Немой

      Глаза холодом веяли, а губы тонкие сжимались. То ли демон перед ней был, то ли мертвец. Веяло от него смертью, болью и сломанными судьбами. Поежилась девушка, пытаясь палку захватить. Не дал. Грозным взглядом смотрел, молвил на своем что-то.       Не понимала.       Тут-то трясина задвигалась — обоих затягивать начала. Но немца, видимо, это мало волновало. Русскую потопить хотел, да сам на дно уходил. Борьба началась за жизнь — что со стихией, что с врагом. Бревна на глади черной лежали — туда Васильева и бросилась, уже по грудь погружаясь. Захватила кое-как рукой — так вцепилась, будто ниточка последняя, за жизнь. Немец этот за другое ухватился, кое-как поднялся, руку Нади впопыхах отпустив. С ним хуже было — почти по плечи ушел.       Снова ругань, грозный и хриплый голос за спиной как ножом резал.       Дрожью тело шло. Надо же было на немца наткнуться? Благо, что мало что сделать может. Только вот, если выйдет из топи, а она нет — что тогда? Нужно действовать. Надежда руками задергала, по илу и камышам поползла. Воды зловонные стали платье сильнее окрашивать. Туман никак не отступал. Кое-как найдя более менее твердую опору, ближе подбиралась.       А беловласый завидев, навстречу потащился, вынимая огнестрельное из погруженной в ил кобуры. Что-то хрипло бросил, заставив Васильеву замереть как вкопанную. Направил дуло прямо в область сердца, потом к голове поднял. Держаться одной рукой воину было проще. Не то что ей, всю войну пробывшей в медсестрах в запасе.       Руку дрожащую в воздух подняла, кое-как за растения держась. Сильнее тело на глубину уходило. Смотрел на нее, не двигался даже. Как и она. Таращились друг на друга, решая кто дичь, а кто охотник. Но сил, по всей видимости, у солдата германской армии уже не осталось. Трудно на поверхности держаться с каждом минутой становилось. Но взгляда не уводил. Глядел, как насквозь.       Отчаяние стало в груди нарастать у Нади. Страшно стало. Но не за себя, а за Родину. Вот отпустит его, и все. И отряд Беляева уничтожат, и к складам выйдут. А сама позорно погибнет. И деда жалко... На кого оставит его?       — Не отдам так просто жизнь... — по воде ладонью ударила, да вперед к нему, из последних побрела.       Растерялся мужчина. Назад немного отплыл, кое-как сапоги вытащив из глуши водной. За корягу ухватиться успел, что из бережка торчала, да туда направился. Пузырями озеро болотное закипело. Выбрасывать начало на берега плотные вязкие волны. А чуть впереди, в заводях гнилой растительности, заверещали лягушки, нервно мечась в стороны. Солнце над горизонтом поднималось. Туман на пар легкий сменялся. Теперь хоть недалеко, но видно было — местность тут глухая была, до жути. Черные воды, гнилые деревья. Как немцы тут прошли до сих пор загадкой было.       Надя почти погрузилась на дно: голова только на поверхности была; и немца с собой забрать решила. Хоть одного уведет, хоть что-то сделает. Может Михаил Ильич даже гордиться будет. Но белокурый не сдавался, хоть оружие и увел в сторону. Пытался сбросить с себя этот груз, как-то в сторону ее, чтоб сама барахталась, да не получалось. Сил не было, только желание жить.       — Собака, ты посмотри, — наваливалась девушка, за рукава того хватая. — Со мной пойдешь!       Снова зарычал немец. Руку перехватил, от себя уводить начал. Бесполезно. Минут десять бойня шла. Никто не победил. На твердую землю оба взошли, и рухнули сразу без сил. Закашлял мужчина. И краем глаза кровь Надя увидала.       — Проще заморить будет.       Немец вновь на своем заговорил, над землей склонившись и на локти опираясь. Гневом пылали глаза его. И секунды не прошло, как рукой в землю со всей дури зарядил. Чуть отползла от него Надежда. Нужно было решаться. С немцем кончать надо, пока не поздно, пока силы какие есть. И тут вспомнила про ножик старшины, сразу в сапог единственный полезла. Был, родной, на своем месте. Запачканный и скользкий. Был. Перед собой двумя руками выставила, и налетела вмиг. Прямо в сердце метила, но рукой закрыться успел.       