Naurlindale

Саурон лишь ненадолго вернулся в Ангбанд, лишь несколько часов провёл в тяжёлой, словно окаменелой темени – и того вдоволь хватило. Новая мысль захватила его воображение без остатка, так что едва ли не впервые ему пришлось понукать себя к безукоризненному исполнению обязанностей. Спуститься в подземелья, наведаться в кузни, убедиться, что все мастера и подмастерья усердно исполняют возложенный на них урок. Заглянуть в тюремные пещеры (на самом нижнем ярусе, не видевшем света от самого сотворения мира) и разобраться с парой ожидавших его решения узников… После давешнего пожара по окрестным лесам прошли тревожные слухи, и смельчаки (или круглые дураки, как на вкус Майа) раз за разом предпринимали отчаянные вылазки в земли под сенью Тангородрима. Нет худа без добра: этим ему удалось занять изнывавших от безделья орков и Айнур чином помельче – они с удовольствием выслеживали «лазутчиков» и с большой пышностью представляли потом пред очи Наместника. Им мнилось, вот-вот грянет, наконец, война, которую все ждали. Которую все жаждали. Но эльфам не очень-то много оказалось дела до того, что творилось в бесплодных северных землях, всё реже и реже попадались очередные храбрецы патрулям… «Надо бы придумать на досуге им новую игрушку, чтобы времени на глупости не оставалось». Пара остроухих были истощены и чуть ли не полубезумны. Молоды. Беспечны. Самонадеянны. А на поверку – семи дней в темноте хватило, чтобы превратились в трясущиеся от ужаса и слабости подобия самих себя. Кто-то другой испытал бы жалость к этим вчерашним детям, жавшимся друг к другу на каменном полу… Саурон лишь раздражённо рассматривал два бесполезных существа и пытался сообразить, куда их применить, чтобы не вовсе без дела пропали. - Для рудников негожи, так я скажу, - осмелился нарушить раздумья Наместника страж. Айну. Из тех, что пошли за Мелькором с самого начала. А стало быть, из тех, кто и по сей день на бывшего Майа Ауле смотрит с подозрением и немалой затаённой обидой. Такому раз спусти с рук вольность – всякий страх потеряет. Саурон не удостоил его и краем взгляда, однако тот со стоном согнулся пополам в подобии униженного поклона – наглецу показалось на миг: тяжёлая ладонь в добела раскалённой латной рукавице тяжело легла на темя. Пусть знает, с Наместником шутки плохи. Однако страж был прав: эти двое годились на то только, чтобы бездарно сдохнуть, как пара глупых кролей, пойманных охотником… Ах, вот и удачная мысль! - Есть в подземельях ещё живые узники? – спросил он, по-прежнему не отводя испытующего, не ведающего жалости взгляда от «лазутчиков». Один из них был явно почти мальчишка, и его светло-серые глаза, скорбные и по-детски беззастенчиво правдивые, напомнили некстати Гладвен. Кажется, его, как и многих до него, ввел в заблуждение прекрасный облик Майа, и внушил подобие надежды. Страж зло сплюнул себе под ноги. - Нет, откуда бы живым-то взяться? Сам же запретил нам ходить за пустые земли. А эти без приглашения сюда не торопятся. Саурон медленно развернулся и смерил говорившего взглядом. Тот был высок, лицом узок и смугл. Мутно-зелёные глаза с вертикальным зрачком, меж ощеренных треугольных, как у хищной рыбины, зубов метнулся серый раздвоенный язык. Чёрные жёсткие космы он на орочий манер носил собранными на темени и перевязанными куском кожаного шнура… Неказист. Ну да тем лучше, не жалко пустить в расход. По мановению мысли Наместника спустя каких-то три удара сердца в дверях уж появились, грохоча доспехами, десяток ребят из верных. Их некогда Саурон самолично привёл к Чёрному престолу, сам поручился за каждого, прежде чем они дали клятву новому Господину. - Возьмите этих двоих. И вон того умника прихватите, - он кивнул на попятившегося болтуна. – Нашим солдатам давно пора дать живую