Naurlindale

*** Нерданэль проснулась с металлическим привкусом немого крика на губах. Влажные простыни, блёклая предрассветная темнота и обрывки кошмара неуютными комьями сбились вокруг, но подниматься и отбрасывать ночные тени она не спешила. Заставила себя не шевелиться, закрыть глаза и, вопреки бегущему по венам ужасу, попыталась собрать воедино осколки сна. Шесть. Их всегда бывало шесть. Но не сегодня. Она сжала горячими пальцами край одеяла. Чёрная сожжённая земля. Из глубоких трещин и борозд вырывается смрадный дым и языки пламени. Одинокая фигура замерла на краю, кутаясь в тёмный плащ и баюкая в окровавленных ладонях звезду. Всполох огненно-рыжих прядей из-под капюшона. Взгляд ярко-зелёных глаз ей в самую душу. Шаг вперёд - и огонь взвивается до неба. Ох, Майтимо… Чёрная ночь колышется и шепчется у самых ног. И он неотличим от мрака в своём тёмном плаще, но звезда в его ладонях истекает безжалостным ясным светом. Блики пляшут на восковом лице Макалаурэ. "Мама, мамочка, прости меня..." И она не может сделать ничего, когда чёрные волны смыкаются над ним, а сияние проклятой звезды меркнет, и тает, и опускается глубже и глубже... Тишину лесной ночи нарушает лишь шелест дождевых капель в листве. Тела. Неподвижные, изрубленные, изломанные смертью – эльфы и другие, с тёмными грубыми чертами и ощеренными по-звериному пастями. Она ходила между ними, заглядывала мертвецам в лица, каждый раз замирая от предчувствия. «Мама!», - голос совсем детский. От этого голоса сердце в ней закричало. Среброволосый ребёнок, так похожий на её Турко, но совсем ещё малыш, стоял на коленях у тела одетой в белое женщины и тряс её ручонкой за плечо. «Папа! Мама не просыпается! Папа!» Ох, Тьелкормо. Ребёнок весь в отца, как она сразу не догадалась. Турко полусидел, привалившись спиной к стволу дерева, уронив обессиленно голову, и в его груди торчали обломанные древки чёрных стрел. Он так и не выпустил рукоять меча из судорожно стиснутой ладони. «Папа, папа!», - плакал малыш, оставшийся один посреди ночной чащи в окружении мертвецов… Анфилады высоких подземных залов, залитых остывающей кровью и меркнущим светом. Бесшумной скорбной тенью шла она в тишине. И видела двоих, одного за другим. Шептала имена немыми губами (Морьо! Атаринкэ!), касалась призрачными ладонями их лиц, гладила разметавшиеся по камням волосы… Неподвижное тело у запорошенного снегом давно остывшего кострища. Снег ложится на чёрный шёлк одежд, на чёрные волосы, на лицо, покрывая, словно погребальное полотно, и не тает, давно не тает. Где-то вдалеке слышен тоскливый и протяжный волчий вой… Видение подёрнулось рябью и начало проваливаться в мутную коловерть красок и голосов, но… Но был кто-то ещё... Испуганный, совсем юный, окружённый пламенем, он звал кого-то, но было слишком поздно и некуда бежать... И последний, медно-рыжий, как её Майтимо, но невысокий и с тонкими, почти девичье нежными чертами лица. Быстрый, ловкий, он казался почти неуязвимым для вражеских ударов и стрел, словно язычок пламени... Но довольно и одной ошибки. Нолдо оступился на скользких от крови ступенях, и белооперённая стрела крепко ударила его в грудь, опрокидывая на спину. И она видела, как свет погас в его удивлённо и обиженно распахнутых в небо светлых глазах. Нерданэль села на постели и зарыдала, словно не румяное, как наливное яблоко, утро занималось над белым Тирионом, а вечный мрак навсегда смыкался над миром. Годы, блаженные, золотые годы прошли в покое и радости. Она смотрела, как растут её дети. Она позволяла себе верить и надеяться. А судьба и не думала отступать, она лишь затаилась до времени. Или, быть может, чем-то удалось отсрочить, отогнать страшное проклятие… Быть может, даже теперь не до конца потеряна надежда. Она быстро поднялась на ноги, но покачнулась от внезапно охватившей её слабости и вновь опустилась на постель. Ах да, их было восемь. Теперь их восемь. Осознание накатывало волна за волной – блаженное счастье (она прижала ладонь к животу), нежность, сомнение, ужас, отчаяние. Она снова заплакала, на этот раз тихо и горько, низко опустив голову. За что? За что ей такая мука? Ещё ни разу не держала она на руках своих младших сыновей (близнецы, опять