Закапала кровь с белой ладони. Прямо по руке потекла, форму окрашивая в багровый. Перевел он взгляд свой на нее. И замерло будто все вокруг. Приложил дуло к виску и на курок нажал. Щелчок...       Не вылетела пуля. Дыхание перехватило в молодой груди. Затряслась Надя, нож еле удерживая. Слезы из глаз попадали. Немец хмыкнул, на нее смотря, и руку с ножом увел вниз, чтоб перед лицом не стояло. Опустил он и дуло к земле, и отбросил в сторону. Поглядел еще немного на руку, и снова глаза поднял. И заговорил. Снова на своем что-то.       — Не убил... — шептала Васильева, на колени опускаясь. — Живая...       Рука его, вдруг, на ее легла. И движением резким острие вырвала из плоти. Кровь темная хлынула. Но от нее глаз не уводил он. Наблюдал, будто чего-то искал в испуганном взгляде. Выстрел где-то послышался — и сердце замерло.       — Гриц...— прошептала она, и подскочила на ноги. — Убили... Убили!       Немец ее к себе опустил резко, и за спину свою заволок. К корням поломанного дуба, прямо в отверстие в болотистой земле. Кое-как удержалась та, от неожиданности провалившись. Шаги послышались. И разговор. Спиной собой дыру сокрыл, в тень бросив Надежду.       Раненный враг говорить начал. Подошедших двое было, судя по голосам. Что-то быстро на своем языке лепетали, и сразу же исчезли. Только хлюпанья слышались, всплески. Немного погодя подошел мужчина. А Надя как не в себе была — плакала навзрыд, а почему не могла понять. Но сердце... сердце чуяло.       — Убили...       Немец подпер собой дерево, взгляд потупил. В сторону увел. Вокруг свет пролился. И болото зацвело.       — Что ж долго-то так, кулема? — шептал под нос Гриц, никак взгляда не уводя от двоих. — Куда ж ты так залезла?       Немцы впереди, за камышом, говорили о продвижении. Это парень расслышать мог. Но о складах речи не было. О командире говорили своем.       — Еще один есть, значит?       И тут молнией его ударило будто. На ноги подскочил почти, но вовремя опомнился, и к земле припал.       — Надя...!       Вскочила она с земли, нож крепче сжав и снова на врага своего полетела. А тот и не двигался. Молча наблюдал, как лезвие китель резало. И кожу.       — Чтоб ты сдох! Чтобы тебя как собаку пристрелили! Чтоб...       Надоело. Ударил по рукам ее. И улетел старшинский ножик в сторону топи. Потонул в секунды. Надя к берегу подскочить хотела, вновь дорогу собой перегородил. Ладонь кровавую раскрыл и перед ней выставил.       — Нет, — глухо шептал, коряво по-русски. — Нельзя.       Опешила Васильева. Кровь ударила в голову, перед глазами встала. Темная, густая, на ладони белой жутко смотрелась. Как на мертвеце. С земли привстав, немец девушку силой заставил подняться. И направился в сторону топи, более водянистой. Вошел без раздумий, с собой таща Надю. Предположила девушка, что тащит ее на казнь. Утопит!       Вновь кровь молодая закипела — налетела на него, да давай изо всех сил за спину кусать. Немцу хватило одного удара, чтобы оглушить ее. Но появилась теперь ноша. Сначала думал бросить где-нибудь, но потом все же за собой поволок. Лицом вниз по трясине. Прямо вперед, во тьму грозных деревьев, погруженных во мрак.       — Товарищ старшина! Товарищ старшина! — зашептал Поломский, как на пару выдвинулись. — А если наткнемся — огонь открывать?       — Вроде не дурак ты, Витя, а вопросы глупые задаешь. Огонь открывать надо, как увидишь опасность потенциальную для себя. Если эти собаки здесь, что очень вероятно — то не одни. Один тут не выживет, даже если захочет очень. На одного кидаться сразу нельзя. Стукачи какие-нибудь сбегут, и все, привет.       Оба резко остановились, к деревьям прикоснувшись. Выстрел послышался.       — Не к добру, — нахмурился Беляев. — Не наша винтовка.       — Не к добру, товарищ старшина, — повторил Виктор, вцепившись в дерево рукой так крепко, что руку разодрал в кровь.       — Спокойно, Виктор.       — Тронут Надю — голыми руками головы откручу.       Михаил Ильич промолчал на это. Только винтовку перезарядил.       — Вперед, товарищ боец. Своих спасать.       — Есть, товарищ старшина.