мишень для тренировок. Похожий на Гладвен мальчишка заплакал беззвучно, уткнувшись старшему эльда в плечо. Но тот, и впрямь как безумный, только медленно покачивался из стороны в сторону, всё ещё стоя на коленях на каменном полу. Страж же, издав яростный полувскрик-полуклёкот, попытался сопротивляться, выхватил нож, возмог даже прикрыться слабым мороком… Нашёл перед кем! Перед владыкой призраков! Саурон без труда связал его силы и оставил слабым ничтожеством – ничем не лучше пары остроухих. - По разным камерам их. Да накормите как следует, чтобы завтра ползали скорее. Отведёте их поутру в лес прямо за пепелищем и выпустите. Дадите им фору, скажем, пока догорят первые костры. Потом – отправляйте следом отряд. Пусть развлекутся, поохотятся. Засиделись ребята. Он обернулся к пленникам. - Сумеет кто из вас обойти наших охотников и вернуться к Чёрным вратам, пока не прогорят последние костры, велю отпустить невозбранно. Что за корысть, если вы и впрямь сдохнете, как овцы? Я даю вам надежду, чтобы вы дали моим солдатам развлечься как следует, загоняя вас в лесу. Однако куда им понять? Мальчишка полыхнул вдруг заплаканными глазищами и неожиданно звонко выкрикнул: - Не лжёшь, Гортхаур? Саурон смерил его задумчивым оценивающим взглядом. Быть может, стоило этого, что пошустрее, всё же отправить на рудники, он там прожил бы чуть дольше и принёс, быть может, чуть больше пользы. Ну да и солдатам нужно душу отвести, а гоблины и без хилого остроухого помощника в копях справятся. - Нет, не лгу. Даю слово, если ты, gwinig*, сумеешь удрать от преследователей, тебя не тронут. Только вот как ты обойдёшь cottovai hórim* с таким грузом на плечах? Он небрежно кивнул на полубесчувственного старшего эльфа, которого приходилось поддерживать младшему. - Я его не брошу! – взвился разом эллон. - Я и не предлагаю, - спокойно возразил Майа. – Я лишь указываю тебе на сопутствующие сложности. Впрочем, удачи. Без неё вам тяжело придётся. И он холодно улыбнулся, медленно позволяя истинному обличью проступить сквозь прекрасную личину. … Разобравшись с пленниками, он поднялся в крепость и провёл томительные несколько часов в кресле Наместника, пока к нему приходили орочьи сотенные и тысячники со своими жалобами, являлись майар ныть и требовать… Впрочем, он успел решить и несколько неотложных дел, выслушал доклады разведчиков, которых рассылал регулярно на юг, восток и запад. Спокойно. Всё было спокойно. Если эльфы и догадались, что на севере в старой крепости не перевелись обитатели, идти войной мстить за нескольких сгинувших смельчаков никто не торопился. То ли боязно, то ли не хотелось верить в близость конца мирной жизни… То ли и впрямь решили закрыть глаза на пропажу и списать всё на гиблые места. В самой крепости тоже всё как всегда – недовольство. Даже его, казалось бы, разумное решение и обещание потехи наутро не сделало Наместника чуть менее ненавистным в глазах прочих Айнур. Да и орки роптали – как всегда владыка отдал преимущество своим любимым выкормышам из особо обученного отряда, а рядовые вояки только если со стен крепости станут наблюдать. «Быть может, в следующий раз стоит отдать пленников на потеху, не глядя. Бесполезная трата живого ресурса, ну да если этому дурачью так не терпится кого-то истязать…» Потом поднялся на стены, проверил караульных, убедился, что костры отмеряют время со всей возможной точностью… Это была одна из его остроумных находок, без которой тяжело было бы поддерживать в крепости дисциплину. В вечном сумраке Эндоре время не то стояло на месте, не то уносилось куда-то мимо стремительным потоком – и требовалось обуздать его тёмные воды, строго измерить и иссечь на отрезки. Саурон сам зажёг сигнальные костры на внешней стене Ангбанда – они прогорали дотла ровно восемь раз, за равные