***
−Так значит, плохо отлажено послушание? Александров еле заметно вздрагивает и украдкой вытирает пот со лба. Верховный смотрит не на него, а на мокрую после дождя степь, где Асса легко, будто танцуя, проходит полосу препятствий. −Никак нет, товарищ Сталин. Дело не в послушании. Скорее в тех блоках памяти, которые вы не посчитали нужным стирать. Она не помнит свою семью, друзей, себя саму, но большая часть ее знаний осталась при ней. Это огромная удача, что нам попалась настолько образованная девушка. После должного обучения из нее получится то, что вы хотели. Идеальный солдат и разведчик. Хозяин все еще не отрывает глаз от залитой водой полосы, а после медленно оборачивается. Александров с трудом сглатывает и чувствует, как по спине градом катится холодный пот. Взгляд Сталина не сулит ничего хорошего. −А скажите, товарищ Александров. – мягко вкрадчиво произносит Вождь. – Почему тогда вам не удается повторить опыт? Почему все испытуемые не выдерживают стадию исправления личности? −Не могу знать, товарищ Сталин. – Александрову все же хватает сил не опустить глаза. – Возможно, не настолько крепкий организм. Не стоит Верховному знать, что сердце первой подопытной не билось десять минут. А потом само по себе затрепыхалось в развороченной грудной клетке, словно запущенное чьей-то невидимой рукой. И как побелели после этого коротко остриженные темные волосы. Никому не стоит этого знать. Как и того, что девчонка опасна. Опасна, как гроза в степи.***
Бог лжи смеется над глупыми смертными, самолично свергнувшими старых богов и избравшими новых. Первый их бог, безнадежно мертвый и забальзамированный, лежит в самом сердце Красного Города, в Красной Пирамиде. А второй сидит в Красной Башне и наводит в истерзанной стране новые порядки. А его пророки с красными звездами на рукавах лгут так мастерски, что Локи не может не радоваться. Хоть чем-то люди овладели в совершенстве. Теперь же они примерили на себя другую божественную миссию. Создавать людей по образу и подобию своему. Первый опыт выходит… Не так, как хотелось бы. Локи и сам не знает, что побудило его вмешаться. Совсем чуть-чуть. Самую капельку. Всего лишь запустить уставшее бороться сердечко смертной. Всего лишь краем глаза присмотреть за новой девочкой. Кто знает, что выйдет из второй Эмблы. −Брат. – хмыкает Тор, заглядывая через плечо младшему. – Что тебе в этих смертных? Бог обмана насмешливо щурит колдовские зеленые глаза. −Эх, братец-братец… − издевательски тянет он. – Ничего-то ты, братец, не понимаешь. Они такие забавные. Представляешь, возомнили себя богами. Шар сверкает, показывая бледное удивленное личико девочки. Тор недоуменно хмурит широкие светлые брови. −И что в ней особенного? −О-о-о… − предвкушающе трет руки младший. – Это мне и предстоит увидеть. Зеленые глаза Локи на мгновение тускнеют, и он тихо произносит: −Люди возвели себе высокий трон и собираются сесть на него. Вот только чем выше чертог, тем больнее оттуда падать.***
Вдох-выдох… Прыжок. Сильное гибкое тело подчиняется, рыбкой перелетая через полутораметровый забор. Асса группируется, перекатывается, вскакивает на ноги и взмахом финки вспарывает горло учебному чучелу. Падает на землю, пропуская над собой три винтовочных выстрела. Тонкий слух позволяет различить лязг оружия слева на час. По-пластунски до лежбища первой «кукушки». Удар. Ткнутый в лицо рукоятью боец послушно поднимает руки. Это раз. Содрать с поверженного «противника» маскировочную накидку, набросить себе на плечи, змеей выползти из расщелины. У виска свистит пуля. Настоящая боевая. Вспышка на десять. Отлично. На мгновение приподняться, метнуть нож. «Кукушка» воет от боли и встает в полный рост, грозя кулаком и