близнецы!), а уже видела час их смерти. И ещё тот малыш с волосами как звёздный свет… Она очнулась от своего горя, только когда кто-то крепко тряхнул её за плечи и громко позвал по имени. Фэанаро стоял перед ней на коленях, безуспешно пытаясь привести в чувство. Нерданэль вскрикнула, рванулась из его рук, забилась в угол постели и уставилась на мужа яростным ненавидящим взором – не он ли обещал защитить её детей? Если он не солгал, отчего же эти видения вернулись? - Orenya, что с тобой? – спросил растерянно, глядя снизу вверх, на лице неподдельное страдание. Но ей казалось, он всё знал и специально казался сейчас похожим на Атаринкэ из её сна. Чтобы она поверила, доверилась и рассказала, а он забрал бы потом всех её детей и отвёл умирать вдали от неё, где некому будет даже закрыть им глаза. «Мама, мамочка!» - поднялось из глубины памяти воспоминание о мальчишке, мечущемся в пламени. Фэанаро молчал и смотрел на неё, явно борясь с потребностью обнять и не отпускать, успокоить, дознаться… Или рассердиться на жену, ответить гневом на беспричинную обиду. Ломая себя, он тихо поднялся с пола, указал на серебряную чашу на столе: - Выпей пока воды, orenya. Я скоро вернусь. И вышел, ступая тяжело, понурив голову. Время шло, становилось всё светлее. Дом проснулся, задышал глубоко, взвились занавеси на окнах, свежестью и сладостью цветущего шиповника повеяло в спальню. Затем в притихшем уже по-осеннему саду послышались смех, весёлые голоса и крепкие удары стрел о деревянную мишень – Морьо, Турко и Курво вышли пострелять из лука. Все трое сегодня вознамерились попробовать силы в праздничном потешном состязании, ведь дочь принца Нолофинвэ, и сама меткая лучница, вручит победителю золотой венец и пройдёт с ним об руку в первом танце вокруг костров. И хотя ни для кого не было секретом, с кем потом принцесса протанцует до рассвета, всякому хотелось попробовать силы, обратить на себя внимание Белой девы. Нерданэль, поднялась, наконец, с постели, отбросив смятые простыни, подошла к окну и словно только теперь проснулась – вот они, все трое, счастливые и невредимые! Такие красивые, сильные и бесстрашные её мальчишки! Турко легко, не глядя, сбил все три подвесные мишени. Морьо сердито всплеснул руками – видно, к нему нынче не так благосклонна удача. Курво стоял рядом, опершись на отцовский лук, подаренный ему этим летом, – оружие ему ещё не по руке, но мальчишка упрямо брал его и только его на стрельбище. Сад вокруг дома только пробуждался, бледные редкие прядки тумана стелились по земле там, где свет Лаурелина ещё не согрел землю, не прогнал прохладные влажные сумерки. Нет-нет и долетал вновь то шёлковый и сладкий аромат цветущего шиповника, то набрякший уже осенним, пряным запах – травы и листья. Прозрачный, не такой густо-медовый как в самую макушку лета, но ещё тёплый свет, путаясь в ветвях яблони, подвижными, волнующимися пятнами ложился на лицо, плечи и руки женщины. Она стояла и смотрела, словно это был ещё один сон, пришедший на смену кошмару. Нерданэль видела, как Фэанаро быстрыми шагами сбежал с крыльца, махнув рукой сыновьям – мол, занимайтесь своим делом! – и направился к воротам. Мальчишки переглянулись, как один оставили луки прямо на траве и заторопились было следом, но Курво заметил мать в окне, сказал что-то братьям и вернулся к дому. Турко и Морьо, не тратя даром времени, бросились догонять отца. Совсем недолго было тихо, потом – лёгкий звук шагов по ступеням старой лестницы, научившейся редкостно громко скрипеть под многолетним воздействием множества детских ног, с утра до ночи топотавших по ней вверх и вниз. Снова тишина, потом неуверенный стук в дверь. - Ammë? Она встретила его на полпути, обняла так крепко, словно не видела долгие годы, потом отстранилась, заглянула в озадаченное мальчишеское лицо. Он стал высок, её младший сын, ещё немного и она будет смотреть на него снизу вверх. Оправдывая amilessë, он всё больше походил на своего отца. Нерданэль вспомнила с трудом, словно обрывок очередного сновидения, как муж глядел на неё нынче утром, стоя на коленях у кровати. Чем он виноват перед ней? Почему она позволила ему уйти вот так? Почему не сказала о главном, о той радости, что уже