промежутки времени. Первое пламя дня поднималось в тот момент, когда за морем только-только начинало восходить бледно-золотое зарево, а последнее, низкое, тёмно-багровое, знаменовало наступление часа сна обоих Древ. Благо, никто из крепости, кроме самого Саурона, не выходил на побережье и не мог догадаться, откуда черпал Наместник вдохновение; чуть сероватые сумерки дня тут чередовались с совершенной теменью – и только… По сигнальным кострам и меряли время в Ангбанде. Так, караул сменялся после первого и четвёртого. Нужно к Наместнику с жалобой или даже осмелиться на просьбу? Дождись третьего и явись в тронный зал. Перед тем как погаснет пятый мастера отправлялись на отдых… И вся жизнь в крепости стала подобна отлаженному механизму, где всякое дело и всякая обязанность имели свой час. И вот Наместник закончил свой дневной урок. И уж в который раз не стал подниматься в свои просторные покои в высокой башне. Теперь было о чём подумать, и меньше всего он желал, чтобы ему помешали. *** Майрон вышел из крепости через длинный, бесконечно извилистый ход, ему одному известный, пролегавший глубоко в теле земли, словно крупная вена, наполненная густой, вязкой тьмой. Даже найди тайный коридор кто-то из прочих обитателей Ангбанда, едва ли он смог бы пройти по нему на поверхность – многочисленные ответвления, расходившиеся во все стороны, уводили в кромешные слепые лабиринты, запертые каждый хитрыми рунами, из которых уже нет выхода… Но сам мастер умел пройти этим путём хоть с закрытыми глазами от самых тюремных пещер и до вересковых пустошей за много лиг от Чёрных врат. Он хорошо помнил безысходную жуть, которую испытал когда-то в Утумно перед осадой. Если бы Владыка тогда не отослал его держать сторожевую крепость ещё до того, как окончательно сомкнулось кольцо вражеских войск… он, быть может, сходил бы сейчас с ума в одной из келий Мандоса. Или трудился бы рабом, добывая в Пелори самоцветы для остроухих любимцев Валар. Или Ауле бы его на цепь посадил у горна, чтобы ковал с утра до ночи драгоценные игрушки всё тем же проклятым эрухини на потеху. В память непрошено толкнулся образ из недавнего сна. Из тех видений, что изредка дразнили и смущали Чёрного Майа. … Ребёнок был совершенно чудесный. Майрон опустился на низкую скамеечку и с улыбкой поманил девочку к себе. Та сначала посмотрела вверх на высокого темноволосого нолдо, должно быть, отца. Тот беседовал о чём-то с Ауле – почти на равных, как любимейший ученик с учителем. Не скоро ещё закончат! Так что она потихоньку разжала кулачок, отпустила край его плаща и сделала несколько неуверенных шагов в сторону Майа. Дети эльдар всегда казались ему до абсурдного хрупкими и оттого изрядно забавными, но эта… Такие серьёзные огромные тёмные глаза на нежном и розовом с мороза детском личике! Распущенные чёрные волосы едва ли не до лодыжек, отчего девочка казалась ещё меньше. Одежда под стать. Тёплое платье, тяжёлый зимний плащ из крашеной шерсти. И всё длинное, в пол. И кончики по-детски больших, округлых и лишь слегка заострённых ушек розовеют от холода. Смешная, кругленькая и словно фарфоровая. И пахнет снегом, можжевеловым дымом и ладаном. А звучит… он чуть было не рассмеялся сам, как ребёнок. Да! Совершенство! Маленький огонёк, которому каким-то непостижимым образом Единый сумел дать плоть и душу! Крошечная искорка его стихии, его песни смотрела на своего создателя серьёзными тёмными глазами… Имя звучало ясно, явственно, почти громогласно в каждой ноте фэа. - Иди сюда, Нариэт, - позвал он. - Меня зовут Наурлинтэ, - застенчиво ответила девочка, но послушно приблизилась. Во всей этой тёплой зимней сбруе и без того явно нетвёрдая её походка стала ещё более неуклюжей и смешной. Майа протянул ей руку, и вновь невольно широко улыбнулся, когда