Немой

      — Чтоб мне. Как знал, что отпускать нельзя.       Старшина по стволу ладонью ударил, и в топи направился, оружие со спины вперед переместив. Поломский за ним следом. Шли молча, прислушивались. И казалось парню, что стрелять офицер будет, как только увидит немца. Не проследит, чтобы один был. По глазам его читалось это. Взведенный был, рассерженный. Похлеще солдата.       Впереди никого не было. Ни звука. По следам хоть и шли — ничего и никого не встретили. Все топи оббегали, каждый островок близлежащий — словно всегда тут так пустынно было. Злился старшина. Время утекало, а искать дальше сложнее становилось. Договорились на разведку — тех и след простыл. Либо поймали их, либо утонули. Вариантов немного.       — Недалеко ушли, Виктор. Недалеко. Выдохнутся быстро. Гляди, какие топи. Где-то ходят.       — Наши, товарищ старшина? — спросил солдат, оружие к себе прислонив.       — Немцы, — сухо бросил Михаил. И замолчал. Крепче оружие сжал в руках и вперед двинулся.       Парень голову опустил. В глазах его слезы блеснули.       — Найти надо, — пробираясь мимо камышей, тихо промолвил мужчина. — Кого сможем.       Тащил ее, волок по земле лицом, как скота на убой, путь впереди лишь видел. Светло еще было. Надя глаз открыть не могла, сил не было, сознанье слабое. Руками земли сырой касалась, да дышала. Жива была пока. Грудь вздымалась слабо.       Солнце высоко взошло. Золотом пролился свет — все вокруг теплом пропиталось. Тихо было. Ни птиц, ни насекомых. Только шаги его тяжелые, погружаемые в рыхлую землю. И земля — запах, что в голову бил, и в сердце. Свежая, мокрая, будто в могиле. Смирилась она, что поляжет скоро. Закопают живой. Не пожалеют, что гражданская по одежде. Но надежду таила, что удастся все-таки демону этому насолить. Чтоб знал, как народ простой страдает, как жизни рушатся, как матери детей лишаются.       Замер мужчина, не волок боле. Озирался. Рука его крепче щиколотку тонкую сжала. Будто впивался зубами. И кровь чувствовалась, тягучая и теплая. Свернул тот резко к лесу от болот. Меж стволов березовых вниз по пригорку направился, по листьям и веткам тело волоча. Немного еще вперед прошел, откинул Надю в сторону окопов небольших. Ногой грубо сбросил в яму. И тишь накатила.       Показалось Васильевой, что могилу чувствует. Сырую, холодную, со стенками размытыми. И червей чувствовала на дне водянистом, лицом. Стоял немец над ней, смотрел, спиной чуяла. И, кажется, ушел.       Надежда думала так. Пока не услышала щелканье металлическое.       — Стрелять будет, — шептали безмолвно рассеченные губы земле, будто секрет страшный молвили, последний.       И вот уже металлический холод на макушке, будто режет, впивается кол в шею. И вновь кровь падает, прямо на волосы ее.       — Чтоб сдох ты...       Вздрогнули Поломский с Беляевым. Выстрел глухой впереди почудился.       — Товарищ старшина, — испуганно шептал Виктор. — Это...?       Михаил Ильич прислушался. Сердце его бешено стучало. Кололо грудную клетку, как лезвием. Но надежда горела единая.       "Ну смогут же, смогут. Не получится же все так..."       Только и та погорела, как в мерцании багряном, среди болотных черных волн нож увидел. Свой, что Наде дал. Поднял тот, фуражку с головы снял. Виктор взгляд обратив к старшине, замер. Глаза его пустотой наполнились, как и грудь. Молчание страшное повисло. То, которое на поминках бывает. И дурно стало вдруг.       — Слышь, Волжский, — ни с того, ни с сего начал Яровой. — Ты это, только честно скажи.       — Ну чего тебе?       Оба следом шли за командиром, сквозь поля золотые. Крутский с ними, немного поодаль.       — Надя наша-то как тебе?       — А чего ты вдруг-то? — удивленно хмыкнул парень, да глаза на сослуживца вытаращил. — Влюбился коль?       — Да о другом я! — вспылил он. — О другом!       — Не елозь вокруг, Серега, говори сразу и прямо.       — Сильная она баба. Странная, глупая, но сильная.       Солдат на это промолчал, в думы погружаясь. Крутский за ними шедший тоже задумался.       — У меня мать такой была. Вроде сил то — посмеяться можно, а прет как танк бронебойный. Чего ж отчаянная она такая? Могла б жить себе спокойно, но к немцем полезла, — продолжал Яровой.       — А чего ж бабе не лезть? — усмехнулся грустно Волжский. — Будет повод, так полезут.       — Дураки, — вышел разведчик вперед приятелей, и обоих взглядом серьезным окинул. — Она не для себя на войну пошла. Ради человека близкого. Деда своего.       — А чего защищаешь? — взъелся Волжский. — Да и ты Серега! Чего ее защищаете? Никто лезть ее не просил.       — Сегодня не вернуться может. Не вернуться, — прошептал Яровой, остановившись впереди. Взглядом на товарищей посмотрел грустным, и путь продолжил.       Волжский притих. Хотел было сказать что-то другу близкому, но не смог. Ком к горлу подкатил. Продолжили путь солдаты. Вдали березы шумели, у дороги земляной.       — Надя не такая. Она девчонка бесстрашная. Храбрая. Не погибнет глупо. По глазам видно, — отозвался Крутский.       Вдруг выстрел послышался едва различимый среди берез шумящих. Как вкопанные все встали, винтовки сжали. И вперед юрко, но осторожно.       — Хоронить не спешите, бойцы. Гриц тоже не дурак. Хил, да отчаян. А отчаянье людьми двигает. Даже слабыми. Героями становятся такие. Зуб даю, — усмехнулся грустно, но отчаянно Яровой. — Героями.       Летел немец, оружие выронив в сторону. Прямо на Васильеву летел. Накрыл телом своим, но придавить не успел. На сторонах обоих канавы повис. Вздрогнуло тело его, задрожало. Закашлял, над ней лежащий. И зашептал что-то, перед тем как умолкнуть. Надя выползти пыталась, из ловушки этой. Но сил на дыханье осталось.       — Потерпи, Надь. Вытащу.       Узнала. Живой. Кричать думала, да рта открыть не могла. Так больно было от радости и ранений. Мычала.       — Слушай, Надя, внимательно. Каждое слово чтоб. Двое те приложились. Потонули в болоте. Тут — один остался, который сюда притащил тебя. Не видал в лицо, но сильный судя. На тех и не ровняется. Ты, Надь, не бойся. Своим не сообщили, но хорошее дело сделаем. Я рядом буду. Спасу тебя, Надь. Обязательно.       Девушка закивала судорожно, а глаза слезы застилать стали. Так рада была. Голос услышать — чего еще желать можно было? А вот на Грице словно и лица не было. Бледный, дрожащий. Видно было, что первый раз он в человека стреляет.       — У меня, Надь, винтовка, нож. Уложим его, не боись! Все нормально будет. Выждать надо. Ты прости, что долго ждала.       Немца в сторону откинул раненного, за девушку зацепился. Поднял дрожащую, к себе, в объятья теплые и родные. На нее китель накинул свой, слезы ладонью огрубевшей вытирать начал.       — Нужно нам выпытать из него правду. Сразу кидаться — глупо будет. Потерпи, Надюша. Родимая, потерпи. Еще немного с ним повозимся, а потом и кончать будем. Как заслужил.       А немец тот, пока болтали, на ноги поднялся из сил последних, и огнестрельное подобрал. Медленно направлял, на парня. И грозно, сквозь зубы зашипел. Глаза голубые кровью окрасились. Полилась алая по губам и шее. Загородил Васильеву собой Гриц, нож вытащил резко, со страху позабыв о винтовке.       — Не сдаются русские, — огрызнулся Август на немецком, прямо в глаза смотря врагу. — Не сдаются!