в день пятнадцатилетия. Но эта огромная страна тянула его и привлекала своей непонятной таинственностью. Он уже много знал о России, изучая культуру и историю народа. Ему даже наняли репетитора по русскому языку, хотя к его тяге ко всему русскому относились с улыбкой, как к непонятной странности. Но не препятствовали. После окончания школы Дарин поступил в Русский институт при Стокгольмском университете и по окончании второго курса отправился с группой студентов в Россию по приглашению от исторического факультета МГУ. Так Дарин оказался в Москве и познакомился со студентом-третьекурсником Ярославом — светловолосым, общительным, словоохотливым пареньком на год старше его. Он был гидом их группы по историческим памятникам столицы и прочим достопримечательностям. Они как-то сразу сблизились и подружились. К тому же оба могли общаться на двух языках — английском и русском. Дарин предпочитал говорить на русском, чтобы улучшить произношение, так как у себя дома практиковаться было особо не с кем. Первая неделя пролетела незаметно за поездками в разные исторические места, походами по музеям и ознакомлением со старинными рукописными книгами в университетской библиотеке. Парни почти не разлучались: Ярослав жил в общежитии при университете, а Дарин — в университетской гостинице, так что с раннего утра и до позднего вечера они были вместе. Их тянуло друг к другу с неимоверной силой, каждый про себя это уже понимал, но понимал и то, что ещё одна неделя, и они расстанутся навсегда. Поэтому делали вид, что ничего не происходит, им просто по-приятельски интересно друг с другом общаться, к тому же Ярослав практиковал Дарина в языке. Перед отъездом группе дали два дня отдыха, которые они могли провести по своему усмотрению — без экскурсий и прочих коллективных мероприятий. Ярослав ещё с вечера предложил Дарину поехать на весь день с ночёвкой на природу. — Знаю одно место. Там есть небольшое озерко, кругом лес, и редко кто забредает: от станции пёхом идти километров пять, но оно того стоит — красота неимоверная. Будем как Робинзоны, — усмехнулся он, шагая рядом со шведом вдоль набережной Москва-реки. — Палатка есть, рыбы наловим, сухпаёк возьмём с собой. Едем? — Карашьё, как скажьешь, Ярослав. Я с удоволствием. — Ну, вот и славно! Значит, договорились: завтра с утра выезжаем! На том и порешили. Прошагав час с небольшим через лес по неширокой, поросшей мелкой травкой и усыпанной шишками и сухими хвойными иглами тропе, парни вышли на небольшую поляну — пологому спуску к озеру. Дарин остановился, залюбовавшись открывшимся видом. Место и впрямь оказалось сказочно красивым: высокие сосны окружали небольшое, как блюдце, озерцо с покрытым зелёным ковром травы-муравы берегом. Лишь у самой кромки воды виднелась светло-жёлтая полоса песка шириной в метра полтора. По краю поляны с обеих сторон до самой воды рос тальник. Вдоль противоположного берега также тянулись высокие заросли тальника, отражаясь тёмной зеленью на поверхности озера. Ярослав первым делом достал из рюкзака и закинул в озеро самодельную раскладную снасть — мордушку, бросив внутрь немного раскрошенного хлеба. Выбрав ровную поверхность ближе к кустам, парни вдвоём поставили палатку и соорудили из сухой берёзовой палки и двух чурбачков подвес для котелка. Разобрав остальные вещи, с удовольствием выкупались, зайдя в воду подальше от мордушки, чтобы не спугнуть рыбу, и с наслаждением растянулись на мягком травяном ковре, отдыхая и греясь после прохладной воды в лучах июльского солнца. Время приближалось к полудню, и оба почувствовали, что здорово проголодались. Ярослав как опытный турист взял на себя руководство организацией обеда: разжёг костёр из сухостоя, подвесил на перекладину котелок с пшёнкой, бросив туда из припасённого мешочка сухую стружку моркови и пару картофелин. В верше-мордушке оказалось несколько плотвичек и три небольших окунька — как раз на уху. Дар с большим интересом наблюдал, как его приятель ловко почистил рыбу и, помешав кипящее варево, забросил в котелок. Затем туда же скрошил одну луковицу. Вместо стола он использовал широкий плоский камень. Было видно, что полянка эта уже кем-то раньше облюбована и даже относительно обжита. Костёр они разожгли на месте старого кострища, а возле него у кустов было свалено несколько сосновых и берёзовых чурбачков и