Немой

      Безумец терялся где-то в чаще. Ветер дул. А еще под ногами земля проваливаться стала. Лес трепетал под силой ветра, ударяя в нос кислотой стухших вод. Светлые волосы, окрашенные высохшей кровью, взмыли вверх. Шаг, еще один. Капитан скрылся во тьме, оставляя позади остатки уцелевшего отряда. Надя попятилась назад, к врачу, что с округленными глазами прятался за переводчиком. Сердце ее дрожало, зубы стучали от холода. Толстяк же, в свою очередь, также чуял что-то неладное - сглотнул набежавший ком, очки поправляя нервно.       — Будь проклята эта земля, — только и прошептал он, поднеся руку к фамильному револьверу, свисающему из приоткрытой кобуры на поясе. Вторая его рука тут же вцепилась в винтовку, перекинутую через плечо.       Где-то послышался раскат грома. Над головой вспыхнуло небо, пролившись огнем на землю. Немец шел вперед, выставив перед собой винтовку. Под ногами скрипели лужи. И пели еле слышно кузнечики. Проводили товарища переводчик и врач. И тихо было после. Ни звука. Только лес шумел и небо гремело над головою.       Сил у Надьки не осталось больше. Болезнь, что накинулась на ее тело слабое прогрессировала. Хворала она серьезно. Там гляди и воспаление легких, а то и что похуже. Не спасали одежды немецкие. Холодом от тела собственного веяло. Прикрыла глаза она, чтобы отдохнуть. И поплыло все. Больше не было сил открыть.       Сквозь пелену туманную она слышала отдаленно голос чей-то, мягкий, теплый. Будто мама вернулась. Ее ласковый голос нельзя было спутать. В нем было много любви и покоя. И как же от него веяло детством. И ни войны, ни боли. Ни немцев в помине тогда не было. Только счастье по-детски наивное.       И привиделось Наде вдруг...       Шумели яблони, ярко горели плоды на опущенных ветках. Небо над головою было чистым, что слезы сами наворачивались. И мирно было так на сердце. Покойно. Вокруг ромашки цвели, а под ногами сочный клевер алел. Срывая по одному, девчушка лет пяти все пыталась цветы в венок вплести, да отчего-то разваливались те. Но не сдавалась она. Настойчиво продолжала. Петелька за петелькой.       Женщина, что лика не имела, улыбалась тепло, стоя неподалеку. Но подходить не решалась. За нею, чуть поодаль стоял еще один силуэт. Он еще темнее был. Но от него злом не веяло. Он такой же родной был. Это мама с папой. А лица... Надька их уже не помнила даже во сне этом прощальном. Но любовь забыть нельзя, как ни старайся.       Детство... Сколько мы готовы отдать за него? Кажется, с годами только больше бы жертвовали. Так и Надя считала, как смотреть в их сторону начала. Она не поднялась и не побежала навстречу. Ей хотелось запомнить этот момент. Пережить его еще раз, напоследок.       И тут музыка заиграла. Легкая такая, приятная. Кажется, это мелодия вальса была. Та самая, которая познакомила родителей, когда еще молодыми были.       Слезы закапали у девушки. И вновь... Все вдруг трещинами пошло. Голову словно надвое рассекали. Родители исчезать начали. Цветы в руках тускнели. И только голос тот самый, близкий все слышался. Тепло на руках осело. И тело холода уже не чувствовало, будто кто-то собой прикрывал.       Еле-еле девушка глаза открыла, и замерла в немом шоке. Капитан, изрезанный весь, избитый, у нее пульс с врачом искал. Пытались они надвое ее с того света вернуть. И вернули. И до чего страшно Наде вдруг стало. И грустно отчего-то.       — Отчего вы русские такие упрямые? — прильнув спиной к дереву, усталым тоном прошептал переводчик. — Себя моришь, свою же шкуру. Приятно тебе что ли...       Глаза мужчины закрылись. Он устало вздохнул, и злость его тоже была усталой.       — Никак нам вас не понять...       Командир взгляда от Нади не переводил. Внимательно смотрел. И выжидал, когда на него в ответ посмотрит. Но Васильева не решалась. Она знала, что увидит в них. И до безумия боялась. До слез, до истерики.       Не хотела она увидеть в звере спасенном что-то... иное.       До утра несколько часов оставалось. И до того момента командующий от русской не отходил. Все смотрел, но без зла, без гнева. Он ее понять пытался. И ему как и ей это сложно давалось. Борьба у него шла внутри. Война не только вокруг была. И давно не у него одного.       В этих сражениях зверских каждый пытался причину бороться найти. Причину на смерть идти. На свою, на близкого, на врага.       Как рассвет зажег болота, все в путь отправились. В последний. Больше не было припасов. Ни воды, ни еды, ни воли. Надежда идти не могла уже сама. Раны зажили кое-как, а вот болезнь не отступала. И с ног ее сбила. Не чувствовала она земли под собой. Только боль была.       Врач с ней в охапку брел. Хоть и враг, но выбора у того было не много, если вообще был.       — Бросили б, — через силу сказал запыхавшийся переводчик, очки поправляя и на командира глядя, — все равно не дойдем, чего уж там гадать. Болото это не имеет конца и края. Подыхать здесь остается.       Капитан смолчал, на ветки ленты повязывая, которые из одежды резал. К концу пути их остался он и его товарищи в одних рубахах. Кители не пожалели. Даже звезд золотых и фуражек. С Нади не спросили. У нее китель нетронут был. Остановок они не делали. Не ели. Только шли из последних сил.       До последнего момента. До последнего вдоха. Пока вдруг все не померкло.