детские пальчики вцепились в его рукав. - У тебя красивое имя. - Мне понравилось, каким ты назвал меня. - Нариэт, - Майа провёл ладонью по мягким волосам ребёнка, и словно огненная волна прошла по блестящим гладким прядям. – Считай, что я подарил тебе это эпессэ… А могло ли всё случиться – так? И он был бы старшим из мастеров в Кузнях. Правая рука Ауле. Величайший златоковец. Учитель, к которому умельцы из эльдар сочли бы за честь пойти в подмастерья. И вот эта искорка из его сна – целиком и полностью в его распоряжении. Но тогда ему и в голову не пришёл бы План, который обещал невиданную силу, невиданные свершения! И к чему была бы квендэ, не имей он Плана? К чему инструмент, если нет ему применения? Могла ли она быть полезна иначе, будь он служителем Валар? Впрочем, этому точно не быть. Зато были Ангбанд и вероятность новой войны. Так что Саурон, не оглядываясь на сны, всё же предусмотрел не один выход из своей новой твердыни – просто на случай. Он умел учиться на ошибках – своих и чужих равно. …И вот он ступил на поверхность, и ему казалось, густой, как кровь из вен, мрак стекал теперь по его волосам, по запрокинутому к небу лицу, по рукам. Дышать и дышать - ароматом сухого вереска, свежего ветра, всегда в эту пору дувшего с гор и пахшего талой водой, снегом и звёздным светом. И от этого покоя, этой тишины и этой чистоты – словно кожа со змеи, сходило с него что-то такое, что приходилось носить на себе, как броню, всякий час в Ангбанде. - Я скучал, - прошептал Майа, почти улыбаясь. И он не лгал себе – за эти несколько часов он безумно устал от всегда привычных обязанностей и (уж в который раз!) от темноты. Триста с лишним лет назад, когда ему досталась полуразрушенная крепость, похожая на сломанный клык, он радовался делам рук своих. Но слишком быстро поднялась твердыня из руин. Да и занозой сидела память о том, что предстояло ещё дожидаться Мелькора. Без Владыки на обсидиановом троне – вся эта громада трудов, все усилия и хитроумные измышления, всё втуне! А Майрон ненавидел незаконченные дела. Что же, у него есть теперь время и для собственной задумки. Серой тенью, похожей на огромного нетопыря, он пронёсся над сумеречными взгорьями, над всё ещё пахнущим гарью пепелищем, над колышущимся морем мрака – кронами древних густых чащоб. Дальше и дальше от Трёхрогой горы, туда, где живой и нетронутый чарами лес карабкался на каменистые взгорья. На гранитном уступе нетопырь облюбовал одинокое дерево, высокое, кряжистое, с крепкими ветвями, протянутыми на запад, словно руки в молитве. Здесь будет тихо, спокойно, не так душно, как в густо-влажной ночной темени внизу. Можно ловить лицом дыхание западного ветра и размышлять о своём, пока далёкое серебро за окоёмом тускнеет, погружаясь во мрак, а затем поднимается розоватая зарница. - Здравствуй, кто бы ты ни был, - неторопливо-певуче прогудел незнакомый голос прямо над ухом нетопыря. Майрон от неожиданности кувыркнулся с ветки. Вот именно так. Как новорождённый мышонок. От злости он, впрочем, быстро поймал крыльями чёрный воздух, в два взмаха поднялся на прежнюю высоту, ища подкравшегося соглядатая, врага… – и тут-то его и уловил глубокий, как само время, взгляд двух огромных глаз, тёмных, но с золотистым огоньком-искоркой на дне круглых совиных зрачков. Майрон опять чуть было не забыл от удивления, что имеет телесную оболочку, и вновь ухнул вниз. Его подхватила широкая ладонь. - Хммм… Что ты такой страшливый, друг мой? Впрочем, я видел, как ты летел с севера, а там вновь неспокойно. Недобрые, тревожные известия приносят птицы… Да. Кто же ты будешь? В глазах говорившего замерцал этот дробящийся золотистый свет, напомнивший Майа о том, как играют в летний полдень блики света в кронах деревьев. Играли. Давно. Когда были Светильники. Когда