небольшая кучка хвороста, часть которой и пошла на розжиг. К кострищу были притащены три камня: два повыше — для сиденья, и широкий — тот, который Яр использовал вместо стола. Обед получился на славу: наваристая уха вприкуску с ломтями чёрного ржаного хлеба и диким луком, росшим бледно-зелёными пучками с сиренево-пушистыми шариками цветов недалеко от их «стоянки». Когда уха была съедена, Яр сполоснул котелок в озере и, зачерпнув воды, повесил над костром — вскипятить для чая. «Заварка» росла в лесу: листья смородины, земляники, костяники. Яр нарвал ещё какой-то неизвестной Дару травы с метёлками мелких жёлтых соцветий. Душистый чай с баранками и малиновым вареньем привёл Дара, с детства привыкшего к изысканной кухне, в полный восторг. Ему казалось, что он в жизни не ел и не пил ничего вкуснее. Да и не было в его жизни ничего подобного, чтобы оказаться вот так — в чаще леса на берегу совершенно сказочного озера с человеком, который с каждым часом становился всё ближе и роднее. Это вызывало одновременно и головокружительный восторг, и тягучую тоску, которая нет-нет, да и начинала сосать под ложечкой. Он понимал, что этот поход — их прощание. Пройдёт день, потом ещё один, и он улетит к себе домой. И каждый продолжит жить своей привычной жизнью, как будто ничего и не было. Конечно, они будут общаться — расстояние не проблема: есть мобильная связь, интернет. Но ему этого уже было мало. Он уже сейчас начинал скучать по Ярославу, хотя тот сидел рядом — только протяни руку, и дотронешься до загорелой щеки с еле заметным пушком мягких волосков. Вот только ничего этого сделать было невозможно — ни протянуть, ни дотронуться. Что он о нём подумает? Нет, невозможно. Этим только разрушишь непрочный мостик доверия, который только-только протянулся между ними. Они — друзья, и больше ничего. Ярослав опять закинул вершу у берега, закрепив верёвку за гибкий ствол ракитника. Они побродили по лесу, набрали ягоды, какую нашли: лесной малины, земляники, красной смородины, и вернулись назад. Опять пошли купаться. Вода на поверхности нагрелась за день от палящего солнца, а внизу была холодной из-за подводных ключей. Изумрудная поверхность озера напоминала расплавленное бутылочное стекло. И они разбивали её резкими взмахами сильных мускулистых рук: плавали наперегонки, ныряли, а потом, смеясь и отфыркиваясь, переворачивались на спину и, лёжа на прогретой жарким июльским солнцем тёмно-зелёной глади озера, отдыхали, слегка пошевеливая расслабленными конечностями. Дарин за свою не такую уж долгую жизнь побывал в разных самых чудесных уголках мира, куда они ездили семьёй на отдых. Он жил на виллах и в самых роскошных отелях с бассейнами, полями для гольфа, элитными ресторанами и прочими благами цивилизации для состоятельных людей. Купался в разных тропических морях и океанах, не раз плавал на огромном круизном лайнере по Средиземноморью и Адриатике — короче, с детства был избалован более чем обеспеченной жизнью в кругу заботливой любящей семьи. Но только сейчас понял, что никогда и нигде ему не было так хорошо, как в эти самые минуты рядом с Ярославом: лежать посредине бутылочно-зелёного озерка, почти лужи, и боковым зрением видеть сильное, наводящее на грешные мысли тело, полускрытое посверкивающей на солнце водой. И опять защемило сердце от осознания приближающейся разлуки и от невозможности высказать то, что томит душу, волнует сердце и будоражит необузданное воображение. Он уже не сомневался: полюбил, и скорая разлука ничего не изменит. Ему было страшно подумать о том, что его мир, в котором было так интересно жить, каждый день узнавая что-то новое и уверенно шагая в прекрасное, в чём он не сомневался, будущее, без Ярослава станет тусклым и бессмысленным, а дом, который он так любил и где должен будет продолжать жить без единственного, необходимого, как дыхание, человека, станет холодным и пустым. Домой вернётся оболочка Дара, ведь своё сердце он оставит здесь — в России. Как же он сможет тогда жить? Как? Сколько он сможет прожить без Ярослава, когда уже сейчас при одной мысли о расставании сердце сжимает тугим обручем и становится трудно дышать? Яр же был спокоен и непринуждён: смеялся и сыпал шутками, которые Дару как иностранцу не всегда были понятны. Тогда Яр объяснял, в чём суть того или иного выражения. Казалось, он не замечает