демонстрируя поцарапанную щеку около глаза. Это два. Замереть в густых зарослях непонятного куста. Знаний по ботанике в дырявой памяти нет. Да какая разница. Главное, что укрытие неплохое. Поднять вверх ладонь. В кисть словно камнем прилетает. Ага, вот и третья «кукушка». Вытянуть зубами застрявшую пулю. Стереть кровь рукавом гимнастерки. И прыгнуть. Кувыркнуться. Попетлять по полосе. Свалиться снайперу на голову. Боец вскидывается, пытается выстрелить в упор. Получает кулаком в зубы и покорно поднимает руки. Это три. Асса поднимается, сбрасывает с себя чужую накидку и смотрит на наблюдательную вышку. Солнце бьет прямо в глаза, но жмуриться не надо. Больше ничего не надо.***
Свежеумытая летним ливнем Москва сияет так радостно, что хочется петь. Михаил, дурачась, перепрыгивает через широкую лужу и смеется. Правда, тут же спохватывается и напускает на себя серьезный вид, как и подобает младшему лейтенанту, красному командиру. Мимоходом косится на свое отражение в витрине и улыбается. Хорош, очень хорош. И новая форма ему к лицу. Так почему бы не покрасоваться? Впереди, бодро стуча каблучками, идет девушка в светлом ситцевом платьице. Прямой разворот узких плеч и короткие уложенные волосы будят воспоминания. Это ведь в такой же погожий июльский денек они с Ксанкой гуляли по родному Сталинграду. И ловить свое отражение в витрине – вполне себе Ксанкина привычка. Такая девчачья-девчачья. Как и сама Ксаня. Михаил трясет головой. С Ксаней они дружили еще в школе, пока жизнь не раскидала в разные стороны. Профессорскую дочку в Москву, в институт. Сына красного командира – в военное училище в Белоруссии. Кстати… Парень резко останавливается и оглядывается. А почему бы не забежать в гости? Он ведь один раз уже бывал у подруги. Тут как раз недалеко. Заодно можно и в форме покрасоваться. Ксаня точно оценит. Сказано – сделано. Михаил разворачивается на каблуках щегольских хромовых сапожек и бодро марширует в обратную сторону. Знакомый двор встречает ароматом цветов. У Ксаниного подъезда седоусый дворник в белом фартуке сосредоточенно подметает лужу. Михаил одним прыжком оказывается на ступеньках и ныряет в подъезд старого двухэтажного дома. Взлетает по лестнице вверх и решительно стучит в ничуть не изменившиеся черные двери. И тишина. Из квартиры не доносится ни звука. Лейтенант озадаченно поводит плечами. Косится на массивные наручные часы. Два пополудни. Куда могли подеваться Каргопольцевы днем в воскресенье? Дачи у них нет. Разве что гулять пошли? −Вы к Каргопольцевым? Глубоко задумавшийся Михаил вздрагивает от тонкого детского голоска и порывисто оборачивается. Взлетевшая планшетка стукает по боку. Из приоткрывшейся двери соседней квартиры выглядывает девочка лет двенадцати. Лейтенант видит только огромные глаза да тонкую светлую косичку. −К ним. А ты знаешь, где они? Глаза девочки становятся еще больше, и она еле слышно шепчет: −Не ходите сюда больше. Их тут нет. −Переехали, что ли? – непонимающе хмурится Михаил. Маленькая соседка прикрывает глаза и закусывает губы. Наконец, говорит: −Их забрали. −Куда забрали? – голова решительно отказывается работать, опьяненная свежим летним днем. −Туда. – сердито выговаривает девочка. – Пожалуйста, не ходите сюда больше. И дверь захлопывается. Михаил озадаченно смотрит на нее, переводит взгляд на пустую безмолвную квартиру Каргопольцевых и неожиданно понимает. Все понимает. −Как же так? – ошарашено шепчет он, почти падая на пол перед дверьми. – Как же это?***