он был жителем Альмарена. Однако сейчас вдруг показалось – вчера это было, а всё остальное, бывшее после, это только дурной сон… - Я Майрон, - ответил он. Незнакомец издал протяжный звук, похожий одновременно на задумчивый протяжный выдох и на гудение ветра в ветвях. Тот, кого Майа принял за обычное дерево, оказался четырнадцатифунтовым великаном с кустистой бородой, так похожей не то на тонкие ветви, не то на нити тёмно-зелёного мха. Сейчас смотришь и ясно видишь – лицо! А закроет он свои странные глаза, и вовек не догадаешься, что этот вот сучок – нос, а в наплывах коры прячутся широкие скулы, жёсткие губы, тяжёлые дуги бровей. Ладонь, на которую он так кстати приземлился, была тепловатой и гладкой, как древесная кора, но если присмотреться, то не кора вовсе, а самая настоящая кожа! - Хммм… Майрон, - прогудел нараспев великан, пробуя имя на вкус. И Майа вдруг почувствовал, что голова кружится от ликования: его имя произносилось всерьёз, веско и с одобрением, как не произносил никто долгие-долгие годы… столетия, если уж на то пошло. - Славно, славно, друг мой Майрон. Кто же именовал тебя так? Чей ты? - Я Айну, - просто ответил тот, принимая истинный облик. И отчего это ему несколько часов назад показалось, что истинный он непременно ужасен? Вот прямо сейчас, в теле рыжеволосого кузнеца ему было хорошо, словно в сшитой по мерке доброй одежде. - Ааааа… Хм, Айну! Вот оно как, значит. Приветствую тебя, Творивший Песнь! Давно я не беседовал с подобными тебе. А тёмные, с золотой искрой глаза покойно смотрели, неторопливо и одобрительно. - Скажи мне, а кто ты? Я никогда прежде не слышал о тебе, - полюбопытствовал Майа. - Я? Хммм… Я Древень, так меня назвали эльфы. Они всё торопятся, эти малыши, всё им надо назвать, да покороче. - Квенди, - кивнул понимающе Майрон. И в эту минуту он всерьёз относился к детям Эру как старший брат – к младшим. – А как ты себя называешь? Тот загудел задумчиво, словно собираясь с мыслями, и свет в его круглых зрачках то вспыхивал ярче, то тонул в тёмной глубине. Майа не торопил своего странного собеседника с ответом. Ему было хорошо и спокойно сидеть на широкой ладони великана и слушать, и смотреть. Он вдруг вспомнил, что Айну не касается течение времени и впервые за долгое время отступило постоянно клокотавшее под спудом раздражение – всё делалось не так скоро, как ему хотелось. А теперь время текло мимо. И он был Айну. И ему было всё равно, сколько эпох ждать. - Моё имя росло со мной вместе, и корни его глубоко ушли в землю, а кроны всё тянутся и тянутся ввысь… Хмммм… И он запел-загудел своё Имя. И в нём была любопытнешая, чудеснейшая история о том, как щедрая и вечно юная Валиэ пришла в Эндорэ и, горюя о великом разорении, постигшем её творения, пробудила энтов, и поставила их пастухами над бесчисленными древесными стадами, а первым их них был Древень; и он бродил с тех пор под звёздами, и он знал по имени всякую былинку, всякий цветок, всякое дерево, и он хранил и пестовал свои стада… Когда имя-песнь отзвучало, на западе уж замирали, бледнея, последние всполохи серебряного света. - Но ты уж зови меня Древень, друг мой. Хмммм… Я привык к этому короткому прозванию, и, должен признаться, порой так оно лучше. Скорее, да. Майрон хотел ответить, но в это время посреди сизых волн шумящего лиственного моря раздался крик. Так кричат, когда от боли теряют разум, когда страдание воплем вырывается наружу, как кровь из порванной жилы… Мгновение – и звук оборвался. Над кронами деревьев взмыли растревоженные птицы. И вновь тишина. - Давно я не слышал в этих землях такого крика. С тех самых пор, как окончилась Война и деревья вернулись на север, - тихо проговорил Древень без обычного покойного гудения. Его глаза были темнее прежнего, золото в них погасло. Он