некоторой скованности и сдержанности Дарина, а может, делал вид, что не замечает, чтобы лишний раз не смущать иноземного гостя в непривычных для него условиях. На самом деле всё было далеко не так. Ярослав абсолютно чётко понимал, кто такой Дарин, и кто — он сам. Дар — иностранный гражданин, гость его страны, и его поведение — дань воспитанию и привычке к совершенно другому образу жизни. А то, что витает в его, Яра, дурной голове, что заставляет сердце то останавливаться, то биться в два раза быстрее — это ничего не значит. Он утопит в себе эту дурную блажь, задавит в себе внезапно вспыхнувшее чувство к приятелю-иностранцу, не дающее ему спать ночью и превращающее в совершенно безвольное, амёбообразное существо днём, когда Дарин находится не только рядом, а даже в пределах видимости. Так уговаривал и убеждал себя Ярослав долгими бессонными ночами, но утром, стоило только увидеть Дара, чувствовал, что перестаёт быть самим собой: моментально превращается в какое-то желеобразное, приторно-ванильное существо, готовое от беспричинной радости обнимать и расцеловывать весь мир, петь, плясать, хохотать над любыми тупыми шутками, простить всех своих врагов, если они у него есть, причём всё это одновременно. И самое ужасное было в том, что ему нравилось это его идиотское состояние. «Нет, ну не идиот?!» — мелькала и тут же исчезала в голове мимолётная мысль, смытая очередной волной беспричинного щенячьего восторга: Дарин, обменявшись приветствиями с другими, направлялся к нему, издали махнув рукой и улыбаясь солнечной улыбкой, кроме которой Яр уже больше никого и ничего не видел. Покачиваясь на переливающейся в солнечных лучах изумрудной глади озера на расстоянии вытянутой руки от шведа, Яр размышлял о том, что Дарин не должен ничего такого заметить в его поведении. Ни за что и ни при каких обстоятельствах ему даже в голову не должно прийти, что русский «друг» питает к нему далеко не дружеские чувства. Тут потерпеть-то осталось всего ничего: послезавтра он улетит в свою распрекрасную Швецию, и на этом всё закончится. А он притворится, что ничего не было: ни шведов, ни Дарина, ни этого его придурошного клубнично-ванильного состояния. Он быстро придёт в себя, и всё пойдёт по-прежнему: его жизнь, универ, друзья-однокурсники… и он забудет. За-бу-дет! Не было ничего! Это всё блажь! Подумаешь, имя как у деда, мало ли Даринов живёт на свете? Он что, только из-за имени должен во всех Даринов влюбляться? Последняя мысль так его поразила, что тело потеряло равновесие: он окунулся с головой, забултыхал ногами, хлебнул воды и закашлялся, но быстро выровнялся, плавно перевернулся на живот и, набрав в лёгкие побольше воздуха, нырнул вглубь озера. Плыл под водой, сколько хватало кислорода, резкими размашистыми рывками бросая тело вперёд. Вынырнул на приличном расстоянии от Дара, снова лёг на спину, выравнивая дыхание и успокаивая зашкаливающее сердцебиение. Только вот успокоения это не принесло: услужливый мозг вновь вернул к последней, так поразившей его мысли. «Что-что?! Какого хрена ты сейчас подумал? Какого… «влюбляться»?! Ну… понравился немного, мы вторую неделю вместе с утра до вечера, вот и… привыкать начал. Ну да, нравится он мне. А что тут такого? Нормальный пацан, крепкий, лицо… фигура… А я вот как раз ненормальный — урод. Мне вот как раз такие нравятся. Да нет, не все — он первый. Только об этом никто не должен догадаться, и он — особенно. Уедет, и забуду. А зачем ты его на озеро позвал? Как раз для того, чтобы он ни о чём не догадался? Придурок! Чего себе-то врать? Ты же хотел побыть наедине, надеялся, что вдруг ты ему тоже… Так, стоп! Что «тоже»? Он, в отличие от тебя, нормальный мужик. У него там в Швеции сто пудов девушка есть. Не может не быть у такого красавца девушки. Блин, как сердце защемило. Так, надо переключиться на что-нибудь другое, да и на берег пора возвращаться: Дару, наверное, уже надоело в воде мокнуть, и я себя веду как истеричка. Скажет, чего это ему взбрело рвануть от меня ни с того ни с сего? Господи, помоги! Пусть он ничего не заподозрит! О, мама дорогая, нам же в одной палатке ночевать! А, ладно! Отвернусь и сделаю вид, что сплю. Он за день тоже умотался — уснёт сразу. Как-нибудь ночь ещё переживу, а утром в город вернёмся».***