носила под сердцем? Почему не сказала о том горе, с которым одной точно не справиться? - Ammë? Что случилось? Ты бледная… Ты плакала, мама? Атаринкэ вдруг разом растерял всю взрослость, по-детски круглыми испуганными глазами глядя на мать, обнял её, как обнимают в горе дети родителей – не то чтобы утешить, не то чтобы самому утешиться. Она улыбнулась сквозь вновь выступившие слёзы. - Всё хорошо, winimo. Теперь всё хорошо, всё прошло. Сын сейчас даже не моргнул на это детское прозвище, которым давно не давал себя называть. - Мама, отчего ты плакала? Голос твёрдый, тон требовательный, а глаза – умоляющие, испуганные. - Мне приснился дурной сон, вот и всё. Отстранился, вдруг взрослея. - Опять? Ты опять видела что-то во сне? Скажи честно, мама, что-то дурное случится с кем-то из братьев или с Линтэ? О себе не спросил. По глазам было видно – и не подумал. Нерданэль не находила слов, чтобы объяснить. Да и как? Как скажешь ему, что грозит опасность, если выгляни в окно – там праздничный, в цветах и хоругвях, Тирион. Если под ногами благословенная земля, а над миром благодатный свет священных Древ, как убедить опасаться тени? - Не случится. Фэанаро снова стоял в дверях. - С вами ничего не случится, даже если для этого мне придётся самолично сломать хребет каждой вражьей твари, пережившей войну. Атаринкэ вывернулся из материнских рук. Глаза горят, на отца смотрит с обожанием. - Да! И мы тебе поможем! Правда? - Поможешь, всенепременно поможешь. Как раз вот братьям твоим без тебя никак – беги к ним. Нынче гость явился, принять-развлечь надо... Слово «непрошенный» не было произнесено, но почти осязаемо повисло в воздухе. - Кто? – встрепенулся мальчишка. - Вот иди и узнаешь. Нерданэль легонько подтолкнула сына. - Иди, мой хороший. Я скоро спущусь. Атаринкэ открыл было рот, чтобы не то спросить что-то, не то возразить, но глянул на отца, перевёл взгляд на мать, покраснел, смутился. - Кхм. Я пойду, значит. Мама… - Не волнуйся, родной, всё прошло. - Тогда пойду. - Иди-иди, - усмехнувшись, поторопил его отец. Курво неловко клюнул мать в щёку и почти бегом выскочил из комнаты. Нерданэль с улыбкой прислушивалась к тому, как запели ступени под босыми мальчишескими пятками. Куруфинвэ и сам теперь выглядел смущённым, закрывая за собой дверь. Украдкой бросил взгляд на жену – вроде пока не прогоняет, не глядит раненой волчицей. Не зная, с чего начать, подошёл к столу, выпил залпом воду из серебряного кубка, ту самую, что недавно сам принёс для супруги. Глянул, залился мальчишеским румянцем, отбросил кубок, скрипя зубами от досады. - Что ты устроила нынче? – хриплым от гнева голосом спросил, не оборачиваясь. - Я видела сон. - Сон. Опять сон. Сколько их было за эти годы? Он постоял ещё, барабаня раздражённо пальцами по столу, копя и собирая в кулак всю свою злость. - Быть может, в этот раз я удостоюсь всё же рассказа о том, что именно ты видела, vessë? Или опять мне довольствоваться тем, что «детям грозит опасность»? Обернулся, хмуря тёмные брови. Вместо ответа Нерданэль подошла и положила ладонь ему на предплечье. - Смотри сам, если хочешь. Осанвэ зазвенело тетивой, с таким нетерпением Фэанаро потянулся к воспоминаниям жены. И он смотрел. А она глядела в его искажённое ужасом и гневом лицо и спрашивала себя, отчего ей никогда не приходилось видеть судьбу супруга? Оттого ли, что каждого из своих детей она любила крепче, чем его? Сама мысль о том, чтобы мерить и сравнивать свою любовь к ним, показалась гадкой – за каждого болит сердце в равной мере. Так отчего же от неё скрыта судьба Фэанаро?.. Меж тем видение окончилось. Пламенный провёл по лицу дрожащей рукой. Нерданэль попыталась коснуться ладонью его щеки, но он отстранился. Помолчал ещё. Глаза тёмные, беспокойные, страшные. А потом зашептал скоро, давясь словами, словно ядом: - Это моя вина. Я проклят. Сначала мать. Теперь – они. Что делать? Что мне делать? Я приношу горе всем, кого люблю. Он опустился на край кровати, пряча лицо в ладони. Его трясло. - Скажи мне, что делать. Я сделаю всё. Уйду – хочешь? Я уйду на север или на юг – не важно. Далеко. Только скажи мне, что это поможет. Умолял. Он умолял её, одержимый тем же безумием, что давеча ослепило саму