стоял, наклонившись вперёд, и слушал что-то такое, что было внятно ему одному – шум ветра в ветвях? Шепот листвы? Что они рассказали ему? Майрон не смел спросить. Он знал, что именно случилось в предрассветном лесу. Знал – и не желал знать. - Хммм… - выдохнул энт, наконец. И стал спускаться по крутому склону. Майа не без сожаления соскользнул с его ладони, принимая давешний крылатый облик. Однако мало ли кого они встретят в лесу – ещё не хватало, чтобы кто-то увидел их в тот момент, когда его, как дитя малое, на руках несут неведомо куда. Древень беззлобно глянул на быструю тень, мелькавшую у плеча, и прогудел: - Хуум-хумм… Не бойся, Айну Майрон, в моём лесу тебе ничего не грозит. Моим стадам нет счёта, и многие из подопечных в час нужды могут стать грозными врагами для злодеев. Хммм… Я велю им беречь тебя. Пойдём. Увидишь вместе со мной. И когда вернёшься к Владыкам за море, расскажи о нашем непокое. Передай, что там, в старой крепости под трёхрогой горой, за северными пустошами – там всё ещё тлеет старое пламя, ожидающее лишь удобного случая, чтобы объять весь мир. Хмммм… Да, весь мир. Если только быть пожару, много их опять сгорит в огне войны. И малыши с серебряными голосами, что любят давать имена, и мои леса, и много, много всего прекрасного уйдёт невозвратно. Он закончил свою речь тихо, словно забыв о собеседнике, словно говорил с самим собой. - А отчего ты сам не соберёшь войско? Или на все леса Эндорэ есть лишь один пастух? - Что? Войско, говоришь? Хммм… Нас много бродит в подзвёздных лесах, айну Майрон. И мы сильны, да. Но не для войны. Не для войны сотворила нас наша госпожа. Мы живём, чтобы растить, чтобы хранить, чтобы помнить, да. Саурон возликовал. Он видел, как при каждом обманчиво неспешном шаге «пальцы» на ногах великана, словно корни, впиваются в камень, без усилия крошат гранит… Он легко мог представить себе мощь этого войска, способного медленно и неотвратимо взять в кольцо крепость, неспешно подточить самое её основание, обрушить самые крепкие стены… Поистине – выстояли бы его новые врата из черного металла против их ярости? Он полагал, что да. Но вполне возможно, они одни бы и остались стоять над обрушенной в прах стеной. А ведь подобные Древню могли привести с собой непролазные чащи, опутать ползучими травами все подходы, задушить, взять измором. Жги леса – а на их месте встанут новые… Славно, славно, что детища Йаванны способны только вздыхать над увядшими цветами да без цели мерять шагами леса Эндорэ. Жалко, жалко, что Чёрный Майа ещё не сковал свой артефакт, способный повелевать народами. Он бы нашёл славное применение силе энтов. Древень тихо-тихо выдохнул в бороду задумчивое: - Быть может, войны-то и не будет ещё… Майрон содрогнулся от болезненного предчувствия. Он-то точно знал, что войне – быть. И что вести в наступление её пламя поручат не только безмозглым Валараукар, но и первому военачальнику. Хотел ли этого Майрон? Он не знал. Хотел ли этого Саурон? Он для этого жил. *** …Деревья стояли ровным кольцом, бережно поддерживая над круглой лесной поляной словно из темного малахита выточенными ветвями бархатно-синее небо в дрожащих алмазах звёзд. Эльф вылетел с размаху прямо в центр круга, оглянулся затравленно. За ним гнались. Давно, давно, давно гнались. Бесшумные, безжалостные, неутомимые. Им в радость его ужас. Сытые, в мягких тёмных одеждах и неслышно ступающих по земле сапогах. А он не ел ничего, кроме чёрствой корки, что кинули ему бесконечно давно в подземелье. Он грыз тогда пахнущий плесенью и горький, как пепел, хлеб в кромешном мраке. Ему казалось – скорее бы. Умереть и всему конец. Он знал, что друг его не жилец. Им придётся умереть, и они встретят этот час достойно… Но cottovai hórim не желают быстро убивать. Кнутами пленников заставили