Они лежали в тесной палатке, почти соприкасаясь друг с другом. За день напекло так, что наступившая ночь не принесла облегчения: по-прежнему было душно и безветренно. Но раздеваться никто не собирался: легли в футболках и спортивных штанах. За день утомились оба, но заснуть никак не получалось: волновало присутствие тела, лежащего рядом в опасной близости. В воздухе витала напряжённая тишина. Наконец Дарин повернулся на бок лицом к Яру, подложив под голову согнутую в локте руку, и спросил вполголоса: — Ярослав, расскажи про свою семью? Мне интьересно. — Про семью? — переспросил Яр и тоже повернулся на бок. — Ну… особо нечего рассказывать. Живут в Курске — это город такой в пяти часах езды от Москвы. Отец, мама и сестрёнки-близняшки, — хмыкнул, — школьницы ещё. Мелкие совсем. Я уже год их не видел. Думал, летом съезжу, да не получилось. Практика… то-сё… — А как их зовьут? — Зовут как? — он опять хмыкнул. — Сестрёнок Даша и Маруська, маму — Олеся Викторовна, а отца — Кондрат Даринович. Деда, как тебя — Дарином звали, представляешь, совпадение! — негромко хохотнул Яр. — Редкое имя, вообще-то, не думал, что ещё одного Дарина встречу. — Интьересно… — задумчиво глядя на Яра, проговорил швед. — Мьеня тоже назвали в чест дьеда, верньей — прадьеда. И знаешь что… мой дьед тоже, как ты, Ярослав. Он говорил, что его так назвал прадьед в чест своего брата. Странное совпадьение, да? — Да… — согласился Яр, думая о чём-то своём, но тут же до него начал доходить смысл сказанного и он привстал, с удивлением посмотрев на Дара: — Это действительно странно! Они с минуту недоумённо смотрели друг на друга, и вдруг совершенно внезапно их поразила одна и та же мысль: «А может, это не совпадение?!» — и оба разом сели, не сговариваясь. — А ты что-ньибуд знаешь про своего прадьеда? — взволнованно спросил Дарин. — Да. Отец рассказывал, только… это семейное, — ответил Яр, уже успев отбросить абсурдную во всех смыслах мысль и встать на путь здравомыслия: «Что за бред лезет в голову?» — Думаю, тебе будет неинтересно. Дарин же обеими руками вцепился Ярославу в плечи и с волнением проговорил: — Интьересно, пожалуйста, мне очьен интьересно. Мой прадьед родился в России, правда я о нём ничьего не знаю, но и в такие совпадьения не вьерю. У твоего прадьеда, возможно, был брат по имьени Дарьин? Хотья… — он отпустил Яра и потёр лоб рукой. — Извьини. Это действьително совпадьение, брат моего прадьеда погиб на войне. Обалдевший от такого напора, Ярослав передёрнул плечами и всё ещё заторможено смотрел в поблёскивающие в свете яркой луны, просачивающемся через круглое оконце-сетку, глаза Дарина. Внезапно появившаяся и тут же отброшенная мысль о том, что, возможно, прадед Дара и был тем самым Дарином, легенда о котором передавалась в их семье из поколения в поколение, окончательно разбилась о последнюю фразу шведа: «Брат моего прадеда погиб». «Да и как такое возможно? Глупо было даже предположить: швед Дарин и… наша семья! Бред конечно!» — опять пронеслось в его голове, но вслух сказал: — Я тоже не верю в случайности, но… — он крутанул головой, пытаясь смахнуть упавшую на глаза светлую прядь волос. — Знаешь, я, пожалуй, расскажу тебе историю прадеда. Ты не передумал? — Ньет-ньет! Мнье очьен интьересно её услыхать, — замотал головой Дар в знак согласия. — Услышать. Правильно — «услы-шать», — автоматически поправил шведа Яр, не отрывая от него пристального взгляда. — Услы-шать, — послушно повторил за ним Дар, остановив на Ярославе завороженный взгляд. Яр сморгнул, отвёл глаза и опустился на матрас, подставив руку под голову. — Тогда слушай… Он подождал, пока Дар уляжется, приняв зеркальное положение, и начал свой рассказ: — В начале двадцатых годов прошлого столетия… Дар слушал затаив дыхание, глядя расширенными зрачками на Ярослава. Уже давно минула полночь, да и ночь перевалила на вторую половину. Над озером стелилась молочная дымка, а небо стало постепенно светлеть, гася яркие огоньки звёзд. Кромка леса озарилась едва заметным розоватым сиянием, которое становилось всё шире, осветляя тёмную синеву неба, ярко-жёлтый диск луны постепенно бледнел и становился прозрачным. С озера потянуло предутренней прохладой, но парни ничего не замечали, полностью окунувшись в давно минувшие события трагичной любви двух братьев — Ярослава и Дарина. — …а когда Ярослав ненадолго очнулся, то понял, что его куда-то волокут. Оказалось, что это