Пол и потолок меняются местами раз десять, прежде чем он, наконец, может проморгаться. Холодные цепкие пальцы хватают на подбородок, заставляя вскинуть голову. Изуродованное лицо взрывается болью. Чужой голос ввинчивается в уши: −Последний раз спрашиваю! Какие отношения связывали вас с семьей Каргопольцевых? Разбитые губы с трудом шевелятся. Кровь заливает подбородок, капая ниже – на грудь, на новенькую, с иголочки, гимнастерку. −Я учился в одном классе с Ксаней. Потом она уехала в Москву, а я в Минск. −Тогда зачем вы приходили к ней на квартиру? Ответить он не успевает. В скулу опять прилетает такой удар, что из глаз сыплются искры вперемешку со слезами. Он давится кровью, кашляет, пытаясь уйти от резкого света лампы, от пронзительного голоса. И боли. Которой уже слишком много. Кто-то милосердно отводит лампу в сторону, и он может, наконец, приоткрыть глаза. Следователь стоит в тени, а совсем рядом, на стуле, сидит другой человек. В сумраке глухого, без окон, кабинета сверкает тонкое пенсне на мясистом носу. −Почему вы мне не верите?.. −Я верю вам, Михаил Алексеевич. – негромко произносит второй. У него еле заметный южный акцент, точь-в-точь как у товарища Сталина, и Михаил с хрипом выговаривает: −Здравия желаю, товарищ народный комиссар. Берия еле заметно искривляет губы в тонкой улыбке. −Так зачем же вам понадобилась Ксения Каргопольцева, товарищ Владимиров? −Я хотел навестить подругу. – цедит, уткнувшись взглядом в пол, Михаил и весь сжимается в ожидании нового удара. Которого не следует. Шелестит одежда. Берия подается вперед, оказываясь совсем рядом. −Друзья – это хорошо, Михаил Алексеевич. Только Ксения Каргопольцева – не тот друг, о котором стоит так печься. −Что она сделала? В чем виновна? −Она знала, что ее отец работал на английскую разведку, и скрыла это. – нарком вновь откидывается на спинку стула и пристально вглядывается в затуманенные болью и страхом карие глаза напротив. −Нет… − выдыхает Михаил. – Она не могла… −А ее отец мог? Владимиров молчит. Невольно вспоминается профессор Каргопольцев. Крепкий совсем еще не старый, благообразный мужчина, словно сошедший с дореволюционных фотопортретов. Всегда гладко выбритый, благоухающий одеколоном в элегантном темном костюме. И Ксаня… Такая аккуратная и изящная, даже в школьной форме, пошитой из красивой дорогой ткани. Отец и дочь казались последними осколками старой интеллигенции. Черт, да у них даже манеры были какие-то не такие, словно из запретного царского прошлого. Берия вновь улыбается, глядя на колебания молодого лейтенанта. −Идите домой, Михаил Алексеевич. – почти мирно советует нарком. – А потом езжайте к месту службы. Женитесь на хорошей девушке и забудьте все, как страшный сон. И Ксению Каргопольцеву тоже забудьте. −Она жива? – еле слышно произносит Михаил, сверкая глазами из-под упавшей на лоб светлой челки. – Скажите, она жива? Нарком медленно качает головой. −Нет. Она умерла. И ее отец тоже.***
Небольшой прямоугольник окна на миг прорезает серебристо-сиреневая вспышка. Мгновением позже гремит гром. Дождь колотит по стеклу, залетает в приоткрытую форточку. Ночь дышит свежестью в комнату. Михаил не мигая смотрит в освещенный прямоугольник. Грозы здесь совсем не такие, как дома. Гродно так и не стал ему домом. Вновь полыхает серебряная молния. Такая красивая, ветвистая. Михаилу хочется встать, распахнуть пошире окно, полной грудью вдохнуть блаженную прохладу ночи. Но нельзя. Мирно устроив голову у него на плече, спит Арина. Одноклассницу, а теперь уже несколько месяцев как жену, не тревожит гроза. Длинные золотисто-рыжие волосы рассыпались по подушкам. Михаил осторожно касается лежащей у него на груди пряди и грустно улыбается. Арина спасла его. Тогда, в Москве, просто заявилась к нему в коммуналку. Увидела, на что он стал похож. И решительно взяла все в свои руки. Чекисты свое дело знали. Ему не сломали ни одной кости, не повредили ни одного