участвовать в этой жестокой игре, где они бежали в ночь, обезумев от страха, а за ними гнались… Их поймали. Всех троих. И эльфов заставили смотреть как умирает тот стражник, досаждавший господину крепости. А потом под ударами кнутов вновь пришлось бежать – в разные стороны, им не дали остаться вместе. И был час затишья, когда вдруг вспомнилось обещание: «Сумеет кто из вас обойти наших охотников и вернуться к Чёрным вратам, пока не прогорят последние костры, велю отпустить невозбранно». Он не успел тогда всерьёз начать надеяться. Тонкая верёвка беззвучно поймала беглеца за шею. Эльф слышал, как притаившаяся ночная птица часто дышит на ветке над тропой, но тут – оплошал. Словно петля мрака вдруг сжалась и поволокла назад, заставляя корчиться и хрипеть… Смерть? Нет. Его заставили смотреть, как умирает друг. Он уже не спрашивал себя, зачем им убивать так варварски, так страшно. Неужели смерть недостаточно ужасна сама по себе? Неужели нужно и это? Элентир угас ещё в подземельях, ему невыносима стала липкая тьма, а погоня и вовсе почти убила его – и он ушёл быстро. Куда быстрее, чем ожидали охотники. - Ты за эту падаль и за себя меру получишь, понял меня. Я буду очень осторожен в следующий раз, так легко не отделаешься. Понял? Беги давай. Предводитель отряда говорил тихо, почти дружелюбно. И его странные водянистые глаза с белёсыми, как у слепца, зрачками смотрели неподвижно, мёртво. Бросив последний раз взгляд на то, что осталось от его давнего друга, ещё недавно носившего имя Элентир, Глядящий-на-звёзды, эльф сморгнул слёзы и бросился бежать дальше. Как в страшной легенде, что рассказывал отец. О Враге. О страшной крепости на севере. О злых огненных глазах в ночи. О cottovai hórim – вражьих тенях-в-ночи. О смерти. О безысходном ужасе. Eterúnayё! Зачем, зачем они отправились на север? Искали старую баснь – и нашли наяву. Не чаяли. Не верили. Зачем пришли? Ох, Элентир. Подожди. Ещё немного. Ноги перестанут нести его в ночь. Ещё немного - придёт пора принять меру за себя и за друга. А потом – как обещание глотка холодной воды посреди пустыни – Смерть. И снова встретимся, друг мой. Скоро. Eterúnayё… На этой поляне было бы приятно умереть. Эльф подставил лицо звёздному свету, такому прохладному, свежему, едва ли не забытому в подземельях. Не бежать. Остаться. Всё равно найдут. Где-то совсем недалеко в лесу потревоженные птицы поднялись с веток, зашелестели крыльями. Эльф подскочил, как испуганный зверёк, и кинулся вперёд. Понятно, что они нарочно. Могут ведь совсем бесшумно, как тени. Откуда знают, что остановился отдышаться? Эльф поскользнулся на влажной от росы траве и упал. Поднялся на колени, недоумённо посмотрел на саднящие ладони, перепачканные зеленоватым травяным соком. Он не падал даже когда на головокружительной высоте перескакивал с ветки на ветку, ловкий, как белка. Сил совсем не осталось. Птицы снова тревожно вскинулись в ночи – ближе теперь, намного ближе. Eterúnayё! Словно в дурном сне эльф сделал пару неверных шагов и увидел, наконец, его. В крепости он был черноволос, высок и тонок станом, с узким бледным лицом и бесстрастными золотыми глазами. Сейчас же медное пламя по плечам и иная сила во взгляде. Но не узнать нельзя, хоть и другой он до неузнаваемости. Было в нём сияние, незримое, но явно осязаемое, которое ослепляло, подчиняло, покоряло. Но не было в этом зла. Хотелось покориться. Хотелось смотреть и восхищаться. Он был достоин восхищения. Не в гармонии безупречных черт таилась эта сила, нет. Он весь – живое пламя. Способное согреть, спасти, провести через самый непроходимый мрак. Быть может, он служил Врагу. Быть может, он сам и был тот страшный Враг из древней легенды. Но сейчас казалось, что именно у него можно найти избавление, спасение от страшных мук, от