девушка-санинструктор тащит его на плащ-палатке. Вокруг шёл бой: взрывались снаряды, свистели пули. Это наши войска опять пошли в наступление и отвоевали деревню, которая была захвачена немцами. Это ему уже потом рассказали, сам он мало что помнил, так как ранение было тяжёлым, и он почти всё время был в беспамятстве. Его прооперировали, вытащили осколок, засевший возле позвоночника, но он ещё долго был слаб и не мог ходить. А про брата так ничего и не удалось узнать: его не нашли ни среди мёртвых, ни среди живых — пропал без вести. На фронт прадед так больше и не попал — комиссовали по ранению. Потом Курск освободили, прадед как раз в бою под Курском был ранен, и он остался жить в этом городе. Брата продолжал искать, посылая запросы в разные военные ведомства, но так ничего и не добился. А девушка та, Ирина, которая его спасла и потом за ним ухаживала, когда война окончилась, приехала к нему, и прадед на ней женился. Через год после войны родился мой дед Дарин. А прадед прожил недолго — наверное, деду года два или три было, когда он умер, — и, вздохнув, добавил: — Вот такая история… Они с минуту не мигая смотрели друг на друга, а потом, как бы спохватившись, Яр вскочил и ударил себя ладонью по лбу: — Блин! Я ж тебе самого главного не рассказал… сейчас… Он быстро выполз наружу, но тут же вернулся, таща за собой свой рюкзак. Вжикнув молнией бокового кармана, достал продолговатый футляр для очков. В нём действительно лежали очки, а ещё серебряный медальон на цепочке. Дарин заинтересованно приподнялся, а Яр сунул футляр с очками назад в карман, оставив в руке медальон, и нажал на невидимую пружинку. Крышка, сверкнув металлическим блеском, подскочила вверх, и он осторожно вытряхнул на ладонь плоский тёмный предмет. Затем достал мобильник и посветил им на ладонь. На овальном кусочке дерева виднелся образ Богоматери с младенцем, сильно потускневший от времени, но с вполне чёткими очертаниями — разглядеть было можно. — Понимаешь, какая история… Авдотья, когда с сыновьями прощалась, каждому повесила на шею образ-оберег… вот, смотри, это один из них. Дарин привстал, наклонился вперёд, напряжённо разглядывая овальный кружок, а потом сел и в волнении запустил пятерню в волосы, резким движением откинув их со лба. Он всё ещё продолжал всматриваться в полустёртое изображение лика Пресвятой, и выражение его лица попеременно менялось: то на нём было написано удивление, то неверие в то, что он видит, то полный восторг. Яр даже услышал негромкое: — Fan! — что на шведском означало ничто иное, как «чёрт». Наконец Дар оторвался от образа и, взглянув на озадаченного Яра, произнёс шёпотом: — Ярослав, можно мне взьять… посмотрьеть поближе? — Возьми! — так же шёпотом ответил Яр, протянув ладонь с образом. — Только осторожно, пожалуйста. Пластинка хрупкая, я её не достаю почти никогда: боюсь, что раскрошится. — Я очьен… очьен осторожно, — не отрывая глаз от образка, проговорил Дарин, аккуратно переложив его себе на ладонь. Он с минуту внимательно вглядывался в образ Богородицы, а потом поднял на Яра сияющие глаза: — Ярослав, у мьеня есть такой же. Точно такой же! Толко с собой не взял. Он в гостьинице, и мне его так же, как и тьебе, передал отьец, а ему его отьец. Этот образ Богородьицы — моего прадьеда Дарина. Поньимаешь, что это значьит? — Это значит, что мы… — …родствьенники. Наши дьеды были братьями. — Не может быть! Что, прям точь-в-точь такой же? — недоверчиво переспросил Яр, но сердце уже подсказывало, что таких совпадений не бывает и их случайная встреча — это не случайность, а судьба. И всё же добавил: — Один в один? — Да. Не сомньевайся. Верньёмся, сам увидьишь. — Но… — продолжал допытываться Яр, — …как он оказался в Швеции, твой прадед? — Я тьебе всьё обьязателно расскажу, всьё, что знаю… — и, помолчав, добавил: — Выходьит, твой прадьед тогда не погиб… — Нет, — покачал головой Яр. — И знаешь какая штука? Получается, чтобы нам встретиться, они должны были… расстаться? — Ужасно так думать, но получается, что так. Судьба. Знаешь?.. И, прервавшись, внимательно посмотрел Ярославу в глаза, а тому показалось — заглянул в самую душу. У Яра почему-то сразу пересохло во рту и перехватило дыхание. Он судорожно сглотнул несуществующую слюну и весь превратился в слух. Тишина звенела. — Ярослав… — наконец чуть сдавленным полушёпотом