Нерданэль. Она опустилась на постель рядом с мужем, отняла руки от его лица, заглянула в глаза. - И не думай. Если кто-то может что-то изменить, то это ты. И я. Мы вместе. Он впился в неё больным взглядом. - Я сделаю всё. Всё, что можно. Я люблю их, orenyа, люблю больше жизни. Клянусь всем, что есть святого, я умер бы за каждого без раздумий, если этим мог бы спасти. - Я знаю. Знаю. Только тогда, словно ещё опасаясь, что она опять оттолкнёт, Куруфинвэ обнял жену. Его руки дрожали, но обессиливающий ужас прошёл. - Бедная моя. Как ты несла этот груз все эти годы? Прости меня, orenya. Твой муж, как всегда, всего лишь грубый и бесчувственный кузнец, способный понимать только металл и камни. Как не улыбнуться на это ребяческое заявление от искуснейшего мастера Эльдамара? - Сложно понять то, о чём не знаешь. Мне стоило раньше довериться тебе. И ты был очень терпелив со мной все эти годы, meldo. Она долго молчала, пряча лицо на груди у мужа. - Если я вижу это, - произнесла она наконец. – Если я вижу это, то не для того, чтобы мы умирали от страха. Он отстранился, глянул пристально. - Ты думаешь, мы всё же можем изменить грядущее? - Не знаю. Я даже не знаю толком, что именно видела. Он смотрел непонимающе. - Я ведь не знаю всего пути, который приведёт их туда, муж мой. - Что ты хочешь этим сказать? - Они ведь уже давно не дети в этих видениях, meldo, и нас с тобой, быть может, давно уж нет рядом с ними. Какие именно решения привели каждого из них туда, откуда нет выхода? И если дать им выбор что-то изменить – захотят ли? И… так ли плохо, так ли страшно, то, что мы видели? - Я не понимаю… - И я тоже. Занавеси взвились парусом и опали. Пятна света на полу и стенах всколыхнулись, расширились, заволновались текуче и снова обмелели, сузились. На подоконник запрыгнула белка – на редкость упитанная и нахальная, надо сказать. Та самая, которую в лето памятной встречи с Аракано у озера Фэанаро принёс сыну из лесу (ох и долго пришлось уговаривать наглого грызуна, но не силой же было тащить!). Она прибыла в сад дома Куруфинвэ на плече у Тьелкормо, очень деликатно и скромно поселилась в сработанном для неё домике на елке, а потом освоилась, осмелела, обзавелась женихом и в следующую же весну стала мамой троих бельчат. Семейство год от года разрасталось, спасения от пушистых цокотушек не было никакого – они без зазрения совести забирались в дом, пытались даже посягать на кладовую, особенно их волновал мешок с лесными орехами… Но прогнать разбойниц даже у Нерданэль рука не поднималась. Белка замерла, прислушалась, навострив ушки, а потом рыжим всполохом метнулась на ветви яблони, росшей под окнами. По лестнице протопали опять мальчишеские пятки. Следом ещё пара босых ног. И ещё. И столпилась делегация у двери, держа совет… - Эй, что вам? – с напускной грозностью окрикнул Фэанаро, обменявшись хитрым взглядом с супругой. Тишина. Потом снова шушуканье. И, наконец, Курво делано бодрым, взрослым голосом уточнил: - Мы на стол накрыли. Гостя старшие развлекают. Нам его потом отправить восвояси или… Ну… - И сорвавшись всё же на детский дрогнувший шёпот спросил о главном: – Мама себя точно хорошо чувствует? Пришлось впускать делегацию, показывать живую, здоровую и вовсе уже не бледную Нерданэль. А затем спешно собираться – гость, Бездна его побери, явился как никогда невовремя. Когда Нерданэль уже сидела на краю убранной постели в лёгком светлом платье без рукавов и расчёсывала гребнем длинные огненно-рыжие волосы, Фэанаро не выдержал – а гори оно всё!.. Перехватил запястье, отобрал гребешок. - Давай лучше я. Дольше? Однозначно. Особенно потому, что порой нельзя удержаться и не поцеловать, отведя пушистые огненные завитки, висок, точёную шею… Наконец, отложив гребень, принялся плести жене косы, как впервые годы супружества. И в этот момент его вдруг осенило. Восемь. Он видел не шестерых – восьмерых. Опустившись вновь на колени перед женой, заглянул в глаза вопросительно. Ей не потребовалось слов – кивнула, заливаясь краской, улыбаясь той особенной, редкой улыбкой, в сиянии которой мерк весь остальной мир. Значит, и впрямь восемь. - Aiya, Nerdanel Istarnie, - только и смог выдохнуть, целуя руки эльдиэ, как целуют святыню.