давящего виски ужаса. Эльф с детским всхлипом кинулся к Майа, рухнул ничком под ноги и замер в траве, дыша часто и глотая слёзы. Майрон стоял, как громом поражённый и смотрел на едва живого квендо у своих ног. Древень застыл неподвижно у него за спиной, неотличимый от окружающих лесных исполинов. Майрон прислушался. Его hórim были близко, но, всё же, недостаточно близко, чтобы видеть происходящее. Отчего не вмешается Древень? Ну же! Забери мальчишку! Ну же! Не стану препятствовать! Но энт молчал и не шевелился даже, и только его глубокий, как само время, взгляд ощущался за плечами. Так ты знал. С самого начала знал или подозревал, кто я, но был так дружелюбен – почему? Мог убить меня, пока я, как глупый щенок, рот раскрыл и слушал. И теперь он смотрел и ждал. Чего? И cottovai hórim вот-вот выйдут на поляну. Майрон взмахнул ладонью, поднимая морок, чтобы выиграть хоть минуту. Что делать? Саурон оскалил белые зубы. А должен ли он что-то делать? Эльфу он нашёл рациональное применение, сообразно его ценности и способностям. Смерть одной малой букашки никак не отразится на Эа. Звёзды с небес не упадут. Быть может, солдаты проявят излишнюю жестокость, но им скучно, развлечения в Ангбанде большая редкость. Они заслужили своей исправной службой небольшое поощрение. Майрон вспомнил с ясностью пробудившегося от сна как выглядели тела побывавших под руками умельцев из подземных пыточных. Эльф вздрагивал у его ног, ещё живой, способный чувствовать. Бесполезный. Но и в его страдании пользы немного. Вмешайся Древень, он не препятствовал бы. Но энт не шевелился. Жалость? Нет, жалости он не ведал. У него не было сердца, он не умел, отказывался чувствовать. Майрон быстро нагнулся к мальчишке и спросил безмолвно: - Как тебя зовут? Осанвэ отозвалось легко, податливо, словно отвечавший доверял ему. - Элатан. Майрон кивнул и коснулся виска лежавшего неподвижно мальчишки. Он мог убить его, не пошевелив и пальцем. Он мог испепелить его одним мгновенным ударом огненной силы. Он мог многое. Эльф умер, не заметив вовсе. Легко, как выдох. Айну стоял прямо и с высоко поднятой головой, устремив взгляд туда, где колыхался похожий на болотную воду морок. Но даже так он всё равно видел, как поднялась над неподвижным квендо серебряная тень, бледно мерцавшая в свете звёзд. Древень, словно с него сняли заклинание, проворно подхватил тело с земли. - Хммм… Такие дела, значит, Айну Майрон. Не видать нам помощи от Владык из-за моря, стало быть. Майа молчал, упрямо сжав губы. В груди поднималось кромешное, такое, что он вот-вот не сдержит и тогда… Что тогда? Он слышал за стеной морока голоса своих солдат и знал, что они не пройдут, пока проклятый энт не скроется в лесу вместе с трупом мальчишки. И перед глазами клубилось источенное мраком злое пламя, рушились белые стены, в ослепительно-жгучей агонии захлёбывался свет опрокинутых Мелькором Светильников. Его зовут Элатан. Зачем спросил? Забыть и не вспоминать. Зачем спросил? Зачем, зачем, зачем? - За это кому-то придётся платить, тебе ли или кому-то ещё, - грустно добавил Древень. – Мы встретимся с тобой однажды, Айну Майрон. - Иди, - процедил Майа сквозь зубы. Древень помедлил, словно хотел добавить ещё что-то, но смолчал. Майрон подождал несколько минут, чтобы быть уверенным, что его остроглазые солдаты не смогут взять след. Стена мутного тумана упала и растаяла, словно и не было. В чёрном небе над круглой лесной поляной звёзды дрожали, как непролитые слёзы. Прославленные hórim ещё долго метались по лесу, надеясь найти как в воду канувшего мальчишку. Назавтра им предстояло идти в тронный зал и докладывать Наместнику о том, как упустили пленника. Саурон, бесстрастный и безжалостный, как всегда, выслушает доклад и назначит справедливое наказание сообразно провинности.