органа. С ним сделали кое-что похуже. Наглядно показали, чего стоит его жизнь и как легко можно эту жизнь отобрать. Словно муравья сапогом раздавить. Почему только не раздавили окончательно – вот вопрос. С Ксаней-то не поцеремонились. Мысль о Ксане заставляет жмуриться и закусывать губу. Он ведь даже не смог узнать, что с ней сделали. Куда отправили. Господи, да он даже лицо ее забывать начал. Вернее, и не помнил до конца. В памяти она навеки отпечаталась семнадцатилетней, в голубом летнем платье и в шляпке с белой ленточкой. В тот, последний раз, он заскочил к ней буквально на секунду. Сунул в руки букет сирени, вероломно стащенной из соседнего парка, коробку конфет и унесся дальше. Москва манила его, как огонь свечи мотылька. Успел только услышать брошенное в спину: −Заходи как-нибудь. Зашел. Как-нибудь. И безнадежно опоздал. Гром ворчит совсем уж в отдалении. Гроза уходит за город. Михаил закрывает глаза, проваливаясь в неглубокий беспокойный сон. Чувствует только, как рядом вздыхает Арина и кладет теплую ладошку ему на обнаженную грудь, туда, где стучит сердце. До сих пор ему в кошмарах является нарком внутренних дел. Грозит толстым пальцем и советует забыть. Только забыть почему-то не получается.***
−15 минут. Пульса нет. −Прекратить реанимацию. Александров утирает пот со лба и опускается на подставленный расторопным Сергеевым стул. Существо на столе – у него не поворачивается язык назвать это девушкой – абсолютно и бесповоротно мертво. Наблюдавший за операцией Соловьев медленно обходит стол по кругу, вглядываясь в развороченное нутро. Подопытная была здоровой и сильной. Такой же, как и та. И все шло, как надо. Так в чем же дело? Что они, черт возьми, упускают? −Технология не отлажена. – Аганяна ведет от усталости, но он все-таки шагает к крану и жадно глотает воду. −М-да… − хмыкает Александров. – Это мы и так знаем, батенька. Технология есть, а приборов нормальных нет. Но Асса ведь почему-то выжила. Упоминание вслух первого получившегося существа подобно появлению шаровой молнии. Сергеев и Аганян застывают, как вкопанные. Соловьев отрывается от созерцания содержимого черепной коробки очередной подопытной. −Мы ведь до сих пор не знаем, что тогда произошло. – напоминает он. −Намекаете на чудо? – невесело усмехается Александров, некрасиво искривляя жесткую линию рта. Соловьев трет заросшую щеку и ничего не говорит. Не о чем тут говорить. Существо забрали чекисты сразу после завершения курса «занятий». И так понятно, для чего им нужна эта девушка. В руках всесильного наркома она станет сверхоружием. Александров встает, прогоняя из памяти холодное застывшее лицо с ничего не выражающими карими глазами. Как будто что-то потустороннее не дает им повторить опыт. Если один такой сверхсолдат опасен, как степная гроза, то что сделает целая армия? Уничтожит все на своем пути, не иначе. Она – не человек. Она – цепной пес. И никто никогда не должен узнать, что означает имя этой бестии. Асса. Александров – Сергеев – Соловьев – Аганян.***
В лесу темно. Очень темно. И очень страшно. Адам плотнее кутается в куртку и старательно не поднимает головы. Что-то будет. Что-то очень страшное. Конвой молчит. Они никогда не молчат. А сейчас молчат. Зачем им в лес? Что будет в лесу? Из сырой тьмы леса выныривают еще две фигуры в штатском. Мужчина и женщина. Адам косится на них и сбивается с шага. У женщины странные белые, как снег, неубранные волосы. Ярким пятном они выделяются на фоне черной кожаной куртки. Мужчина на ходу что-то говорит женщине. Та молчит, ни словом, ни жестом не выдавая себя. Адам смотрит на нее исподволь. Во тьме не разобрать черт лица, но она красивая. Не может быть некрасивой. Куда же их все-таки ведут? Лес оканчивается ямой. Огромной глубокой ямой. −Матка боска… − шепчет побелевшими губами Адам. В затылок ему дышит смерть. У смерти почему-то белые неживые волосы.***