продолжил Дарин. — Я хотел тьебе признаться… И опять замолчал. Яр ждал и наблюдал, как в замедленном кино: Дарин осторожно перекладывает образок со своей ладони в его и легонько сжимает кисть, накрыв её сверху своей. Яр, затаив дыхание и чувствуя, как громко колотится сердце от простого пожатия, ждал, что Дарин скажет дальше. Но швед так и не закончил начатую фразу, потому что слова куда-то потерялись да больше были и не нужны: остальное Яр прочитал в его пристальном взгляде. Время как будто остановилось. Они смотрели друг на друга и понимали, что думают об одном и том же, а притяжение возрастало с каждой секундой. Веки уже начинали подрагивать, но ни один не отводил горящих глаз, боясь нарушить контакт, в одно мгновение сломавший все преграды, а слово «невозможно», упрямо выстраивавшее между ними бетонную стену-преграду, вдруг потеряло частицу «не», и преграда рухнула, рассыпавшись и растворившись в воздухе. Дарин несмело протянул руку и осторожно прикоснулся к щеке Яра, слегка проведя кончиками пальцев по гладкой коже. А Яр, не отдавая себе отчёта, вдруг повернулся навстречу и тронул губами тёплую ладонь, прикрыв глаза подрагивающими ресницами. И тут же почувствовал на своих губах прикосновение пересохших горячих губ. В необъяснимом порыве потянулся навстречу всем телом и приоткрыл рот, ловя прерывистое дыхание. Слегка втянул и, прикусив нижнюю губу Дара, в ответ услышал короткий сдерживаемый стон. Мгновение, и сильная рука, взъерошив волосы, легла на его затылок, а язык уже проник в рот, проведя по ровному ряду зубов, заставляя впустить дальше. И Яр, как голодный птенец, втянул в себя проворного вторженца и с жадным наслаждением начал посасывать, но тот тут же вырвался, прошёлся по окружности рта, лаская повлажневшие губы, затем вновь скользнул в приоткрытый рот и начал кружить в немыслимом танце, то сплетаясь с языком хозяина, то вылизывая внутренние стенки и нёбо, то передавая инициативу нетерпеливым губам. Парни так увлеклись этой так долго жданной минутой единения, что и не заметили, как руки перешли к более активным действиям, в безумной спешке сдирая футболки и прижимая вплотную разгорячённые страстью тела. Руки жили своей жизнью, стискивая, оглаживая и беспорядочно исследуя ровные линии позвоночников, рельеф накачанных мышц, упругую кожу торсов, и уже начинали прокладывать дорогу дальше, сдвигая широкую резинку спортивных штанов с тазовых косточек и нетерпеливо пробираясь внутрь к упругим округлостям ягодиц. Дарин, не разрывая поцелуя, повалил Яра на спину и перешёл к более активным действиям, кружа поцелуями, покусывая и проводя влажным языком по пылающей коже; лаская поочерёдно шею, широко раздвинутые косточки ключиц, рельефные мышцы груди. Дойдя и задержавшись на маленьких вершинках розовых сосков, одновременно приспустил ещё ниже спортивки и накрыл ладонью через ткань боксеров твёрдый бугор возбуждённого пениса, потёршись своим о бедро Яра. Не прекращая поглаживать, слегка сжимая рвущееся наружу естество, с удовлетворением услышал сдавленный стон. Всё ещё лаская языком и губами бархатистую кожу, он опустился ниже к животу, сдвигая штаны и бельё к коленям. Вырвавшись на свободу, возбуждённый член призывно вздёрнул налитую глянцевую головку, блеснув влажной расщелиной. Дарин на секунду замер, любуясь этим зрелищем, а Яр приподнял бёдра, помогая до конца стянуть с себя мешающую одежду, совершенно не задумываясь, хорошо ли это или плохо. Его, как в водовороте, закружили и лишили хоть каких-нибудь здравых мыслей прикосновения рук, губ, разгорячённого, чуть влажного тела Дарина к его такому же. Это были ни с чем не сравнимые, упоительные, сумасшедшие ощущения. Не думать, только чувствовать, ощущать и отдавать себя в плен этим нетерпеливым, ласкающим рукам, прикасаться и гладить самому, чувствуя каждой клеточкой нарастающее возбуждение, которое, как голодный алчный зверь, просило всё больше и немедленно. Этот танец желания… пусть бы он никогда не кончался. Всё остальное отодвинулось и стало далёким и неважным. Только они, их говорящие тела и руки, их жадные губы и больше не сдерживаемые стоны и вздохи. И всё происходящее казалось абсолютно уместным и правильным. Это было именно то, о чём он мечтал долгими бессонными ночами, чего в глубине души желал больше всего на свете, но не хотел сам себе признаваться. Сейчас