Отдача ощутимо бьет по руке, но боль ощущается как сквозь вату. Это чувство Асса давно выучила. Она все-таки ощущает боль. Просто не так остро. То, что секунду назад, было человеком, мешком падает вниз, словно во тьму Хельхейма. Асса поджимает губы. Чужие, но почему-то такие родные, слова вырываются против воли. Кажется, они были важны прежде. Когда это было – прежде? Да так ли это важно? Спину обжигает внимательный взгляд местной ищейки. Таких Асса навострилась узнавать с полувзгляда. Следит, доносит. Сразу, как вернется из леса, побежит к телефону докладывать, что Леденёва с заданием справилась. Асса прикрывает глаза и как наяву видит довольную сытую улыбку наркома. Что такое нарком Берия, она тоже уже поняла. Кровь забрызгала щеку. Асса проводит по лицу рукавом, но делает только хуже. Куртка тоже в крови. Вся она в крови. Сожаления нет. Страха тоже нет. Есть только звериное желание вернуться в родную нору, забиться в темный угол и отдохнуть. Ее создали для войны. Ведь грязная работа – это тоже война?***
Маршал Ворошилов окидывает ее презрительным взглядом и делает еле заметный шаг в сторону. Маршал Буденный прячет искривившиеся губы под гусарскими усищами. Нарком Молотов как обычно бесстрастен. Только Верховный кивает в ответ на ее рапорт и улыбается. Почти по-человечески улыбается. Погожий весенний денек богат солнцем. Оно заливает ухоженный сад кунцевской дачи. Тем гротескнее звучат слова рапорта о работе в глухом черном лесу под Катынью. Асса скользит взглядом по лицам собравшихся. Военные смотрят с недоверием и вполне понятной опаской. Молотов прячет глаза за затемненным пенсне. Взгляд Берия кажется липким даже сквозь куртку. Черные влажные глаза наркома внутренних дел так и говорят – моя, мое творение, мое оружие. Товарищ Сталин улыбается чуть шире, глядя куда-то за Ассу. И мгновение спустя на девушку налетает вихрь. Асса пошатывается, но удерживает равновесие и обхватившую ее за пояс Светочку. −Я скучала! – капризно объявляет дочь Сталина. – Вы уже закончили пытать Ассу? −Закончили. – свой ответ Верховный подкрепляет энергичным взмахом трубкой. – Идите уже. Света радостно смеется, перехватывает Ассу за руку и тащит куда-то вглубь сада. −Товарищ Сталин. – не выдерживает Ворошилов. – Как вы можете доверять этому… Этой… Как вы можете доверять ей своих детей? Сталин лишь качает головой, глядя вслед дочери. −Товарищ Асса не сделает им ничего дурного. Я это знаю. Берия опускает голову. Спорить с Хозяином бесполезно. Управлять Леденёвой непросто. Потому что проклятая девица беспрекословно подчиняется приказам только одного человека. И это не нарком внутренних дел Лаврентий Берия.***
Утомившаяся от беготни Света дремлет, прислонившись виском к плечу Ассы. Они сидят на скамейке. На земле, у ног, валяется черная кожанка. Асса скинула ее, как только отошла на приличное расстояние от Политбюро, не давая Светочке дотрагиваться до плотного материала. Ей все еще чудятся кровавые потеки. Как это просто – отобрать чужую жизнь. Легко, походя, потому что так приказали. Ассе не больно. Так, саднит что-то на самом дне души. Нельзя только чтобы Света прикасалась к этой стороне жизни старшей подруги. Потому Асса отбрасывает куртку, не дает трогать маузер в кобуре и финку на поясе. Товарищ Сталин доверяет ей самое дорогое, что у него есть – Свету и Васю. Позволяет гулять с ними, разговаривать и ни словом, ни взглядом не напоминает о том, что она такое. Асса пропускает момент, когда в удостоверении у нее появляется отчество. Асса Иосифовна Леденёва.