он купался в этом водовороте чувств и сносящих голову ощущений, больше не думая о скорой разлуке, да и вообще ни о чём не думая. Дарин был с ним: его любовь, его мечта, его боль и желание. Все преграды сорваны, все сомнения отодвинуты в сторону и забыты, только жажда получать эти немыслимые ласки и ласкать самому. Яр почувствовал, как головку слегка прихватили губами, а затем, покружив языком вокруг расщелины, медленно — настолько медленно, что у него от ощущений перехватило спазмом дыхание и стянуло судорогой мышцы живота — вобрали в горячее тесное нутро весь член, слегка придавливая языком к нёбу. Это было непередаваемое чувство удовольствия и вместе с тем смятения, и какое из них сильнее — совершенно непонятно. Столкнулись два противоположных, и ни одно из них не хотело уступать. И всё же Яр чисто инстинктивно попытался оторвать голову Дарина от паха, схватившись обеими руками за спутанные вихры и двинув в сторону бёдрами. Но Дар лишь прижался ещё плотнее и вернул строптивца в прежнее положение, резким движением приподняв и притянув за ягодицы. Яр только охнул и всхлипнул, когда его естество всосали до самого основания, а затем начали поступательными движениями скользить губами и языком по всему стволу то сжимая, то отпуская, то вновь сжимая и втягивая во влажную глубину рта. Больше он не сопротивлялся, закинув руки за голову и отдавшись в полную власть Дара. Он прикрыл глаза и полностью растворился в ощущениях. Волна возбуждения нарастала с каждой новой фрикцией и собиралась щекочуще-дурманящими мурашками где-то в области затылка, заливала глаза красным обжигающим маревом, переливающимся огненными сполохами, как текущая вулканическая лава. Яр чувствовал, что уже на грани: ещё немного — и он взорвётся. Ничего подобного ему никогда не приходилось испытывать. Никакая дрочка не могла сравниться с тем, что проделывал с ним Дар: его член горел и пульсировал, обхваченный неутомимо работающим ртом. А от того, что это был не какой-то абстрактный незнакомец, а именно Дар, его совершенно затопила волна невообразимой смеси восторга, щемящей нежности и такой необъятной всепоглощающей любви, что уже начинало казаться — его сердце просто не выдержит слишком высокой концентрации этих чувств и разорвётся. Вдруг его тело буквально подбросило и сковало судорогой от волны тысячевольтного напряжения, которая поднималась и нарастала с каждой секундой, обострив чувствительность каждой клеточки возбуждённого организма настолько, что Яр не выдержал и натужно вскрикнул, и в то же мгновение произошёл взрыв. Он застыл, почувствовав, что кончает, и обессиленно упал на матрас, закрыв глаза, которые нещадно щипало от слёз, перемешанных с потом. Дар ещё сильнее стиснул пальцами бёдра Яра, глухо замычал, тряхнул головой, но член, извергающий струю семени, не выпустил. Затем Яр почувствовал, как ногти Дара впились в его ягодицы, и услышал приглушённый стон. Дар, замерев на несколько мгновений, наконец ослабил хватку и, выпустив изо рта полуобмякший член, в изнеможении привалился лбом к мокрому бедру Яра. Ярослав, не открывая глаз, опустил обессилевшие руки и поворошил, пропуская между пальцев шелковистые пряди. Дар, слегка приподнявшись, взглянул на Яра, сверкнув белозубой улыбкой, подтянулся и лёг рядом, нежно проведя рукой по влажному расслабленному телу. — Охуенно!.. — услышал Ярослав хрипловатый полушёпот-полувыдох и, счастливо рассмеявшись, прижал к себе любимого, накрыв жадным поцелуем солоновато-терпкие от своего семени губы. У самой стенки палатки, между приникшими к друг другу белокурыми головами, лежал, как благословение, позабытый парнями Авдотьин оберег — потемневший от времени, отшлифованный кусочек древесины со светлым ликом Пресвятой Богородицы, надетый когда-то руками матери на шею любимого сына Ярослава перед вечной разлукой.***
Утром ребята быстро свернули свой походный лагерь и уже через несколько часов, преодолев пятикилометровый марш-бросок до станции и утомительную езду в переполненной электричке, подходили к зданию университета, договорившись встретиться сразу после того, как закончится суматоха с предотъездными сборами. Вечером Ярослав пришёл к шведу в его гостиничный номер. Настроение у обоих было подавленное: оба понимали всю чудовищность ситуации — они граждане разных стран, студенты, которым ещё не один год учиться, у каждого есть семья и своя, не похожая на другую, жизнь. Они были ещё слишком зависимы и молоды, чтобы принимать решения. Единственным плюсом, который перевешивал все минусы их положения, была непреодолимая тяга друг к другу, их желание быть вместе. Пока же они должны вернуться в свои семьи и рассказать об этой их невероятной встрече, показать фото образов, одинаковых как две капли воды. И… признаться в своей так внезапно вспыхнувшей любви. Каждый — своей семье. Никто из них не знал, что будет дальше, какие препятствия их ожидают. Единственное, в чём они не сомневались — они обязательно будут вместе. Пусть не сейчас и даже не через год, но будут. Они подождут несколько лет. Главное — они теперь есть друг у друга, а остальное преодолеют. Дарин, в отличие от Ярослава, был настроен более воодушевлённо. Он строил планы на будущее, мечтая о том, как они с Ярославом прекрасно будут жить вместе в его родной Швеции. Он покажет ему весь мир. Они будут счастливы и никогда больше не расстанутся. А пока Яр будет прилетать к нему на каникулы, да что на каникулы, просто — на выходные. Дарин всё устроит, Яру даже не нужно об этом заботиться. Да и вообще, стоит ли ждать ещё несколько лет, когда можно закончить обучение в его университете в Стокгольме? Он всё устроит, и отец поможет. У него очень хороший отец, и семья знает о его ориентации, так что препятствовать им никто не станет, наоборот, будут счастливы принять Ярослава в свою семью. Чем дольше убеждал его Дарин, тем мрачнее становился Ярослав, прекрасно понимая, какая пропасть лежит между ними. Дарин — наследник огромного состояния, баловень судьбы, надежда семьи. А Ярослав? Он сам своим умом и волей должен прокладывать себе дорогу в жизни, параллельно поддерживая своих родных с далеким от обеспеченной семьи Дарина достатком. Разве может он забыть свой долг и всё бросить ради любви? А как же сестрёнки? Кто поможет им встать на ноги, получить хорошее образование, на которое он ещё должен заработать? Разве может он их всех предать? И кем он приедет, если представить невозможное, в семью Дарина? В качестве кого? Нахлебника? Бедного родственника на седьмом киселе? Ну и что, что их прадеды были братьями? Он-то чужой семье Ярослава. Может, они и примут его хорошо, но что подумают про себя: «Приехал нищеброд из российского захолустья на всё готовое? Повезло парнишке, а он и рад — мигом всё бросил, и про родину, и про родных забыл? Хорошо же его родители воспитали. Нужен нам такой «член семьи»? Нужен ли нашему мальчику такой партнёр по жизни?» «Не-еет! Никогда он так не поступит», — рассуждал про себя Ярослав, вполуха слушая воодушевлённые речи Дарина, широкими шагами меряющего небольшую гостиную и яростно жестикулирующего при этом для большей убедительности. «Сейчас эта проблема неразрешима, нужно подождать. Возьму ещё одну подработку — в университетском архиве требуется помощник архивариуса. Буду по вечерам сдувать пыль с дубовых стеллажей и раскладывать папки по алфавиту. На одну поездку в Швецию, глядишь, заработаю, а там дальше будет видно».***
Ранним утром на следующий день шведская группа студентов улетала к себе домой в облачный Стокгольм. И в самую последнюю минуту прощания, стоя рядом с любимым в очереди на регистрацию, Яр, забыв про все догмы, законы и приличия, знакомых и незнакомых людей, стоящих вокруг, развернул к себе удивлённого Дарина и, обняв, накрыл мягкие приоткрытые губы крепким прощальным поцелуем. Никто ни из группы, ни из представителей от университета не сказал ни слова, заворожённо глядя на стиснувших друг друга в объятьях парней. Скажут, обязательно скажут — потом. Но сейчас, глядя на выражение их лиц, никто не попытался остановить или выразить своё возмущение. А они никого и не замечали: полностью растворившись друг в друге и в своём горе, так и стояли крепко обнявшись, пока Дарина не позвали на регистрацию. Яр наблюдал за посадкой шведов, прислонившись лбом к стеклянной стене vip-зала. Вот одна из фигур в светлом, дойдя по трапу до входа в самолёт, обернулась и, высоко подняв руку, помахала ею в воздухе. Это был Дарин. Яр тоже поднял руку и прислонил ладонь к прохладной гладкой поверхности, затем медленно отделился от стекла и побрёл к выходу. Он не хотел видеть, как взлетит самолёт и унесёт за полторы тысячи километров его любовь.